Соня, посмотри что я нашёл! - закричал я, спускаясь с чердака сарая. Соня - моя старшая сестра, ей зимой будет уже шестнадцать, а мне исполнилось только двенадцать. Мы все лето гостим у дедушки в деревне. - Глянь, Соня, мне кажется, здесь есть что-то интересное, - и я протянул ей синюю тетрадку, где на обложке было красиво выведено: "Дневник". Первый лист тетради был наполовину вырван, на торчавшем клочке осталась часть непонятного рисунка. Перебирая страницы, Соня задержалась на одной и стала читать вслух: "Вам удивительным образом повезло, - сказал Моисей, - Город лишил людей искренности, они почти утратили чувства, эмоции, а это все равно, что умертвить душу." Мы переглянулись, Соня, жадно разбирала неуверенный, словно наспех, почерк, потом стала читать дальше: "Город не располагает к уединению, а без этого вы не приблизитесь к пониманию самого себя. Это не значит, что надо бежать, сломя голову, подальше от всех, нет, нужно попытаться говорить с собой о себе. Важно научиться думать и разуметь, а это, поверьте, молодой человек, не одно и тоже." - Интересно, чей это дневник... И кто такой, Моисей? - не ожидая ответа, спросила меня Соня. - Читай дальше, спросим потом у дедушки, он наверное знает, - с нетерпением просил я. Соня перемахнула пару страниц. "Среда. Сегодня очень холодно, 30 градусов. После уроков я зашёл к Моисею в котельную. Он напоил меня горячим чаем... Помолчали. "Я дико завидую вам, - вдруг оживился Моисей, - У вас еще не выветрились - непосредственность, чувства, вы ещё можете вылепить себя, пока не лживы, пока ещё теплится искренность, ещё жива душа... Мне будет очень жаль, если вы попадёте в чужие жернова, станете «своим». Жернова должны быть только ваши, собственные.... Поймите, дорогой, я об элементарном и в тоже время сложном - то, что составит или может составить вашу бытность..." - Сонь, ты что-нибудь понимаешь? - С трудом, скорее, почти ничего, - отозвалась Соня. - Я тебя умоляю!.. Пойдём к деду, он все нам прояснит, прошу тебя, - почти взмолился я, - Хочется узнать... Интересно же понять, что здесь написано и кем. Дед возился за домом с рыболовными снастями. По утренней зорьке мы собирались на рыбалку. - Николай Петрович! - полушутя, полусерьезно окликнула Соня деда. Дед встрепенулся и удивленно спросил: - А почему так официально, или я уже не дед ваш? - и, улыбаясь, потрепал меня по голове. - Слушай дед, я серьезно, мы тут такое откопали, - и Соня торжественно повертела перед ним тетрадью. - Ну-ка, ну-ка, что это? - не на шутку заинтересовался дед. Усевшись на лавочку, он стал внимательно перебирать страницы. - Почерк как будто бы знакомый... А вот тетрадку я вижу впервые, - неопределённо, пожав плечами, добавил он. - Ну, не тяни, чей это дневник? - дернув за рукав, я посмотрел ему в глаза. - Это дневник, вероятней всего Илюши - вашего отца. Он ведь здесь жил одно время, учился в школе... После десятого уехал в Ленинград поступать в университет. - А кто такой Моисей? - спросила Соня. - Моисей?.. А вам кто о нем сказал? - как-то нервозно, суетно, показалось, спросил дед, и немного подумав, протяжно добавил: - Весьма и весьма достойный был человек... Жил тоже здесь когда-то, - и как-то нехотя, словно через силу продолжил, - Его еще до войны из Ленинграда выслали сюда на поселение. Родные от него отказались. Жил он здесь одиноко, работал в школе истопником, и так там разное, что починить, смастерить... Звали его Григорий Моисеевич Лившиц... И надо сказать, по крайней мере, мне так казалось, что он смотрел на свое положение без горечи и сожаления. Невысокий, щуплый такой, седоватый, намного старше нас был. Глаза как искры, смотрит - никогда взгляд не отведёт - так и сверлит, аж оторопь берёт, интеллигент был, как есть... Все - "Вы", да "Вы"... Немного помолчав, дед вытер ладонью лоб. - Расскажу я вам один случай, связанный с ним... Как-то зимой ночью, а мы тогда жили на окраине деревни, кто-то тихо постучал в окно. Ну, проснулись, Полина - бабушка ваша к окну, кто, мол, там?.. А за окном метель, ничего не видно, темень такая, что... Снова стук, она спрашивает: - Кто там, чего надо? А оттуда тихо так: "Полина Александровна откройте срочно, только лампу, пожалуйста, не зажигайте." Открывает, и тут заваливается весь в снегу, едва дыша, Григорий Моисеевич. "Простите, ради Бога, - говорит, - Не мог я раньше, только недавно узнал... Завтра комиссия приезжает, ревизия будет… У Вас, если недостача, то уж точно посадят, даже и думать нечего. Время-то непростое, сами видите... Я знаю, Вы женщина очень честная, никогда никого не обвешивали, всегда всем давали в долг, обидно будет, да и дети ещё никак... Полина - то продавцом работала. Скажите, сколько денег не хватает у Вас в кассе?.."- спрашивает её он. "Ну, не знаю... Может рублей тридцать, не больше," - растерянно отвечает. Он достает из кармана деньги, - "Вот, - говорит, - Возьмите, и не беспокойтесь, будет возможность - вернёте." И тут же, быстренько за порог, назад в метель... Вот так мы и сблизились с ним. Стал он забегать к нам, посидит отогреется, чайку выпьет, расскажет что-нибудь интересное. Много чего знал, грамотный был, не то, что мы. Как-то сидим, беседуем, и он: "Вот, мол, Достоевский говорит, что русский народ какой-то особенный. А я - возражу... Вы, возможно, меня осудите, но я, убейте, не могу думать иначе... Понимаете, Николай Петрович мы несколько заигрались от впечатления, напустили розового тумана... Народ, как народ, такой же, как и другие, все в нем есть: и жестокость, и милосердие, и предательство, и раболепие... Вы читали, - спрашивает, - "Записки из подполья" Достоевского? Если нет, то обязательно, "Идиота" - тоже. Нельзя, - говорит, - мыслить, не прочитав это, там все и обо всем." - Я потом много думал над тем, что он говорил, - после недолгого молчания, сказал дед, - И понял одну вещь - это то, что в какой-то момент важно остановиться и замереть, пусть все идут, а ты "умри" во времени, пропусти через себя это мгновение... Мы живы, только в те моменты, когда в нас звучат интонации, некие вибрации души, а в остальное время мы отсутствуем в жизни... Я и Соня слушали деда, раскрыв рот... Чуточку помолчали, и вдруг... - Ты подумай только, а я ведь и не знал ничего! - радостно воскликнул дед, читая дневник, - Послушайте: "С утра был дождь, с папой играли в шахматы, потом читал книгу. После обеда дважды, нарочно прошел мимо ее дома, но ее не видел." Дед поднял голову, приятно сглотнул что-то теплое, - Интересно, о ком это сын пишет? - и вновь наклонился, разбирая детский почерк. "Зато вчера, когда неожиданно встретил", - стояло дальше. "Мы почти переглянулись. Моя радость, моя прелесть..." - Какая жалость, - прошептал дед, - Вряд ли я теперь узнаю... "Сегодня первый осенний день. Она, вероятно, уехала, а я с нею так и не познакомился. Прощай, моя прелесть. Я ужасно скучаю..." - Он никогда не говорил мне об этом, - вспоминал дед, потирая рукою свой лоб. Затем он встал, как-то растерянно потоптался на месте, задумался, и снова сев на лавку, вдруг глухо сказал: - Знаете, а ведь Полина Александровна, одно время была им увлечена... Очень и очень... еще как! Даже пыталась уйти к нему..." Повисла какая-то тяжелая пауза. Соня, пытаясь смахнуть неприятные воспоминания, обняв деда, нежно шептала ему: - Дед, ну что ты, все хорошо... Мы рядом, любим тебя, ну не грусти!... - Да-да, - оживился дед, - Это я так, иногда полезно взгрустнуть! - Дед, а что с Моисеем стало? - поинтересовался я. - Григорий Моисеевич упокоился здесь на деревенском погосте, как и ваша бабушка. Кстати, лежат они почти рядом.