Эта рубрика посвящается моим соотечественницам, оставившим неизгладимый след не только в истории своего народа, но и в моей памяти. Тем, с которыми меня свела судьба, - моим друзьям, моим кумирам, моим дорогим современницам. С одними из них меня разлучила их ранняя смерть, других разбросала по всему миру двухэтапная русско-чеченская война. На долю этих женщин, которых рок то и дело отрывал от родных очагов и дела их жизни, с лихвой выпало боли, горестей и невосполнимых потерь. Одни подверглись насильственной депортации, в сознательном или младенческом возрасте, другие родились в ссылке. А счастье возвращения, после многолетних, исполненных горечи, скитаний на чужбине, на заветную землю отцов, и вера в окончательное торжество справедливости, которое принесёт долгожданные стабильность и покой, оказались иллюзией. Впереди их ждал ужас, которому предстояло превзойти по своей жестокости всё пережитое прежде... Этот очерк – дань памяти славной чеченской женщины, ёе жизни, с трагическим началом и печальным концом. ЛЯЛЯ НАСУХАНОВА Мои первые шаги в журналистике начались со школы юных корреспондентов при редакции республиканской молодёжной газеты «Комсомольское племя», где моим руководителем была Тамара Алиева (впоследствие собкор Всесоюзного радио и центрального телевидения по Северному Кавказу), поддержавшая моё желание посвятить свой первый очерк первой летчице-чеченке Ляле Насухановой. Этой высокой, стройной, спортивной, самоуверенной десятиклассницей алматинской школы в белофартучной форме, вечно окружённой компанией сверстниц, я любовалась с завистью ничем неприметного ребёнка, мечтающего поскорее стать взрослым. Мама Ляли (ёе звали Амой) была интеллигентной женщиной-служащей, которую я помню всегда безупречно одетой в строгие дамские костюмы. Поведение её отличало подчёркнуто предупредительное отношение к своим соотечественникам. У чеченцев принято оплачивать билет не только за себя, но и за своих знакомых, оказавшихся с ними в одном общественном транспорте. Она же платила за всех чеченцев без исключения. После растянувшегося на годы периода возвращения на Родину я вновь увидела ставшую к тому времени известной не только в Чечено-Ингушской республике , но и за её пределами, лётчицей, кумира моего детства – Лялю Насуханову. В Грозном она жила, вместе с матерью, на улице Ленина, бывшей (до октябрьского переворота) Дворянской. В ту пору это была обычная улица с одноэтажными строениями, за исключением двух дворцов, располагавшихся в самом её начале и принадлежавших в дореволюционный период чеченским магнатам. В одном из них были размещены несколько редакций республиканских газет, в том числе «Грозненского рабочего», книжное издательство и ещё несколько организаций. Это многоэтажное архитектурное сооружение было снесено, когда в Грозном началась плановая застройка центра столицы республики и улица Ленина была расширена до размеров проспекта рядом пятиэтажек. А величественный дворец Абубакара Мирзоева выдержал испытание временем. В нём разместились десятки учреждений и организаций, как-то: министерство лесного хозяйства ЧИАССР; аптечное управление республики; Отдел народного образования Грозненского района; райком партии и райком комсомола того же района и ещё несколько организаций. А на первом этаже, как и при жизни его бывшего хозяина, размещался самый большой в Грозном гастроном, звавшийся в народе не иначе, как «чеченский магазин». Это грандиозное строение, экспроприированное большевиками в 1917 г. и придававшее неповторимость облику чеченской столицы, выдержало множество катаклизмов, и простояло бы ещё не одну сотню лет, не случись ему стать жертвой современных геростратов... Был вечер. Калитка невысокой ограды оказалась незапертой. Лялю я застала сидящей на небольшой зелёной лужайке во дворе своего дома. Она шила себе свадебное платье – собиралась замуж за своего коллегу, лётчика Аслана Битарова. Приняла меня радушно, на вопросы отвечала с удовольствием, несмотря на то, что перед ней - дилетант-юнкор. Вспоминала о своих детстве и юности, мечтах, время от времени делая оговорки: «Это не для печати». Я пересмотрела все её фотографии, среди которых встречались и снимки школьных лет, где она была такой близкой и узнаваемой. Одну, в унтах и пилотской форме, она подарила мне. В интервью, часто прерывавшемся забавными историями «не для печати», я заново открывала для себя кумира моего детства. Так был, благодаря, в первую очередь, профессионализму мастерски направлявшей меня Тамары Алиевой, с которой мы заранее заготовили вопросы, рождён очерк, ознаменовавший мой дебют в профессии. В ходе той нашей давней встречи ни слова не было сказано ни о трудностях освоения избранного ею неженского дела, ни о мучительной тринадцатилетней разлуке с Отчизной. К концу нашего разговора вернулась с работы Лялина мама и, упрекнув дочь в том, что та не приняла как следует гостью, позвала нас в дом. Недосказанное тогда я услышала лишь годы спустя. О жестокой памяти всё уже понимающего пятилетнего ребёнка, страдавшего не меньше взрослых, об отчаянии и бессилии перед лицом совершаемых в отношении её народа злодеяний и многом другом. О том, как всю жизнь её неотступно преследовало клеймо «депортированной». Успешно закончив военно-авиационное училище, Ляля стала мастером высшего пилотажа, асом. Заслуженным мастером спорта СССР по самолётному спорту, членом сборной СССР. Была лётчиком-инструктором, командиром звена реактивных истребителей «МИГ-17». Многочисленные публикации тех лет отмечали, что «...До неё ни одна женщина в СССР не удостаивалась такой должности на реактивных самолётах...» Ляля входила в десятку лучших лётчиков СССР. А она мечтала о космосе. Но для включения в отряд космонавтов требовалось соответствующее решение ЦК КПСС. И тут непреодолимой преградой вставала пресловутая «пятая графа» паспорта, в которой значилось – «чеченка». Неоднократные попытки протежировавших ей многочисленных друзей-космонавтов, среди которых были герой Советского Союза В. Комаров и начальник Центра подготовки космонавтов дважды герой СССР Г.Береговой, не увенчались успехом. С особой теплотой отзывались о Ляле Насухановой знавшие её близко Андриян Николаев и Валентина Терешкова, признававшиеся в одном своём интервью, что «...считали бы за честь слетать с ней в космос...» Ляля отдала службе в авиации 23 года. Налетала около 2600 часов. Обучила пилотному мастерству более 200 человек. Она преодолела множество трудностей в пути к заветной цели, но самым трудным оказалось добиться общественного признания. « ...Моё положение осложнялось ещё и тем, что я была из спецпереселенцев, то есть людей второго сорта, о чём нам напоминали на каждом шагу...» Она училась и учила. Получила ещё одно высшее образование – историка. Обладала незаурядным природным умом, независимым характером и огромным потенциалом общественного и государственного деятеля с глобальным мышлением. Была лидером по натуре, ведущей. Эта женщина могла бы управлять государством, но никогда не отказывалась и от более скромных должностей – то 3-го cекретаря РК КПСС, то руководителя профсоюзов работников культуры, с неисчерпаемым энтузиазмом принимаясь за любое новое дело. Но были в её активе и дела, не входившие в её прямые обязанности. К ней шли за помощью те, кто не мог добиться справедливости в кулуарах власти. А Ляля всегда вмешивалась и добивалась разрешения проблемы, когда дело касалось женщин. Мать Ляли была человеком строгих правил, но отец, Андарбек Даудович Шамилёв, слыл весельчаком. С ним я познакомилась годы спустя, поступив на работу в Комитет по телевидению и радиовещанию, где он занимал должность зам.председателя по радио. Он жил тогда уже с новой семьёй – женой, солисткой радио и телевидения Жансари Шамилёвой, и дочерью Ирой, которых Ляля приняла без колебаний. Я была в близких отношениях с ними и посвящена во все домашние истории. Приведу здесь одну из них, полюбившуюся мне больше других. Этот казус приключился с будущим отцом Ляли в самом начале его журналистской карьеры на республиканском радио, когда он ещё не был женат. День тот выдался на редкость знойным. Объявив о начале 30-минутного сольного концерта популярного исполнителя народной музыки Бауди Сулейманова, он усадил слепого, кстати, музыканта перед микрофоном и отправился коротать время в спасительной прохладе расположенного поблизости летнего кафе. А там, увлекшись беседой с друзьями-приятелями из завсегдатаев, попросту начисто забыл о «жертве», брошенной им на алтаре искусства! А гармонист, обливаясь седьмым потом и теряя последние силы,всё играл и играл. Положение несчастного усугубилось вторжением обитавшей неподалёку свиноматки в сопровождении своего многочисленного потомства, благо сердобольный Андарбек, в этот на редкость душный день, позаботился оставить открытыми двери одноэтажного здания, где размещалась вещательная студия. Поросята тут же принялись энергично сновать под ногами Бауди. Слушатели наверняка оценили некий налёт авангарда, которым был отмечен этот рецитал, благодаря поросячьему визгу, который то и дело присоединялся к звукам звучавших в эфире нежных мелодий всякий раз, когда мученик Евтерпы пытался пинками расшвырять настырную молодёжь. Неповторимого колорита добавляло и периодическое хрюканье их родительницы. Когда А.Шамилёв, вспомнив, наконец, через три часа, об объявленном им концерте, бросился спасать своего заложника, на него обрушилась лавина гнева такой неимоверной мощи, которой он, ну, никак не мог предположить в этом столь кротком на вид человеке. Бауди носился за ним по небольшому пятачку с обнажённым ножом в руке, чутко улавливая малейшие передвижения Андарбека на слух, но поскольку зрение всё-таки представляло из себя несравнимое преимущество, музыкант предлагал противнику честно принести себя в жертву справедливости, добровольно нанизав себя на лезвие. «Схьавола уьрса тIе!» («Иди на нож!») - ревел он в бешенстве, бросаясь вновь и вновь на каждый раздававшийся шорох. Хвала Всевышнему, Андарбек на уговоры не поддался, ведь ему предстояло стать отцом Ляли Насухановой! Супруга Андарбека Жансари не чаяла в Ляле души. Ира, талантливый режиссёр телевидения, очень гордилась своей звёздной старшей сестрой. Ляля стала для неё наставником и опорой. А став тётей, Ира очень привязалась к Лялиным детям, особенно к племяннице Лариде. И Ляля, и Ларида были рядом, когда в самом расцвете жизни 33-летнюю Иру настиг тяжёлый недуг, и началась борьба за её жизнь. Её определили в московскую клинику, и Ляля прилагала все возможные усилия, чтобы спасти сестру. Тщетно. Эта ранняя смерть стала для Ляли страшным потрясением. Да, жизнь, вроде, удалась, и она могла бы считать себя счастливой, не будь она частью своего народа. Новая волна геноцида против него застала её врасплох. И так же, как и много лет назад, она не могла ничего изменить. Яркое и манящее родное чеченское небо вновь затянулось грозовыми тучами необъявленной предательской войны, исторгая тонны бомб и извергая ракетные удары. И кто знает, возможно среди российских пилотов-убийц были и те, в кого вкладывала душу, обучая их лётному мастерству, Ляля. Так закатилась звезда отважной чеченской женщины, испытавшей на себе все тягости принадлежности к «меченой нации» , но не склонившей гордой головы. 1-я женщина, избравшая профессию летчика реактивных самолётов-истребителей, женщина-общественный деятель, борец, личным примером доказавшая, что нет поля деятельности недоступного для чеченских женщин, наконец сдалась... Отступила обессиленная перед всепоглощающим злом, вновь оторвавшим её от родного очага, вынуждая спасать себя и свою семью бегством под непрерывным огнём. Смерть настигла Лялю Насуханову в изгнании, в небольшом осетинском селе, в разгар второй русско-чеченской войны. Она была достойна лучшего ухода, в окружении многочисленных друзей и близких, в обстановке покоя и с заслуженными почестями. А ей предстояло пережить и этот, последний, удар, который наверняка ускорил её уход в 61 год. Но пока жив её народ, жива будет и память о его дочери, первой взмывшей под облака.