Даниил Зимин Незрячий страж. 6Э1155 год Единый перевал. Граница Тхойдэрии и Аустифля «Никому не превзойти незрячего стража, ибо поглощая кровь дракона, кровь дракона поглощает его». Выдержка из Хасинграля. 1Э114 год. Автор неизвестен. I В постоялый двор «Логово зверя», стоящий у подножья Единого перевала, под первую синеву сумерек вошел скиталец. Вошел с несвойственной для себя прытью, злой и ненавидящий весь мир, первым делом притоптавшись у порога не поднимая глаз. В узких кругах его знавали как певца-поэта, однако в таверне встречали холодно. Наверное, потому что, взгляд у него был слишком наглый и смелый, волосы завиты как у дамы перед торжеством, а одет он и вовсе был не по-здешнему: вместо подбитого овчиной кожуха и шерстяного плаща, он носил яркий, как павлинье оперение, пурпуэн с малиновыми рукавами и красную шапочку, обозначенную совиным пером. На предложение трактирщика взять пива, он не отреагировал, предпочитая хмелю, теплый можжевеловый напиток и уединение, где мысли не перебиваются топотом подавальщиц и гоготом пьяных охотников. Недолго думая, он сел в углу у камина, где и планировал, навострил уши к местному сказителю и стал смотреть как за окном, во мраке, заметал поземок. - Расскажи нам о Эрбронском чернокнижнике, Тритольф. Слушать о девках, только душу трепать. - Давай про Бастеронских жнецов. – Предложил второй. - Согласен, я тоже хочу про жнецов. – Поддержал третий. Старик повиновался желанию большинства, а потому, следующую четверть часа, таверна слушала легенду о юной девушке Анаиль, которая, потеряв своего возлюбленного, защищала его душу от Бастеронских жнецов, дабы те не унесли ее в Кхелакх – пристанище душ. Кто-то слушал с трепетным восторгом, а кто-то с непреодолимым желанием воткнуть старику нож в горло. Равнодушных не осталось. «Вот он искусство» - подумалось поэту. Умение разделить публику на две противоборствующие стороны он считал неотъемлемой частью таланта любого творца. Эрморальд отхлебнул из кружки, как только его начало знобить. Вьюга усилилась, снег несло, крутило. Ветер завывал в трубе, выстужая огонь до углей и крепчал в подступающих к перевалу сумерках. Очередная история, про сказочных существ, закончилась, а поэт все размышлял и нить его мысли постоянно обрывалась. «Да, хорошая сказка» - подумал он. « Тут есть все: добро и зло, действие и бездействие, любовь и предательство, все, о чем необходимо упомянуть, когда рассказываешь людям правду, рассказываешь все и в то же время одно единственное. Ох, как же это тяжко! Умело сложить дела в слова и при этом не соврать, что я, собственно, пытаюсь сделать уже полгода. Рассказать о печальной, как сердца северян, как борьба остывшей осени и зазимка, балладе». - Ты знаешь легенду о Скалкаре и Десперусе? – Наконец поинтересовался Эрморальд, снова отхлебнув напитка. Люди шумели как оглашенные: охотники в шуточной форме предлагали юным и зрелым дочерям трактирщика разные непристойности, от чего те пристыженные уносились прочь, наемники горячо сражались в кости, а купцы-авантюристы и вовсе спорили о чем-то своем. Однако поэт продолжал цедить свой вопрос медленно и четко пока Тритольф жестом не повелел всем прочим замолчать. - В пути. – Продолжал поэт, так будто бы рассказчик он. – Мне встречались скальды, поющие о противостоянии незрячего стража Скалкара и принца-демона, Десперуса, который встретился ему в снегах. Так по пути сюда я узнал о Эрмонде Винокуре, Танморе Огнебородом, Ингейгере Шигарде и прочих скальдах коих множество. Каждый из них пел о славе юного Скалкара, о битве с принцем из мира Мимориана, о борьбе с непогодой и каждый умолкал на самом интересном. А я каждый раз терпеливо ждал, хотя внутри у меня все прямо-таки кипело от любопытства. Они молчали, даже когда я приобщал к своим просьбам имперское золото, которое мне посчастливилось выиграть в кости у одного купца. Знаешь старик, я так подозреваю, они все просто боялись чего-то. Так, ведь? Старик согласно кивнул. Лицо его сделалось бледным, как воск, губы сжались, а глаза потускнели. - Что ж. – Поэт почесал крыло носа указательным пальцем и выдержал еще одно мгновение тишины. – Ты мне поведаешь? Или тоже боишься? - Боюсь. – Сказал Тритольф. – Но поведаю, коль желаешь. Все прочие постояльцы вдруг молча переглянулись. Что-то страшное проступило в их лицах. Со всеми разом что-то произошло. Согласие Тритольфа прозвучало предельно зловеще, и каждый ощутил на себе его леденящий ужас. Эрморальду вдруг стало неловко и в тоже время интересно, от чего же публику переломил почтительный страх? - Случилось это в пятую эру. В закат Мимориана, третий месяц Кодиса. – Начал старик. II Пять долгих дней они брели по тундре прямо на встречу ледяной бури и делали это настолько медленно, что иногда, за целый день, не проходили и мили. Всего их осталось пятеро: Брун, как самый ловкий и сильный член экспедиции шествовал впереди, хмурый и бесконечно серьезный. Корса тянул сани, нагруженные солониной, дровами и пивом, оставляя за собой следы от полозьев, а рядом с ним, ленивой развалкой брел Регель, не глядя ни вправо, ни влево. Будучи одержимым разорительной страстью к падающим звездам, он как обычно задирал голову к ночному небу и в те же мгновения на языке рождались истории и пусть соратники их игнорировали, лично ему они казались согревающими в мрачный час. Их командора звали Скалкаром. Это был молодой незрячий из школы Игнерикуса, которому поручили возглавить отряд и отыскать пропавших разведчиков, а потому, чувствуя свою ответственность, он бежал впереди всех, первым встречая ползущую с холма метель. Один глаз у него был хищный, выжидающий, как у кошки, другой подслеповатый, рот был широкий, как и лицо, а нос бороздили свежие шрамы. Несмотря на старые, стоптанные сапоги и ржавый хауберк, вид у него был величественный: прямая спина, длинная шея, бородка с проседью, обусловленная вплетенными тотемами волка и медведя. Вот уже добрую четверть часа он желал лишь одного – успеть. Обнаружить за этим злосчастным холмом хоть какие-нибудь следы потерянного отряда. Но нет. Взобравшись, его подслеповатые глаза, впились в чистое звездное небо, в пепельно-бледный серп луны, в горный частокол, проложивший в тундру изжеванные тени и нервы, спустя целые сутки, наконец, умолкли. Картина за холмом ничем не отличалась от бескрайней пустыни позади. - Чтоб меня! – Шумнул Скалкар, наскоро отдышавшись. – Поднажмите, до привала осталось недолго. Соратники отреагировали послушно, но при этом было слышно, как каждый ругнулся сквозь зубы. Регель взобрался на холм первым и покатился вниз кубарем, а Брун с Корсой съехали в туманные, морозные сумерки на санях, петляя по зимнему, продутому всеми ветрами полю. - Ведьмин подкидыш этот Теторд! – Налившись гневом, крикнул Брун, потирая гарду меча, чтобы та не промерзла к ножнам. – Попадись он мне сука, я ему конечности переломаю, нечего будет на дыбе вытягивать, когда вернемся! - Если вернемся. Корса опустил голову и обреченно улыбнулся, Регель вечно улыбчивый вдруг обозначил круглое, чернобровое лицо, очень печальным выражением, а Скалкар напротив был собран и сосредоточен как в момент смертельной опасности. Было видно, что из выживших стражей на возвращение никто не рассчитывал. - Идеи есть? - Зачем? – Улыбнулся Регель. – Будем огибать холмы, пока север не кончится. -Я Теторда знаю. – Сказал Скалкар. – Его хрен найдешь, если не знаешь где искать. Все что у нас есть это направление и редкие следы которые оставляет отряд. - Насколько мы отстаем? - Неделя, не меньше. – Ответил Корса, на свое обыкновение высоким голосом. – Даже если будем идти денно и нощно, бесперечь вытаптывая снег, мы настигнем их только в том случае, если они остановятся на несколько дней. Скалкар. Нам нужен план, а не направление. Ветер подвывал и с каждым дуновением, становилось все холодней. Их низкокачественные ламелляры грубой выделки, отороченные мехом горностая и снежной лисицы, промерзли и превратились в твердый панцирь, а сапоги, когда-то промокшие, оцепили ноги обжигающим ознобом. Наконец, дождавшись часа ночлега, баек и пищи