Образованности Милы, возросшей за пять лет ночных бодрствований перед монитором, широты её взглядов дикий Боча не мог оценить. Что не помешало ему использовать и то, и другое на полную катушку. Едва не с первого дня Бондарь сделал Омелу распорядительницей своего хозяйства за её полную незлобивость. Рассудил, что кастратам приятней повеления нежного голоска слышать, а страх перед ним не забудут, эх-хе... Они слушались Омелы беспрекословно, распределявшей работу и еду, и моменты ласки, поневоле невинной. Прикинул, что осы против инопланетной кроткой луковки не будут злобиться. Так и вышло. Милу обожали... Она стала всем им заступницей и любимой игрушкой. Ботанические селекционные изыски Омелы, безошибочный заказ семян, привели Бондаря в восторг! Огород – главное в хозяйстве оселенца. Вот только о чём она думает постоянно? – Сладкая луковка, ты вся не моя! Стрелка Луковая, куда ты нацелилась? Удрать от Бочи, да? Целуется и мотает головой. Или кивает? – Вот я поймаю тебя! Посажу в бочку и Дуднику продам! Знаешь, какая «дуда» у него? Во!.. – показывал Боча. – Длиной в локоть! Он живёт, знаешь, в какой норе? Глубокой, до подземного Чёрного Озера! Оттуда не сбежишь! Смеётся, не верит. Или верит? Почему ещё наложницы – луковки? Если её поймать в начале полугодия, когда готова отдаться, однако, невидима ещё, подманить, угадать по лёгкому ветерку, невидимость разматывается слоями, подобно слоям луковицы! Знай, уклоняйся от свистящих, наотмашь бьющих когтей! Разматывай... И понеслось!.. Ищи дырку! Оселенец весь изодранный, зато и луковка вся голая, можно не только на ощупь, можно видеть, куда суёшь! Особо нетерпеливый молодняк не раздевает до конца. Дурачьё. Уж если поймал, возьми от луковки всё! Быстро взрослеют сыновья... Сын-то Бочи на огороде луковку Хнык и поймал. Боча досмотрел совокупление не без удовольствия. Хорошая наследственность, сильное у него потомство. Появился, хлопая в ладоши: – Шустрик, молодца. Не бледней, не прогоню. Вот за сладкую Луковую Стрелку, не жить бы тебе… Как это я недоглядел, что ты подрос! Ну что ж, будет что вспомнить... Когда Омела с корзиной спускалась по лесенке в огород, она услышала дикий, дичайший вопль. Сбежала вниз, да так на ступеньки и села... Одним кастратом больше. – Из детской его гнездо вон, – отдал ей распоряжение Боча, – а в западных флигелях скажи им потесниться, пока я пристройку не закончил... И работку ему на послезавтра подбери, хоть берег расчищать. Завтра, так уж и быть, пускай отлёживается. – Почему зубами?.. – только и смогла выговорить Омела. Широкие бровищи поползли вверх... Боча цыкнул ядовитой слюной: – Так дезинфекция же?.. Сын он мне, забочусь. Омеле доводилось заводить с Бондарем разговор про типы общественных устройств на других планетах. Но при упоминании легитимных институтов насилия, встречные вопросы ставили её в тупик загадочным однообразием: – А когда им откусывали? И кому они делались рабы? Омела думала, Боча так шутит... Угу, вот и увидела, какие это шутки. Выслушав её рассказ про суды, плети, тюрьмы, штрафы и общественные работы, Бондарь резюмировал категорично: – Нееет ... Так ваши оселенцы надёжного порядку не сотворят! Узнав же про доминирование фемин и трансвеститов, он счёл всё это безобразие исчерпывающим доказательством свой правоты. – Закономерный, кратче некуда, результат! Сама видишь? Не наводили промеж себя порядку и до чего дошли?!! Осы, - осы! – им откусывают! Омеле и крыть нечем. Осы Хвоща готовы к соитию полгода, а непреодолимо хотят два, три дня. Раньше осу можно поймать и принудить, пик желания наступит, но оса это ненавидит. Ненависть и тревожность их основные чувства. В полугодие незримости они безразличны оселенцам, сбиваются в стаи, занимаются собирательством, мелкой торговлей, воровством. Беличьи тайники устраивают. В следующем полугодии осы, по мере возрастания тяги к совокуплению, отчуждаются от стаи постепенно, неохотно. