Бывает так, что порой навалится такая тоска - не знаешь куда себя деть. Мается, изнывает душа, нет ей покоя, и хочется только одного - забыться, бежать куда-нибудь в глухомань, с глаз долой, подальше от людей, к матушке природе… И до чего же приятно, если вдруг от недуга начинают лечить воспоминания, и тогда с благодарностью предаешься памяти о былом. Вглядываясь в сумерки прошлого, как в туманную облачность, непременно вспомнится самое дорогое, где немало доброго, утешительного и прекрасного хранит память. Иной раз, так неожиданно, словно эхо из далекого, едва уловимого, призрачного прошлого, вдруг остановит вас услышанный за спиной голос незнакомки, или обожжет воспоминание чужой взгляд из толпы, а то и просто - чем-то отдаленно напомнит знакомый угол ветхого дома, трещина на старом асфальте, не то вспышка какого-нибудь подзабытого впечатления, как все с ослепительной резкостью начинает возвращать оживающее прошлое. И вот, как-то на днях, случайно брошенный мною взгляд на буйную зелень тополей, трескотня воробьев в кустах, легкую зыбь тумана в переулке, заставили меня остановиться, прислушаться и невольные впечатления напомнили мне былое… Господи!.. Как я любил спокойствие и благодушие моего родного, приземистого городка, эту наивную, счастливую в нем бессмысленность жизни… О, как мне хотелось поскорее стать взрослым, что сейчас, я назвал бы опрометчивым желанием. Моя живость, нетерпение вечно трепали страницы воображаемого будущего. Улица моего детства начиналась в тиши садов: лениво оглядев десятка два домов, застенчиво смотревших по сторонам, второпях огибала городской парк, затем с одышкой поднималась вверх на площадь, и уже там, чуть передохнув, бежала дальше, задыхаясь в зелени тополей, и только в конце, растерянно разведя своими руками в стороны, обрывалась, где город переходил в старую его часть с таким резким и сладковатым запахом от дыма акации и сирени. Наш дом с большим, шумным двором был в двух шагах от городского парка. Помпезная, полукруглая ослепительно белая арка при входе с огромной цветочной клумбой, мне всегда, потом, напоминала город у моря. Летом мы часто с ребятами бегали смотреть, как субботним вечером молодежь танцевала в парке на пятачке. До сих пор стоит в ушах мелодия: «Бесаме, бесаме мучо…» Затем, танго, фокстрот, мелькание ярких платьев, свет прожекторов в полумраке парка, смех и музыка, музыка… В школу я ходил через парк самой короткой дорогой. Идя по центральной аллее, я сворачивал на узкую тропинку, что вела к ограде, где между металлическими прутьями было не в меру большое расстояние, пролезал в него, и вот она - школа, широкая лестница, по сторонам тумбы с большими серыми шарами, которые непременно нужно было обойти и погладить, а то и забраться, посидеть, как делали большинство мальчишек, прежде чем бежать на урок. Каждое утро я шел, нет, я почти бежал, чтобы только не потерять ее из виду, ничего лишнего, впереди она, и только одна она… Она была старше меня на два года, училась в другой школе, а жила в том же доме, что и я, только в соседнем подъезде на третьем этаже в коммуналке, где жил мой дядя. Он был инвалид, пришел с войны без ноги, занимал угловую комнату, жил тихо, мирно. Жена не дождалась его, уехала в другой город, работал он на дому, занимаясь переплетом книг, деловых бумаг, журналов… Утром я выходил из дома чуть раньше, и стоя за углом, ждал, когда она выйдет, шел за ней, не упуская из виду ее силуэт, а уже в парке на развилке аллей, где начиналась моя тропинка, я, распираемый ложным безразличием, не глядя в ее сторону, быстро обгонял ее. Сердце моё неистово колотилось, я чувствовал, как заливаюсь краской, готов был вспыхнуть. Я ненавидел себя в этот момент. Так продолжалось каждое утро, изо дня в день. Она никогда не заговаривала со мной, разве так, иногда во дворе, какая-нибудь пара пустых слов, и только. Когда она выходила во двор я замирал, любуясь ею. Стоя в стороне, я испытывал затаенный восторг, мне нравилось в ней все: взгляд, походка, лицо, изящный изгиб талии, и даже то, как легко колышется ее платье при ходьбе… Сейчас, когда ветхая память бередит давно минувшее, я припоминаю, как всякий раз, засыпая с ее именем, мои губы шептали: «Любимая... любимая!» С годами, я все больше убеждаюсь, что полнота настоящей, подлинной жизни состоит не из ежедневной суеты с ее мелочными заботами и бессмысленными желаниями, а из череды каких-то ярких впечатлений, неизгладимых событий, которые вдруг представ, словно наяву, мы начинаем заново переживать с неподдельной остротой чувств, всей живостью ощущений, когда-то поразивших нас до глубины души, оставив в ней, словно свет далеких огней… Да, да именно - свет далеких огней, что обжигают нас, возвращая к самим себе. Забегая к дяде, я всегда надеялся увидеть ее, пусть мельком, или просто - услышать ее голос. Усаживаясь в старинное кресло, и глядя на дядю, на его красивую седую голову, увенчанную небольшой лысиной, словно аккуратно вытоптанную лужайку, я слушал его и не слышал, все мое внимание витало где-то там, за дверью, откликаясь на всякий возглас, шорох, а он все говорил и говорил, стараясь порой учить меня житейской мудрости, что-нибудь вроде: - Видишь ли, дорогой мой…Никогда не надо возмущаться. Огорчаться - куда ни шло, возмущаться можно только собой. Знаешь, жизнь, она такая, какая есть - не лучше и не хуже, и, весь фокус в том, - и это самое страшное, поверь мне, - всегда быть готовым отвечать за свои поступки… Немного погодя, он делал паузу, вопросительно глядя на меня, словно сомневаясь - слушаю ли я его, и продолжал снова: - Надо жить без претензий к кому и чему-либо… Усвой, что мир тебе ничем не обязан, что он не имеет по отношению к тебе ни малейшего умысла…Пойми, что только ты сам должен найти и почувствовать свое место в жизни… Понимаешь, о чем я говорю? Нужно обрести вкус к нормальной жизни… Я слушал его, кивая головой в знак согласия, а перед собой видел ее, и в то же время, чувствовал какое-то непонятное, густое, смутное счастье, оно начинало звучать, словно навязчивая мелодия, заполняло все мое существо, и тогда, я почти физически ощущал ее, чувствовал ее дыхание, трепет ее тела… Она всюду была рядом, сопровождала меня, владела мной целиком. И вот однажды, она заговорила со мной. Я шел за ней следом, как обычно, уже был готов обогнать ее, как она остановила меня, и я в миг покраснел. Она, глядя прямо мне в глаза, отчего меня еще больше охватило смущение, тихо сказала: - На следующей неделе, в пятницу, - мягкая улыбка не сходила с ее лица, - у нас в школе, состоится вечер по случаю окончания учебного года. Будет спектакль, где я играю, если ты хочешь, то приходи, я встречу тебя…Только не опаздывай, я буду тебя ждать в шесть часов… Хорошо?! Мое смятение, как мне показалось, вызвало у нее легкую усмешку, что повергло меня в еще большее оцепенение, я ничего не мог сказать, во рту у меня пересохло, и я что-то несвязно промычал, согласно кивая головой. Вся неделя пролетела в ожидании, я не находил себе места. Загодя выгладил черные брюки, приготовил белую рубашку, начистил ботинки, и чтобы сразить ее наповал - купил бабочку. В ушах у меня звучала музыка: «Пятница… Вечер, шесть часов…Буду ждать!» И всякий раз, представляя ее то на сцене, то танцующей на вечере, счастливую в красивом платье с цветами, меня тотчас охватывал озноб - смогу ли я заговорить с ней, сумею ли я выразить словами все, что чувствую, как объяснить ей мое смутное обожание... Пятница выдалась какой-то унылой, пасмурной, и на душе было отчего-то неспокойно, все время что-то слегка трепыхалось внутри, словно заячий хвост. И вот, я нарядный шел через парк, не торопясь, позволяя разгуляться воображению о предстоящей встрече, и совсем не заметил, как начался дождь. Крупные капли зашуршали по листьям деревьев, возвращаться не было смысла, и я, стараясь не промокнуть, перебегал от дерева к дереву. Как только я выбежал из парка, дождь припустил еще сильнее, шумно и безутешно. Пытаясь укрыться от дождя, я то и дело забегал, то в подъезды домов, то под случайный навес, то под деревья, и вновь бежал, прыгая через лужи, в которых лопались крупные пузыри. Пока я бежал под проливным дождем, в голове судорожно металось; «Ну, давай же, быстрей… Только бы не опоздать!» Дождь постепенно стих, добавив мне ощущение тоски и злобы. Вся моя одежда с головы до ног была мокрой, рубашка прилипла к телу, в ботинках хлюпала вода, стекавшая с брюк. Я с ужасом представил выражение своего лица - оно казалось жалким и несчастным. Глядя тайком из кустов, я видел, как на другой стороне улицы, у входа в школу, оглядываясь по сторонам, стояла она. Глаза мои были полны слез, взгляд горел отчаянием и гневом… Через пару недель, ее отец получил заманчивое предложение по службе, и они уехали навсегда, куда-то на север.