-1- Дымком потянуло с вокзала, на снежное олово медь небесная словно стекала, и таяла, и умирала не в силах никак умереть. А, может быть, просто меняли свой полюс магнитный на два два ангела медной печали, на две одинокие дали, на некогда и никогда. А, может быть, души-сиамцы на мокром распались снегу, змеились в полуночном танце на чёрно-виниловом глянце, шепча в никуда «не могу»… Маэстро Леонкавалло… Нелепая грустная твердь в ту пору «Паяцев» давала, и словно любовь умирала, не в силах никак умереть. -2- Февраль. Как холодно, как грустно позёмка нежит тротуар! Всё обретённое по Прусту – войдёт в прокрустов будуар. А там коса, резец былого, событий косы отсечёт. «Уйду, любимая!» – два слова, да на двоих отдельный счёт. Но смерти нет, как нет забвенья. Есть одиночество и Бог, и сфер неангельское пенье, и звёзд ночной чертополох. «Прости, любимая!» – два слова. Линейка кончилась. Поля, где всяких слов – первооснова, да горше прежнего земля. -3- Покрылась Лавра снежною золою. Ещё дышу. Зачем? Пытаюсь вспомнить. Души котёнок просится на волю, как плод, толкаясь, в материнском лоне. И, изучив природу вероломства, мне изменяет ангел мой, хранитель. А всё, чем жил я (Господи, как просто!), голодной губкой впитывает Питер. Ноктюрн Шопена. До-диез-минорный. Дополз до дома. Вспомнилось о лете. Растёт стишок, воистину, из сора... И кровью рвёт на кафель, в туалете. -4- На трассе минус десять да метель. Боюсь, беду уже не обойти. Вливает в уши белая свирель расплавленное олово пути. Спешу подставить левую щеку: «Давай, метель! Волчонок! Травести! Завьюжь мой храм, отдай зеленщику, коль скоро здесь поэты не в чести. Отдай любовь, отдай ему потир – пусть пьёт твоё полынное «прости», пусть разорённый, выстуженный мир, дотла сгорит в заснеженной горсти. Души, метель! Душа – Лаокоон. Мои - сметай, свои мосты – мости. Играй свирель для всех, кто обречён лечь под колёса времени костьми. -5- Не дозовусь - договорюсь с рассудком. Опять предаст, опять отбросит вспять. Не дозовусь, не дозвонюсь опять. Зима до слёз. И память-незабудка. Не докричусь. И сердце не унять. Лишь снегу сыть, скриплю - листок капустный. Жить тяжелее, нежели не жить. Ни небесам свеча, ни чёрту сныть*, пока живу (хотя смертельно пусто!), чтоб смертью никого не обвинить. Тьму напролёт среди фонарных пятен, ревнуя словно к каждому столбу, мелок февральский, скуп и безвозвратен, по граффити морщин течёт на лбу. Душой навзрыд отмыл любовь от сажи, кормил, поил и грел, что было сил. Потом волчонок вырос мой однажды и вместе с пищей руку откусил. Прости меня…что я не докричался. Нет никого. Нигде. Лишь снег остался... ____________________________ *Сныть – здесь в значении «сорняк» -6- А душе не вернуться из странствий. Что за дятел ей выдолбил струг?! Суесловят в астральных пространствах подневольные птицы разлук. Мол, из сущей своей колыбели не заняться рассвету пока от любви у его Амалфеи не достанет в сосцах молока. Ах, вы, птички смешные! Хворобы! Всё мечтаете выправить путь, поражённые яблоком в нёбо и дамасским отчаяньем в грудь. Видно, мало вам было обузы. Что по мне – лучше чтиво в кровать да на случай винишка для музы, ведь не хлебом единым встречать...