соратники могли послушать, как Регель умело облекал слова в песни, выпить пива и сгрудиться у огня, протянув над теплыми языками пламени свои ладони. Они вели разговоры о Мейт-Мориене, их родной крепости, о драконах, воздавая молитвы песнями, славили тот час, когда все они предстанут перед павшими братьями в цветущих кущах и вспоминали своих пропавших соратников, кто с нисхождением, а кто без толики стеснений. Скалкар расположил ставку таким образом, чтобы пологие склоны защищали их от быстро ползущей метели, а сухие ветки орешника и дубовые полешки без проблем давали тепло. Ему пришлось организовать пальцы своих людей в твердый и несокрушимый кулак. Иначе он не мог. Иначе смерть. - Должен признаться. – Сказал Брун, сгорбившись под весом доспехов. - Мне показалось, что ты не такой. Скалкар знал, что слова были обращены к нему, но сделал вид, что не услышал. Командор высматривал простор низкой долины, где помимо заснеженных холмов и пляшущих вихрей расположился кряж, больше пригодный для ночлега. Он прищурил глаза, словно прицелился и взгляд его не предвещал ничего хорошего, а губы, стиснутые в линию, вскоре переросли в самую злую из всех его улыбок. - Ты чего? Там что-то есть? - Что-то да есть. – Ответил Скалкар, затем пригляделся и вздрогнул, словно бы обнаружил у кряжа призраки павших товарищей. – Дым. Попались сукины дети. Первым к долине, конечно же, прильнул Брун, следом за ним подтянулись Корса и Регель. - Если это действительно те о ком мы думаем. – Сказал Корса. – Они не выдвинутся до рассвета. Знают, что ближайший отряд отстает от них дней на пять. Не думай, Скалкар. На заре мы их за яйца то и подвесим. - Нет. – Отрезал командор, развернувшись к костру. Его глаза, пульсирующие в окружении серого, хищно блеснули. – Мы выдвигаемся сейчас. - Думается мне, оно и к лучшему. – Пробормотал Брун. – Быстрее сдохнем, быстрее возродимся в кущах. Нетерпение командора проявилось самым недипломатичным образом, потому как он наградил соратника увесистой оплеухой. Незрячий даже не поддался в сторону, он просто потерял равновесие, ноги его подкосились, колени припали к земле, а тело завалилось в снег. Регель и Корса отреагировали молчанием. - Поднимите его. – Приказал Скалкар. Соратники подчинились, взяв его под руки – Твое нытье я слушать не собираюсь. Планируешь умереть здесь, за разговорами и попойками не испытав судьбы, пожалуйста. Можешь оставаться. – Командор приподнял его за подбородок и зло улыбнулся. – Я вспоминаю битву в разрушенной крепости у моря. Вспоминаю твое нытье, в походе на Танбронд. Хочешь к драконам Брун? Я могу организовать. В тот же миг Скалкар схватился за рукоять меча и замер в ожидании ответа. Регель и Корса держали Бруна так, словно он приговоренный к смерти и каждый осознал, что все слишком далеко зашло. Братоубийство – это измена. Измена – смертный грех. Молодой командор это прекрасно понимал. Знал и то, что правильно выбранное слово, порой сбивает с ног вернее, чем пощечина. - Отпустите его. – Наконец приказал он. Корса подчинился, Регель вместо этого опустился на колени и приложил льдину к его окровавленной брови. – Мы не можем оставаться здесь надолго. След Теторда и его людей заметает метель, затаптывают животные. Если прождем всю ночь, рискуем потерять их раз и навсегда. Я прошу вас, пожертвуйте сегодняшним отдыхом, ради того чтобы закончить этот бессмысленный поход. - Нас очень мало. - Да нас мало. – Сказал Скалкар. - Но положиться можно на каждого. Главное действовать сообща, прикрывать друг друга и быть как один. Повезет, обойдемся парочкой неприятных слов, не повезет, дадим бой. - Если они дезертиры, а не заплутавшие овцы – нам придется дать бой. – Заметил Регель, крепче прижимая лед. – Сам ведь знаешь. - Знаю. Дезертиры тоже по своему отважны, а потому не испугаются схватки с такими как мы. В любом случае выбора у нас нет, оружие держим в ножнах до последнего. Всем ясно? Они кивнули. - Тогда за дело. Корса! Регель! Спускайтесь вниз со всеми. Берите мечи, идем налегке. Они снова кивнули. Каждый был готов немедленно выступить, даже Брун, в глазах которого по-прежнему кружилось, принял воинственный вид. Незрячие стали торопливо снаряжаться, застегивали свои железные шлемы с меховой подкладкой, хватали щиты и образовывали походный порядок. - По всей видимости, это действительно люди Теторда. – Бодро и уверенно сказал Регель. - Потому как дым прерывистый, возможно, сигнальный. Вряд ли они дезертиры, Скалкар. - Пришло время это выяснить. Региль на тебе фланги, Корса прикроешь тыл, Брун. – Скалкар остановил на соратнике серьезный и пристальный взгляд на который только был способен. – Не отставай, пожалуйста. И будь рядом. - Непременно. – Ответил Брун, оскалившись в довольной улыбке. – Ты можешь на меня положиться. После они пошли вниз по склону, отяжелив пояса одними лишь мечами и только Региль, схвативший меч в самый последний момент опоясывался, на бегу. Путь к кряжу, не занял у них столько времени, сколько осторожность. Ступали бесшумно, ровно на столько, насколько позволял подтаявший снег, приближались в полу приседе, прикрываясь большими деревянными щитами. Региль добросовестно высматривал фланги, а Корса следовал спиной, оглядывая снежное поле с редкими пятнами кустарника и занесенными снегом валунами. Каждый трепетно хранил клинки в ножнах, в надежде, что использовать их не придется. Дым медленно рассыпался в ночном небе. Стало ясно - лагерь либо оставленный, либо его владельцы заманивают незрячих в ловушку. Одно было очевидно, это не люди Теторда. Палатки были сшиты из тончайших оленьих шкур и по размерам предназначались скорее для яков, чем для людей. В центре располагалось кострище с весящим на вертеле котлом, подходы были ограждены кольями, а натянутые местами коровьи шкуры защищали от студеного ветра. «Западня!» ментально произнес Скалкар и пожелал убедиться в этом лично. - Корса, иди вперед и осмотрись за лагерем, Региль, ты останешься здесь и вступишь в бой, как только покажется засада. Брун, ты со мной. Обозначив свое согласие короткими кивками, каждый занял соответствующие позиции. С каждым их шагом сугробы становились все глубже, ветер злее, а ночь темнее. Первым в лагерь вошел Скалкар, направляя меч в сторону палаточных пологов, которые могли отдернуться в любой момент. Что-то его насторожило – то ли мертвенная тишина и необитаемость, то ли завывание поземка, показавшееся тревожным, то ли тихий вкрадчивый шепот Бруна, позади. « Могильник, не иначе» – прошептал он, на что командор ответил кивком, уверенным и глубоким. « И правда. Для могильника - живых в самый раз». - Думается мне. – Сказал Брун, оглядывая скопление бочонков на вид полных чем-то горячительным. – Надо звать Корсу и Региля. Все тут ясно, место оставлено. Скалкар сунул руку в походный мешок и неторопливо прошел мимо соратника. Затем оглянулся, остановился. Еще раз прошел мимо, на этот раз, хватаясь за меч. - Мы еще, не знаем так ли это. Давай к палаткам. - Скомандовал он. – Я, кажется, слышал, какой-то звук. Палатки оказались так же пусты. Даже при беглом осмотре становилось ясно — здесь побывали далеко не варвары и даже не тхойдерские племена, потому как все четыре шатра были натоплены и уютны. В одном из таких шатров, вместо ожидаемой засады, их встречала бадья, наполненная горячей водой, клетка с заморскими птичками, стоящая на высоком шесте в дальнем углу и столик с серебряной чашей, где лежали грозди винограда, несколько спелых груш и слив. Поперек кровати, у самого ее подножия располагалась мягкая рубашонка из белого хлопка, в изголовье лежали подушки вытканные золотыми узорами, а постель была сплошь покрыта белой кошмою. - Вот теперь мне по-настоящему страшно. - Упавшим голосом сказал Брун. Скалкар не знал, что ответить. Не находил слов.- Чтоб меня псы отодрали, если это не сон. Скалкар. Что это мать его такое? - Не знаю. – Командор побледнел. Как только птицы защебетали, а в нос ударил приторный запах фруктов и лета, мысли его разбрелись. – В любом случае, зови остальных. Мы должны во всем разобраться. Спустя время, когда к лагерю подтянулись Корса и Региль, таинственное место нашло свое применение. Корса охваченный возбуждением, стал рыскать по ящикам, словно пес, ищущий кость и в конечном итоге загадочно улыбнулся, обнаружив пузатый мех с вином, а Региль поддержал его восторженным визгом, нащупав в одной из палаток лютню обрамленную топазами и кварцами. - Блоха меня задери! – Ругнулся новоиспеченный лютнист, испытав струны печальным аккордом. – Я не знаю, что все это значит, но мне это нравится. Корса, послушай, как поет. - Не расслабляться! – Неожиданно для себя Скалкар почувствовал нахлынувшее на него беспокойство и обернулся в сторону Бруна. – Здесь что-то не так… Брун отыскал то, от чего даже его каменное сердце забилось в приступе счастья. Это был клинок во весь его рост, инкрустированный рунами и самоцветами, с обоюдоострым, посеребренным лезвием. Незрячий возвел его над головой, чтобы оценить надпись на гарде, обозначил в воздухе несколько зигзагов, проверив балансировку, и принял на обе руки. Надпись на крестовине гласила: Акваулурум – Неведомое, все. - Это меч незрячего стража. – Подытожил Брун. – Даже у гроссмейстера Менрика такого нет. - Чтоб вас всех! Вы меня слышите вообще? - Глаза командора налились гневом, а на скулах заиграли желваки. – Это, несомненно, чья-то злая магия! Я еще раз вам повторяю… - Это вино из Мерберта, что в Аустифле. Я помню его. – С упоением произнес Корса, перебив своего командора. Едва незрячий успел откупорить мех и сделать глоток, как губы, смоченные красным, сложились в прямую линию, а глаза закатились. «Пожалуйста, пусть этот мех не закончится никогда, я умоляю небеса» - шептали те губы. – «Все то же каштановое дерево, ежевика и горький шоколад. О славный Мерберт». Все в один миг забыли о самих себе, забыли всякую осторожность и осмотрительность. Брун разглядывал древние письмена школы Акваулурум на доле клинка, стряхивая липнущие к лезвию снежинки, Регель исполнял похабные куплеты, от чего инструмент протестующе гудел, а Корса был пленен морским бризом славного города Мерберт, но мысли его были полны тоски. Сколько бы Скалкар не приводил их в чувство толчками, криками и оплеухами, никто не реагировал. Что это? Яд, аномальное влияние, или действительно, чья-то злая магия. Одно ясно точно, все это было не по-настоящему. Скалкар огляделся в сторону палатки, на пение иволги. «Фи-тиу-лиу», «фиу-лиу-ли». Командор услышал в этом «фиу-лиу-ли», что-то далекое, абстрактное, как это лагерь, как и все что, происходит в эту проклятую ночь. Иволга знакома ему не понаслышке. Она в его сознании символизирует лето, а позднее и мир, как ветвь оливы – победу. Воспоминания захлестнули его голову, а мысли уже неслись в славный город Воэлье на юге, там, где взращиваются апельсиновые деревья, нарциссы и любовь. Его первая любовь, на которую он не имел никакого права. Скалкар замер. То, что прозвучало далее, он никак не мог ожидать «Эрмеаль» — Произнес женский вымученный, и разительно нежный голосок. «Эрмеаль» - умственно пропел Скалкар. « Да, меня так зовут – этим именем нарекли меня при рождении, имя, что на языке древних Ен-Арианцев значит «драконприемник», но это не так. Я не ни чей не приемник и никому не предназначен. Все что нам, смертным, предназначено – это смерть». Он вновь услышал отчетливое «фиу-лиу-ли» и сделал шаг. Голос зазывал, тянул, затягивал сильным резонансом, доносился словно бы из давно забытого печального прошлого. Он отдернул полог, и дыхание его перехватило намертво. Девушка, лежавшая на кровати, напоминала больше бестелесную тень, чем человека, тем не менее, она была юна и естественно-прекрасна. На голове у нее лежала диадема, из-под которой рассыпались черные локоны. « Иратрис!» - Поразился Скалкар. «Все те же, точеные плечи, высокая шея, остроконечные грудки и соблазнительная, тугая попка. А главное лицо! Ах, какое у нее дивное улыбчивое лицо – белое, как полотно, на черных струящихся волосах. Она подзывала его пальцем, словно нашкодившего ребенка, смеялась, как только убеждалась в его покорности, затем преисполненная похоти, как кошка, скользнула вперед, к его промежности. - Иратрис. – Сквозь грубый оскал буркнул незрячий, как только она изогнулась вверх и припала к его губам с характерным «тсссс». После их теплые губы сближались и расходились в быстрых поцелуях, когда уста были готовы раскрыться бутоном цветка. Она не торопилась, давая им созреть. – Ты назвала мое имя… - Я часто делала это в час разлуки. – Иратрис завершила очередной поцелуй и убрала за ухо непослушную прядь волос. – Мы не виделись, с тех пор как ваша армия покинула Воэль. Я соскучилась. - Я дал клятву. – Сказал Скалкар. – Отныне я драконоизбранный, а Драконы не испытывают слабостей. - Ну, ведь я не драконоизбранная. – Голос Иратрис дрожал от обиды, слезы сгрудились у краешков глаз. – А потому, не могу похвастать тем же. - Я не понимал своего предназначения Иратрис. Возможно, я его и сейчас не до конца осознаю, но… - Скалкар терпеливо, не без злости, затаил дыхание, когда ее ласки последовали вниз по шее, а пальцы скользнули по доспехам прямо к чреслам. – Я боюсь. Боюсь тебя. Собственных желаний. Не знаю, могут ли мои желания сбываться. Но если могут, я обречен. Драконы мне этого не простят… - Я знаю, дорогой – Она шепнула ему на ухо, и он почувствовал на лице прикосновение ее волос, пахнущих нарциссом и свежестью того непревзойденного летнего вечера в Воэлье. Вдруг Меран понял. То, что было между ними, не могло быть ошибкой или слабостью. Он понял, что этот запах, это теплое прикосновение, вкус этих сладких губ, прелести влажных бедер и грудок, не могут лгать. Он понял, что ее любовь превозмогает все что угодно. Ровно как три года назад, когда они лежали в шелковых простынях нагие и счастливые. «Любовь всегда права» - твердила ему Иратрис и была права не меньше. Она всегда была права. Меран видел совсем рядом ее чудесные малахитовые глазки, прекраснейшие глаза в мире, настоящие, искренние и не мог поверить собственным. Доныне, боясь, повторения той ночи, теперь она все чего он желал. - С тех пор как ты покинул меня и ушел с войском, я поддерживала себя надеждой, что ты, когда нибудь вернешься. В моей груди теплилась надежда и вот, наконец, мой дух оттаял. - Она взяла его руку и положила себе на грудь, туда, где находилось сердце. Меран обхватил ее округлость, большие пальцы легли на сосок, а голос повторял слова клятвы, которую уже однажды нарушил. – Эрмеаль? - Мм… - Возьми меня. – Шепнула она, подчиняясь его крепким рукам. - Я хочу ощутить тепло дракона, внутри. Его мысли прервал теплый шепот Иратрис, когда она вновь прильнула к его уху. Усталость была подобна раскаленным углям. Сгустком ярости, неиссякаемым, не знающим пощады. Они набросились друг на друга с неистовой жадностью и их губы сомкнулись в нежном и крепком поцелуе. Он оторвался от нее лишь на мгновение, отбросил на постель, отстегнул походные доспехи, снял кольчужный капюшон, а после обхватил ее колени и вошел в нее. Иратрис приподняла бедра и застонала от беспорядочного удовольствия, когда оргазм сладостно сотряс ее существо. С каждым последующим толчком в ее тело, она ахала, проглатывая вздох или тихий крик. После они лежали в постели и слушали, как в дальнем углу палатки робко подпевали иволги, и лишь в тот краткий миг, который показался Скалкару вечностью, он понял что мир, пленивший его, ожил в одночасье. Он ощутил, как что-то дымчатое коснулось его со стороны очага. Почувствовал, как тьма, доныне редкая, набирала силу, заволакивая палатку чернотой. Испугался, увидев, как высохла и потемнела кожа Иратрис и увидел, нечто взмывающее вверх воплощением тьмы, бьющее его в грудь с болезненной силой. После он ничего не видел и не чувствовал. Летел в пустоту, во тьму, в бездну. Понимал - это абстракция. Дань иронии. Понимал и то, что все это время в лагере существовала лишь когтистая тьма, нарастающая на глазах. Вдруг в каких-то крошечных не обремененных тьмой, закромах своего разума, он почувствовал глубокую обиду. Обиду, от осознания того, что его обманули… III Тем временем, у подножья единого перевала завернули по-настоящему суровые холода. Студеный ветер, идущий отвесно бури с тхойдэрских гор, лихо и быстро завывал у ледяных рек, устремляясь прямиком к «Логову зверя». В таверне воцарилась молитвенная тишина, где каждый про себя ожидал, что вот-вот случится что-нибудь плохое. Даже наемники, которые казалось, были не слишком суеверны, переглядывались почти с ужасом. Эрморальду это показалось чем-то новым и интересным. Этот бесконечно колючий взгляд старика, его манера взмахивать руками как крыльями во время повествования, натужный хохот охотников и нетерпимое ожидание ужаса, которого он не разделял. - Что любопытно. – Сказал Эрморальд. – Так это ваша реакция господа. Не понимаю я, чем она вызвана? История наверняка множество раз пересказывалась и переписывалась и верно утратила ту пугающую хитрость. И да. Мне история страшной не показалась. Откуда, позвольте узнать весь этот ужас на ваших мордах? -Всякий кто ее слышит. – Ответил медвежатник Джорвит. – Позже погибает при разных обстоятельствах. Как люди говаривают, это расплата за таинство, что таит в себе зло плана Мимориана. - Я хоть и не знаток древних книжонок. – Протянул шкурник Гуграй. – Но знаю, что в том месте зло собирается. Так ведь, Тритольф? - План Мимориана - это квинтэссенция всего потустороннего зла. – Не выдержал Тритольф. - Живность иного мира, которая приходит в наш, благодаря сопряжению с Линиганом. Осмеюсь предположить, ты не знаешь. Линиган – это план физический, а Мимориан – ментальный. Первый населяют люди, другой, видимо, нет. Этого я не знаю, однако скажу: Мимориан беспощаден ко всем живым существам Линигана. - Я знаю, что такое план Линигана. – С юношеской заносчивостью произнес бард. – По Мимориан слышал, вот только не верю я в магию мезомерии. У меня видимо хватает разума понять, что никакие порталы между мирами не открываются. Все трое включая Тритольфа, переглянулись и посмеялись, словно люди, знающие что-то недоступное обычному обывателю. Такое пренебрежение бард счел оскорбительным, а потому надулся как пузырь и сделался красным от злости. « Да что они возомнили о себе? Считают меня ребенком? Ребенком, который ничего не понимает. Что ж. В таком случае я считаю их дураками, которые думают, что знают все». - Ты откуда такой выполз, бард? - Выполз? – На этот раз Эрморальд покраснел еще сильней. – Это ты выползаешь, когда нужно ставить капканы и пружки, а господа на вроде меня путешествуют. Джорвит и Гуграй тихонько посмеялись, а старик лишь улыбнулся, краешками губ. Брад прищурился, пытаясь понять над чем смеются эти дурни. « Может быть, что-то не так с моим внешним видом или с произношением? Скорей всего со вторым. Ведь я действительно издалека». - Простите великодушно ваше сиятельство. – С деланым акцентом произнес Гуграй, приседая в реверансе как местная доярка. Ситуация барда нисколько не позабавила. « Ему только юбки не хватает. Дурачье местное!». – Мой друг спрашивал: откуда вы? - Родом? - Ну - Из замка Дуклан. Графство Обстейн. - Далековато вы забрели господин бард. – Мрачно заметил Джорвит. – Музу подкармливаете? - Надо же. Угадал. – Сказал Эрморальд. - Причина моих странствий - это муза, которую я никак не могу удержать. - И чего ж? Рассказ Тритольфа тебя вдохновил? - Напишешь нам с Джорвитом оду? - На оду не рассчитывайте, но басню сочинить могу. – Ответил он, после чего погрузился в недолгий транс, а губы его зашевелились. – Назову ее: «Два порося». Сюжет таков: Однажды, двое глупых, здоровенных шкуродера, пообещав трактирщику, мешочек золотых, сорвались в горы, не сообщив не слова, и бросили его без кладовых… - А дальше? - Вернувшись позже, каждый в свою меру, принялся трактирщику чесать, мол, так случилось, мы не виноваты! И ведь корчмарь не стал им причитать. - Хех. Ну, дает. – Улыбнулся Гуграй. Глаза его по-доброму смеялись. – Ну а дальше? - Он молча, не найдя других затей, схватился за топор и к ужину имел на стол, двух жирных, сдобренных шафраном поросей с тхойдэрских гор. - Вот умора! - Заржал Гуграй. От смеха того согнуло пополам и он едва не упал на дощатый настил. Тритольф и Джорвит поддержали его дружным хохотом. – Ну, ты развеселил меня бард. Уф. Давненько я так не смеялся. - А мораль? - Мораль – Эрморальд закатил глаза и причмокнул губами. – Мораль сей басни такова: не стоит обещание давать, которые сдержать ты не сумеешь и даже если ты обычная еда, которая, поелику, не может быть права. - Вот так басня. – Улыбнулся Джорвит. - Гляди не спой в дурной компании, а то вмиг свою музу потеряешь вместе с головой. - В моих странствиях мне, чем только не грозили. – Сказал поэт, словно бы похвастался. – Но фортуна склонна к наглецам вроде меня. Одна дева из Цифирелы, однажды плененная моим очарованием так и сказала: фортуна благоволит тебе и этого не отнять. - Долго путешествуешь? - С юношества. Места видел всякие: От драконьих островов на севере до Элисийского пантеона на юге. Однако, здесь я по незаурядным причинам, как вы понимаете, и поэтому хотел бы дослушать рассказ Тритольфа по донца. На этот раз страх оказался настолько велик, что вызвал приступ агрессии у некоторых обывателей и продолжил расползаться как болезнь, пробирая людей леденящим ужасом. Все поспешили убежать кто куда: Трактирщик в кладовую, якобы пиво закончилось, наемники, судя по выговору нездешние, в путь, а шумная компания купцов-авантюристов, за порог без всяких предлогов и объяснений. Подавальщицы за неимением выбора спрятались на кухне и, не высовывались без надобности. Бард хмыкнул с чувством превосходства, когда кроме него, двух охотников и одного старика в таверне никого не осталось. « Какие же глупые люди!». – Подумал Эрморальд. – « Как же глубоко в них укоренились эти суеверия. О Линиган!» - Ты хочешь продолжения? – С удивлением вопрошал Тритольф, на что Эрморальд ответил уверенным кивком и довольной ухмылкой. – Ну что ж, воля твоя, бард. - Я, пожалуй, тоже пойду. – Сказал Джорвит в полной тишине. Один только Гуграй хохотал, почесывая болезненную корку на шее. – Не пойми не правильно Тритольф, но эти дела меня не касаются. Старик дождался, когда охотник покинет таверну, вздохнул, приоткрыл рот, еще раз посмотрел на Эрморальда, отрицательно покачав головой. Более говорить он не собирался. - В чем дело? - Гуграй. – Сказал старик. – Оно тебе не нужно сынок. Ступай во двор. Шкурник в недоумении развел руками и с актерской обреченностью наклонил голову в бок, еле сдерживая смех. - Только из уважения к тебе Тритольф. – Сказал он, вставая из-за стола и с удовольствием потягиваясь. – Пойду, побеседую с купцами из Кронхельма. Кликните, если трактирщик соблаговолит появиться. - Кликнем. – Сказал Эрморальд лишь бы тот поскорее ушел. – Ну, что там произошло дальше… - А дальше произошло то, что мы и называем сопряжением двух планов. – Взгляд старика потускнел, а руки задрожали. – Зло Мимориана вторглось в разум незрячего стажа, и демон иронии Десперус снизошел до него… IV Скалкар почувствовал, как рассвет коснулся его с востока, широко распахнул глаза и осознал, что грудь разрывается от коротких приступов боли. Незрячий принял эту боль как заслуженную, не без труда поднялся на ноги, осмотрелся и понял, что тело его было скованно цепью, а гора, на вершине которой он находился, медленно поднималась к звездам, набирая темп. Восточные берега и западная синева, становились все меньше, бескрайние поля стали выглядеть как маски, искусно нанесенные кистью прямо на земле, а порыжевшие вдали реки, петляющие в утренних сумерках, спустя время, напоминали ленты расплавленного золота. Воздух обрушивался на пик, разбивался об острые хребты, выл и крушил все на своем пути, но Скалкару было плевать как никогда. Черты его лица дышали спокойствием, едва ли не отстраненностью. «Никакой Иратрис». – Думал он. «Никакого лагеря. Никакой любви. Только я и заслуженная смерть». За его взглядом прятались не то отчаянье, не то разобиженность и до сих пор он не замечал, что летел на огромной горе абсолютно один. Вершина вздымалась, пока черное небо и звезды не припали к горизонту, а земля, которую все называли планом Линигана, не превратилась в блюдце с четырьмя клочками материи на голубой поверхности. «Все как вычерчивал картограф Тонхильс, только в действительности оно куда лучше». В центре Эстендар, чуть выше на северо-востоке Бастерон и Заклятые земли, левей Адланда, а на юге Аур-Церон – доколе безлюдная земля. Тем часом в небесной черноте красовались луны. Элисия сопровождала день на острове Бастерон, Шира как ночник указывала путь великанам Адланды, а Вайра и Халька как неразлучные сестры наблюдали за Эстендаром и Аур-Цероном. Командор огляделся, в надежде найти что-нибудь, чем можно разбить звенья, потоптался на снегу и обнаружил за громоздким валуном стоны двух распятых мужчин, а вскоре и самих мучеников. Тела их были истерзаны, лица разорваны, кишки выпущены, а головы зияли от ран, но при этом каждый оставался жив. У одного в ногах лежала лютня, усыпанная драгоценными камнями. Незрячий затвердел, сделался подобным каменной горгулье, сердце его возопило от сожаления, а глаза ужаснулись и поверили лишь спустя минуту сомнений. « Милосердная матерь! Не может этого быть!» В тот момент ему стало не по себе, и он наспех отвернулся. Заметил, что цепь на руках и ногах спала, и поковылял к месту распятия, зажав нос и рот, дабы запах не удушил его. - Корса! Региль! Простите меня! Это я во всем виноват, только я! Держитесь. Сейчас я вам помогу. - Рад, что ты с нами Скалкар. – Сквозь выдох, боль, и иссушающую жажду отвечал Регель. Грудь его была раздроблена от сильного удара, ноги лишены кости и вывернуты на изнанку, а лицо больше напоминало смятую алую ткань, которая сминалась еще больше, встречая космический ветер. – Бесславный конец… - Не раздражай меня сейчас своим пессимизмом. Слушай что говорю. Мы еще повоюем, даю тебе слово! А сейчас, заткнись и дай мне освободить вас.– Скалкар схватил небольшой булыжник, убедился, что разбить цепи им не получится и быстро огляделся, сопровождая слезливый, полный боли и сожаления взгляд, криком и разного рода проклятьями в отношении Иратрис, Теторда и себя. – Погляди, нет ли чего-нибудь тяжелого и крепкого. Регель? Регель?! Он уже не слышал, а Корса и вовсе был мертв. Скалкар понял, что Регель тоже обречен, когда последний выдох, скользнул по его кровавым губам. «Еще одна насмешка». Не так должны погибать драконоизбранные». Командор опустил голову на плечо Регеля и рыдал, рыдал безумно, безутешно, рыдал, как только может рыдать человек. Ему бы очень хотелось освободить тела товарищей, поднять на руки, прижать к груди и бесконечно нести. Нести через цветочные кущи навстречу покою, нести по чистому звездному небу, где архи и протодраконы славили бы их ревами. Но цепи не поддавались камню. В такие моменты, когда страх уже перегорел, а сердце по-прежнему клокочет от боли, на душе теплеет от желания отомстить. « Я хочу возмездия. Я хочу самой кровавой мести, на которую только способен». Его голову заволокла сладкая надежда, потому как, спустя время, такой случай представился. Сначала возник гудящий и дребезжащий сгусток тьмы, больше напоминающий смолу. Потом этот сгусток приобрел форму смерча, стал высасывать воздух, поднимать снежные вихри, а вместе сними и тела распятых незрячих, материализуя сочленения доспехов. Когда все утихло, а вихри улеглись наземь, Скалкар увидел, восьмифутового рыцаря в черных латах вздымающего клинок. На голове у него располагался остроконечный шлем с волчьим забралом и кольчужной подбойкой, завершенный красным плюмажем, а шею, грудь и сердце защищал высокий горжет , рифленая кираса с гравировкой, и наплечники, обусловленные стальными шипами. Нагрудная надпись гласила на неизвестном языке, в центре располагался источник, бьющий снопом голубых брызг. «Благодать». – Подумал Скалкар, вспоминая эти же самые символы в трактате по демонологии «Малерус Мистериум». Они стояли друг напротив друга охваченные одним лишь безмолвием и слушали единственное, что существовало в этом мире по-настоящему. Дуновение космического ветра. - Тебе плохо? – Поинтересовался рыцарь, когда в глазах у Скалкара потемнело. Голос был глубоким и мягким. Извергался из пустоты шлема так, словно бы доносился из чрева кромешного ада. « Это не человек» - подумал Скалкар – « Воистину монстр. Демон. Древнее зло». Незрячий выдержал дистанцию, когда тот сделал шаг вперед. – Присядь, человек. Ты мой гость, а потому мне важно, чтобы тебя было удобно. Может чего подать? Еды? Воды? - Где Брун? - Твой соратник? – Рыцарь замолк, а голос все резонировал в воздухе. - Я его отпустил. Не спрашивай почему. Я рыцарь. Я благородный. И я проявил свое благородство, избавив его от сложнейшего искуса. - Благородный? - Скалкар дернул скулой, еще раз поглядев на товарищей. Его снова одолела печаль и чувство полнейшей несправедливости. Гнев сотрясал. Лицо рдело. – Кто бы ты ни был, я убью тебя. Уничтожу. Обращу в пыль, в грязь из которой ты материализовался. - Очень интересно. В таком случае. – Десперус поднял руку и воткнул меч рядом, притаптывая снег сабатонами. - Я мог бы дать тебе клинок. Я мог бы дать тебе все что пожелаешь: золото, крепости, командование, возможно любимую женщину… Скалкар молчал. - Хотя, наверное, это не важно. Все в этом мире неважно. - Его нежный полушепот на секунду замер. – Кроме нее. Важна лишь она, верно? Весь мир – за одну лишь Иратрис. Незрячий смолчал и в этот раз. Десперус до сего времени был спокоен как охотник, который знал, что установив силки обязательно что-нибудь поймает, однако сейчас его спокойствие было поколебленно. Он выхватил меч двумя руками и отчаянно рубанул, высокий валун, от чего тот раскололо надвое. Железо скрежетнуло об камень, клинок вибрировал. Извини. – Вполголоса проговорил демон. - Видишь ли, не люблю, когда меня игнорируют. Не могу просто так с этим мериться. Знаешь, как выводит, когда вдруг выясняется, что ты чего-то не знаешь, или умышленно не рассказываешь. Может быть, не знаю, возможно, ты бы хотел обратить время вспять, вернуть друзей? Скалкар напрягся, собрал в кулак всю свою волю, до боли стиснув зубы. Его сковало от собственного молчания, он вдруг превратился в каменного идола. - Что ж. – Продолжал Демон. - Наверное, это тоже неважно. В скором времени ты, и твои люди встретитесь в моем царстве, ну а пока этого не случилось, позволь мне представиться. Я Малур-Десперус двадцатый сын Палла, демон иронии, предательства и контрактов. Многие всерьез считают, якобы я, как и многие подобные мне, чистейшее зло, но отнюдь, это не так. Я вовсе не злой. Рыцарю не подобает злиться, ибо это вредит его благородству. Да – я один из двадцати принцев Мимориана и я очень рад, что ты Скалкар польстился на мою шуточку, там в снегах. Иначе бы мы не встретились. – Что тебе нужно? - Я хочу поиграть с тобой в игру. – Ответствовал демон, закашлявшись с тем же призрачным и неестественно глубоким резонансом. – Правила просты до безобразия. Мой искус предполагает вопросы, на которые ты должен ответить, так как угодно это мне. Однако предупреждаю, за неправильный ответ ты поплатишься своею душенькой, которую я уволоку в Мимориан. Так поплатился Региль, из костей которого я собрал лютню, а сухожилия превратил в струны. Так поплатился Корса, которого я поил его любимым вином, пока тот не лопнул. Так поплатишься и ты, если проиграешь. Тело Скалкара прямотоки лихорадило от злости. Страх давным-давно улетучился, словно его и не было, а до боли сжатые кулаки превратились в орудия способные разорвать демона в клочья. Он не слушал, не смотрел. Выжидал. Тянул время. Поискал глазами то, чем можно было сражаться, но ничего не нашел, после чего его мысли посыпались проклятьями: «Будь ты проклят пасынок Палла! Будь проклят весь твой мир и вся ваша пресловутая иерархия!». Но больше всего Скалкар проклинал свою веру в справедливость, которая до последнего тлилась в груди. - У меня есть другая идея, демон. – Произнес Скалкар, чувствуя, как Десперус брезгует. Ревниво оберегает пустой взгляд, за волчьим забралом. – Я убью тебя, а души моих людей вознесутся в кущи, где им и место. Изгоню тебя, как и всякую мерзость. Что скажешь? - Стало быть. – Хохотнув сказал Десперус. – Это и есть твое желание? Моя смерть? - Верно. Я хочу твоей смерти, Малур - Палла. - А взамен? - Я сыграю в твою игру – Ответил Скалкар. – Так и быть. - В таком случае, загадка. – Демон сделал задумчивый вид, прошелся дозором. - Коль соврешь мне, испепелю тебя жаром девяти огней, жар восьми из которых погубит тебя. Коль правду вымолвишь, сотру тебя в порошок пятью горами, на одной из которой восседаешь. Что ответишь мне, дабы остаться живым? Скалкар принялся думствовать, но ответа не находил. Варианты были самыми различными, а выбор долгий, мучительный, доводящий до боли в висках. « Так, жар девяти огней. Возможно, речь идет, о какой-нибудь школе? Может быть Ароктус или Игнерикус?». - Твой. Ответ. - Хм. Испепели меня. – Неуверенно ответил Скалкар. - Жаром одного огня? - Неправильный ответ!- Отвечал демон, жалко злорадствуя. Его безутешную браваду, прервал уточняющий голос незрячего. - Люксинорд. - Что ты сказал? - Испепели меня жаром Люксинорда. – Продолжал Скалкар. - Жаром небесного света и жизни. - Это нечестно! Ты уже дал ответ! - Я победил. – Решительно заявил он. – А это значит, что ты обречен. - Это еще не все командор. – Гоготнул Десперус. – Вторая загадка, слушай: звали его « Пленным ребенком». Легендарный, прославленный Эрот-Шарота, поющий о славе, боях и борьбе, гимны о нем доносятся хором, в предчувствии схватки и на смертном одре. О ком речь? И в этот раз Скалкар думал долго и упорно. Эрот-Шарота, на древнем языке Элисийцев значит, Пленный ребенок, но незрячий перебирал другие варианты. - Твой ответ. - Вальтмор Орильм Белошкурый, причаливший к южным берегам Эстендара еще в четвертой эре, тридцать четвертом году. Я победил. - Нет. – Голос Десперуса сделался сильным и звонким, прокатился ветром по вершине горы. – Речь шла о тебе. - Что? - О тебе. - Что за вздор?! Постой, постой! Какой еще к хрену «Пленный ребенок»? Я брат-рыцарь, а не завоеватель. Ты обманул меня! - Отныне твоя душа принадлежит мне. – Малур-Палла вскинул меч на плечо и указал на незрячего пальцем. – Ты не будешь изувечен, как твои братья. Как я уже говорил, я демон, Малур-Палла, а значит, я созидаю. Оказываю влияние на Линиган, через смертных, которые мне служат. Ты будешь служить мне, и вершить от моего имени. И станешь прославленным Эрот-Шарота, как поется в легендах. «Я не мог этого знать. Он решительно обманул меня». Скалкар сел прямо на снег перед черным восьмифутовым рыцарем, припал руками к земле и закрыл глаза. После он закричал, нагнетая в себе ярость. - Я требую поединок. - Поединок? - Да. – Он оправился от гнева, согнал слезы. - Давай выявим среди нас лучшего, если я побеждаю, ты отпускаешь меня и души моих соратников. А если ты, то так уж и быть, я признаю тебя повелителем и да помилуй Палл мою душу. Даю тебе слово. Десперус. - Согласен.– Ответствовал демон. Скалкару в тот момент показалось, что за его шлемом скрывалась ироническая, злая и несколько не поощряющая улыбка. - Спор наш таков: если ты побеждаешь могучего Десперуса, Десперус освобождает тебя и души твоих людей, но если побеждает Десперус, век тебе и твоим соратникам следовать за ним в царстве Палла. В то же мгновение в руке Десперуса материализовался меч, черный, будто бы стеклянный, с расписной гардой и широким долом клинка. Скалкар прекрасно понимал, что победить демона при помощи одной лишь телесной силы не получится, а потому он возвел глаза к черному небу, а руки его сложились в молитве. «Присоединяйтесь ко мне одухотворенные, присоединяйтесь, увлеченные тенью. Помогите сокрушить демона во славу вашу, и да пребудет она со мной в бою». - Сравним, чей же дух крепче.- Демон бросил клинок Скалкару под ноги, и голос его повторился коротким эхом. – Дух людского помешательства или могущественной веры Малур-Палла. Помолившись, Скалкар широко расставил ноги, возвел лезвие для защиты и принялся выжидать. «Как его убивать? Как сражается это существо? Честно, или нет? Как человек, или как нечто доселе невиданное? Надеюсь, драконы знают, иначе я обречен». Не успев докончить мысль, он почувствовал, как на него посыпались удары. Десперус приблизился молниеносно, атаковал резво, размашисто, словно бы не весил и унции, а искры от его диагональных выпадов летели во все стороны. Скалкар принял решение оттеснять его к скале, но при первой же попытке осуществить свой замысел потерял дистанцию, чем Десперус и воспользовался, атаковав в плечо коротким, но точным кистевым ударом. Следующего удара незрячий избежал, мгновенно запрыгнув на остатки разбитого валуна, затем рубанул по шлему и Малур-Палла пошатнулся. Потерявший возможность удерживать меч двумя руками, Скалкар спрыгнул с валуна, с широкого разворота ударил демона под колено, и оно изошло черной дымкой. Десперус захромал, кряхтя от мнимой боли. «Подыгрывает, наверное» - подумал Скалкар и вновь ударил под колено, тот провизжал все тем же призрачным дискантом, незрячий рубанул еще раз, наотлет и острие мерзко заскрипело. Десперус слег, как пласт металла, приноравливая фантомный кашель. - Довольно! – причитал он. – Ты победитель! Воистину! Победитель! Скалкар не стал дожидаться падения могучего демона ниц и рубанул его как палач, без совести, страха и сожаления, однако тот перехватил удар, подставив клинок. Их мечи заскрежетали. - Я хочу мести. – С болью и яростью произнес незрячий. – Хочу увидеть, как ты умираешь, Малур-Палла. Скалкар выбил оружие из его рук, схватил демона за горжет, поднял на ноги и, оказавшись лицом к его жуткому шлему, протиснул меч под стальной воротник. Лезвие вошло плавно и мягко, словно под доспехами, действительно, сбилось нечто невесомое. Десперус завизжал от боли, ухватился за дол стальными перчатками и рухнул как каменная статуя. Тьма вспыхнула, образовалась в смолистые сгустки и улетучилась, навстречу звездам, или иным мирам. Скалкар сел на валун, опустил веки. « Погиб. Сгинул. Чтоб меня. Я победил». Он еще какое-то время отдыхал, перевязывая куском ткани, раненное плечо, затем поднялся, успокоился до трезвой внятности и осознал - выхода нет. Мимориан выглядел бесконечным, выглядел так, будто бы времени здесь не существовало в помине. Это был воистину вечный мир, где правят демоны и предтечи вроде Десперуса. «Коль так, спешить не стоит. Если это действительно план демонов, то и времени, у меня - вечность». Вдруг Скалкар услышал, как сзади быстро зашелестела сталь, развернулся и встретил сильный удар гардой в челюсть. Следующим ударом Десперус рассек его туловище от ключицы до бедра. - Глупец. – С гоготом сказал Десперус, вернув себе здоровый и грозный облик. Добивать не стал, видимо ждал, пока Скалкар сам изойдет кровью.– Ты действительно думал, что сразил меня? Мечом, который я же тебе и дал? Ты воистину наиглупейший и глупцов, Скалкар Предвестник смерти. Сталью меня не поразить! Незрячий почувствовал жгучую боль, его голову и мышцы одолела усталость, грудь и живот онемели, а дыхание перехватило от тепла изошедшей вони. «Так не должно было случиться. В этом нет никакого смысла». Спустя несколько безуспешных попыток, подняться, которые сопровождались одними лишь судорогами, он встал, и поступь его сделалась непоколебимой. Десперус был впечатлен желанием незрячего победить, но в тоже время в глубине его шлема пылал огонь ярости, вызванный дерзостным неподчинением воли Палла. Он уже считал Скалкара своим слугой, рабом, орудием в мире Линигана, а потому не мог мериться со своеволием. Десперус схватил его за горло и поднес к краю горы. «Придушит, или сбросит вниз? – подумал незрячий. «Нет. Это означало бы, что-то катастрофическое и неминуемое. Это означало бы полную бессмыслицу. Демоны не любят бессмыслицы». - Ты исполнишь волю Палла. - Максимально нервно, не торопясь, как бы неохотно заговорил Десперус. – Ты спустишься в Линиган и будешь служить мне, верой и правдой, как мы и договорились. - А если нет? - Если нет. – Сказал Малур-Палла, призадумавшись. Он не кричал, не ругался, не злился, выглядел действительно уставшим и сломленным, настолько потрясало его своенравие человека. – Тебя ждет самая худшая роль, на которую только может претендовать душа в моем царстве. Руки твои прирастут к шарманке и будут играть на ней вечность, а если посмеешь остановиться, ощутишь на себе весь жар преисподней моего отца. - Что ж в таком случае ощути и ты мой. – Лицо Скалкара перекосила жуткая гримаса, а руки подожгли шлем с откровенной ненавистью. Десперус отбросил незрячего в сторону, схватился за голову и разразился воплями ужаса, боли, проклятья, а так же дикими и нечеловеческими стонами: « За что! Почему ты предал меня! Будь ты проклят!». Скалкар вскочил, когда услышал в его голосе знакомые нотки человечности, почувствовал запах сгоревшего мяса, увидел, как демон пытался снять шлем. Голова у него действительно была из плоти: она пузырилась, с трудом отрывалась от металла, обугливалась от ожогов и кровоточила как человеческая. Когда демон снял шлем и повернулся лицом к Скалкару, тот с ужасом воскликнул, а после спрятал глаза, чтобы не видеть этого отвратительного предательства. В доспехи рыцаря был закован Брун. Лицо его было обуглено до костей, волосы еще тлели, а шлем брошенный рядом дымился и плавился от жара. - Что это за магия? Что, скука тебя раздери, происходит?! - Ты убил своего брата. – Произнес Брун подчеркнуто нейтрально. – А теперь ты противишься. Взгляд твой отрицает. Воистину, ты не достоин. Ты не достоин кущ, не делай вид, будто ты праведник. - Зачем ты это делаешь? Зачем? - Прими свою судьбу. – Напутствовал он. - Или она уничтожит тебя без остатка. « Судьбу. Нет никакой судьбы. Вся наша судьба – это смерть». Скалкар хотел вскочить на ноги и поджечь демона вновь, хотел проткнуть его клинком, но агония уже подступала к сердцу. Он не выдержал, лишился чувств. Рухнул головой в снег и дыхание его прекратилось, как и страшный мир Мимориана прекратил для него свое существование. Гора, которую позже нарекли Вершиной мира, вернулась в Линиган, а Скалкар переродился в Предвестника смерти, оставленный драконами и пронизанный криком Палла – праотца всего злого и сущего. V Бард Эрморальд наспех осушил пинту, когда мимо него пронеслась подавальщица, возмутился, как только осознал, что Тритольф закончил рассказ, но сделал это достаточно умеренно, потому как, невероятная мысль блеснула в его голове. « Я напишу балладу. Я донесу противостояние Скалкара и Десперуса в каждый дом на юге. Я покорю этим всю Вальтмору!» Выяснилось, что все это время он был безраздельно предан, можно сказать фанатически склонен к повествованию, но история та закончилась, и как сказал старик, продолжения не имеет. - Выходит. – Сказал поэт задумчиво. – Все, что произошло с незрячим стражем - это одна большая насмешка? Вершина горы, которая уносится к звездам, поединок с демоном, который иначе как поражением бы и не закончился, Брун убитый своим командором по не чаянью? Выходит, что Десперусу изначально было неважно, каким образом Скалкар отдаст свою душу и, тем не менее, он не отказал себе в удовольствии понаблюдать, за тщетными усилиями ее сохранить. - Верно. – Согласился старик. – Демону иронии суждено иронизировать в любой ситуации. - Но ведь это всего лишь злая легенда? – Вопрошал поэт. - А легендам, уж тем более злым, свойственно не знать всей сути или ошибаться. Ведь я прав? - Да, ты прав. Это легенда. Самая неправдивая из всех. – Барду показалось, что Тритольф говорит с тенью той же злой иронии, с которой говорил Десперус. На секунду он даже подумал, что стариком овладело нечто потустороннее. – Об одном можно судить наверняка. Этот мир, любезный бард, полон всяких неправд и каждая по-своему проникнута добрыми и злыми персонажами, а потому мы не можем судить, что есть добрая или злая легенда. Божественные существа Мимориана и их противоположности из мира Теолорус вместе существуют как противовес хаосу, являются неким балансиром… - Сказки всегда учили меня. – Перебил бард, - что добро, так или иначе, побеждает. Таков уж обычай всякой легенды. - Добро никого не побеждает. – Ответил старик. – Справиться со злом одного человека может еще большее зло другого. Добрые же люди ни с кем не воюют. - Обидно осознавать. – Холодно ответил Эрморальд.- Что трагедия, которая случилась в плане Мимориана, до сего времени оставалась тайной. Если легенда не врет и величайший воин своего времени Скалкар Предвестник смерти, твердивший о благе собственного народа, восхваляющий в битвах добрых богов Телоруса, оказался адептом или в противном случае приверженцем культа Десперуса, то время его правления должно ознаменоваться как век симулякра, своевластия и оккультизма. Баллада так и просится на язык! Это будет величайшая песнь! Так и назову ее, «Пленный ребенок». Кстати. Почему «Пленный ребенок»? А? Тритольф? Старик зевнул со свойственной ему непосредственностью, осознал, что перспектива общения с надоедливым бардом ему нисколечко не льстит, встал и направился в сторону спальных комнат. Тем временем ветер ворочался в лесу, и никто не услышал, как в таверну вбежал шкурник Гуграй, безумно вопя от боли. Вбежал и рухнул как мешок с бакалеей, с мечом, торчащим в груди. Бард завизжал от неожиданности, со всей мощью своего сопрано, а старик молча отступил к камину, слушая сквозь открытую дверь беспорядочный войсковой марш, выкрики, топот копыт и треск горящего дерева. Позже, когда постоялый двор заволокло дымом пожарища и люди поспешили прочь из комнат, стало ясно – это вторжение. Поэт выбежал первым, отпихнул в сторону юную дочь трактирщика с грудным ребенком и в тот же миг, мимо него, распарывая копытами ползущий навстречу поземок, пронесся отряд конницы, идущий на поворот. Люди принялись разбегаться кто куда, но очередной отряд всадников, мчащийся вспять предыдущему, тут же настигнул их, насаживая на копья и сбивая насмерть лошадьми. Бард увидел, как три конника налетели на отступающего в лес купца и как один из наездников снес тому голову на скаку. Увидел, как двое охотников вступили в бой и потерпели неудачу, рухнув замертво под копытами лошадей. Увидел и отвернулся, до боли сощурив глаза. Пехота варваров как тысяча голодных зверей устремлялась вниз, а всадники тем временем кружили у «Логова зверя», сгоняя выживших людей в одно место. Среди них были и дочери трактирщика, одной из которых едва стукнуло шесть, а вторая и вовсе была грудничок. Бард навострил глаза в сторону перевала, словно заяц, услышавший в лесу треск кустов, и увидел, как с дороги сошел еще один отряд всадников. Кони остановились, не пересекая тропы, наездники спешились и направились к пепелищу, где их ожидал полукруг из всадников. Шлема у них были грозные, завершенные козлиными рогами, а под козьим меховым плащом, практически у каждого скрывалась кольчуга. - Езжай, Ильгард. Долина твоя для грабежей. – Сказал седобородый всадник, который судя по всему, возглавлял отряд. На голове он носил шлем, венчанный стальными крыльями, тело защищала приталенная бригантина, с изображением росомахи, а сбоку у пояса, висел меч. Все остальные были вооружены копьями и железными щитами, лучший же имел топор или молот, меча, помимо вождя, не носил никто. – Этих оставь мне и моим людям, для утех. - Как скажешь, братец. – Ответил тот с улыбкой, разворачивая конницу в сторону подлеска. Тишина пугала сильнее грохота войны, неорганизованного шага пехоты, рева боевых рогов который по-прежнему стоял в ушах. Ильгард Последний раз, оглядел обреченных, бросил что-то предупредительное своему брату который оказался Альбомаром железным – Бароном Хелтерта и помчал отряд вниз, к селам и деревушкам наряду с остальным войском. Какое-то дурное предчувствие одолело Эрморальда, когда Альбомар шагнул навстречу толпе, держась за рукоять меча. Взгляд у вождя был высокомерный, брезгливый и безынтересный, не выражал ровным счетом ничего кроме презрения и оставался таким до тех пор, пока не обнаружил среди трофеев девятилетнюю дочь трактирщика. Это была маленькая, худенькая девочка с высоким лобиком и выразительными васильковыми глазами, несоразмерно большими, как у куклы. Барон Хелтерта облизал губы, навострил на нее свои черно-угольные глаза, и оголил обломки зубов. - Как тебя зовут малышка? - Гвини - Гвини. – Повторил он, пробуя звучание на языке. – Я тебя пугаю? Девчушка не отвечала, а лишь отступила назад, прижимаясь к платью старшей сестры. Люди вождя зацокали, загоготали, похабно заулыбались, не скрывая своих злых намерений. - А мои люди. Они тебя тоже пугают? - Чуточку поменьше. – Ответила она, тихо, как мышка. - Что ж. Коль так. – Вождь обернулся к соратникам. – Развлекайтесь. Четверо близ стоящих всадников были настолько одурманены кровью и похотью, что первыми бросились через толпу, отпихивая купцов и старших сестер Гвини. Эрморальду было стыдно не реагировать на то, как один из всадников с придурковатым видом схватил девочку за руку и та жалобно заплакала, стыдно было, когда сестры в один голос, по-щенячьи умоляли барона смиловаться. Помимо горечи, бард чувствовал крадущийся к горлу страх, подстегивающий сердце, чувствовал что его персона заинтересовала Альбомара. - Чей такой будешь? - Милорд, умоляю вас, смилуйтесь! – Заверещала одна. - Она ни в чем не виновата! Возьмите меня, делайте со мной все, что захотите только оставьте ее в покое! – Подхватила другая. - Гриельм, Онар. Заставьте этих сук закрыть свои рты. Тот, что держал, молот, ударил рукоятью рядом стоящую девушку, и та с грохотом рухнула, а его напарник взял старшенькую за голову и вырубил о деревянную балку трактира, наверняка разбив голову. Торговцы отступили назад, один из них с воплями бросился на всадника с молотом и в итоге был заколот как поросенок, другой стоящий рядом помочился от страха. « Мерзкие твари!» - Подумал Бард. – « Если проклятья существуют, то я проклинаю вас, вас всех, чтоб вы сдохли! Да разорви создатель вашу душу на части!». - Я повторю свой вопрос. – Сказал Альбомар. – Кто ты, пестряк? - Нездешний. – Глотнув, отвечал Эрморальд. - Купец-бакалейщик. - Купец значит. – Барон недобро прищурился. Похоже, некупился. – Или же авантюрист? Или быть может какой-нибудь аустифльский агент? - Я из грифгорского краснолесья. Штерн Кланк меня зовут. - Пришлый явно. – Ответил всадник с молотом. Подозрение Альбомара окрепло и мало-помалу превратилось в уверенность. Барду вновь стало не по себе. – Коль так казнить его вместе с остальными купцами. Повесить у дороги, для острастки всех, кто впредь станет торговать с нашими врагами. Айгон. Тайнар. Выживших женщин собой. В деревне мы им найдем применение. Всех остальных убить. Последнее что Эрморальд увидел пред тем, как его вырубили, это девочку и четверо всадников один из которых рвал платье, другой держал за ноги, третий за руки, а четвертый стаскивал с себя одежду. Последнее что он слышал, это жалобный вой сестры, держащей младенца и наемника который пытался этого младенца отнять и заколоть, что в итоге сделал Альбомар, выхватив сверток у матери и всадив в него кинжал, едва ощутив клинком детскую плоть. Его рука не дрогнула. Никогда еще бард не чувствовал такой решимости, злости и жажды отомстить. Но эта жажда так и осталась неудовлетворенной. Последнее что он почувствовал, перед тем как его вырубили, это слезы, которые собрались в уголках глаз и которые он согнал, мгновенно закрыв глаза. VI К утру туман поредел, снегопад усилился, а чистое лазурное небо, наконец, порадовало долину ярким солнышком. Барда разбудила грубая команда «подъем!», которая донеслась сквозь грезы, и он осознал, что все произошедшее вчера ночью - не сон. В Аустифль действительно вторглись тхойдерские племена, трактир был сожжен до тлеющих углей, женщин варвары унесли собой в долину, а мужчин повесили у дороги, в назидание каждому, кто отважится торговать с Аустифлем, как выразился Альбомар. Поэт почувствовал, что его руки были связаны путами, голова пульсировала в височной доле, ноги немели, а тело совершенно не слушалось. Он огляделся, насколько это было возможно, и увидел старика Тритольфа сидящего у соседней ели. Сказителю досталось на порядок больше: его руки и плечи были избиты дубинами, а на животе зияла заплывшая кровью язва. Было видно, что агония сотрясла его тело наряду с кашлем и тихонько подкрадывалась к сердцу. - Рад, что ты очнулся. – Сказал он. – Началась война Эрморальд. Война тхойдерских племен с нашим королем, Льюисом II Белоземным. Мне удалось подслушать разговоры. - Мне плевать. – Безынтересно ответил поэт и продолжал диктовать. – Коль уж я начал свой путь к Вальтморе, я его закончу, а от ваших распрей мне не горячо не холодно. Я не стану их жертвой. - Мне очень жаль. – Твердил старик. – Жаль, что ты пришел в «Логово зверя». Мне жаль, что я согласился рассказать тебе запретную легенду. Искренне и честно, жаль. Прости меня. На секунду Эрморальду показалось, что старик улыбнулся. Улыбнулся слабо, неохотно, губы его сомневались, а на более сильную и уверенную улыбку у него просто не хватало сил. Он умирал. Наивный, простой и слабый сказочник с порицающим взглядом. Глаза его закатились, руки рухнули в бессилии, а тело обмякло. Так он, и остался сидеть, возле высокой ели пока люди Альбомара не повесели его труп у дороги. Как только пришла очередь еще живого торговца из Кронхельма примерить петлю, Эрморальд принялся потихоньку уползать в сторону дороги. Заметить ерзающего в сугробах поэта оказалось нетрудно, а наблюдать за его усилиями даже забавно, но людям Альбомара успевшим прославиться своей бескомпромиссностью и нетерпимостью, это представление быстро наскучило, а потому они схватили поэта за ноги и поволокли к месту расправы. - Нет. Постойте. – На все лады верещал Эрморальд. – Я не торговец, я поэт, я знаю множество баллад, я смогу веселить вас. Оставьте мне жизнь! Я умоляю, не убивайте меня! - Гляди, как надрывается. И впрямь смешон. – Заметил тот, кто первым изнасиловал Гвини у трактира. – Может, оставим его? - Судя по его наряду и золоту, которое мы у него отобрали, он господин, а мы люди без родины, не признаем господ ни под собой, ни рядом. Им одна дорога, на виселицу. На самом деле наряд у барда был уже не такой красивый и чудной, как раньше: пурпуэн и малиновые рукава были умаруханны известью, а заляпанные кровью сапоги были усыплены пеплом, словно причудливой сыпью. - Я вовсе не господин. – Сказал Эрморальд. – Я человек без родины, такой же, как и вы. Я скальд, путешественник. Оставьте мне жизнь, добрые люди и я обещаю вам, ваши деяния выльются в славную оду, которая прославит вас в веках. - Хорошо говорит. – Сказал подоспевший солдат в рогатом шлеме и ржавой кольчуге приталенной ремешком. – Словно его и не били в голову. - Чего с ним делать то? - А ты не знаешь? – Они переглянулись в недоумении и продолжили молчать. – На дерево его. Быстро. Если мы будем щадить всех пестряков на пути к Белому дворцу, весь Аустифль придется помиловать. - Нет. Прошу вас. Не надо! – Тот в ужасе помотал головой. – Это не война! Это истребление! Вы не люди, а животные! Я сказал, отпустите меня! Я неприкосновенен! - В этом мире пестряк. – Ответил солдат в железном шлеме, когда того поднесли к дереву и набросили на шею веревку. – Нет ничего неприкосновенного. Гордый люд Белоземья и Аустифля видимо забыли об этом. Давай, тяни его! Эрморальд вдруг на секунду почувствовал свои онемевшие ноги, когда плотная веревка перекрыла ему дыхание. Она душила безжалостно, пока он, со спертым в груди дыханием, не взмыл в воздух, тело его не зашлось судорогами, а голова с хрустом не повисла. Перед тем как умереть бард осознал, что история про Скалкара Предвестника смерти лишь отражение его самого. Ему вдруг показалось, что это он играл с демоном в игру, в которой невозможно победить. Это он привел себя к теплому очагу, который повлек его смерть. «Легенда не обманула. Однако оказалась беспощадна ко всем. Даже к тем, кто с ней не знаком». А тем временем в молодом королевстве Аустифль, где правил Льюис II Белоземный, августейший господин рыжего моря на западе и Ковита на юге, началась война и добралась она вплоть до пантеона Элисийцев и древней Вальтморы, где правила Халька медведица. Великая война, восславленная в легендах и увековеченная в летописях, которая началась на едином перевале. В постоялом дворе «Логово зверя».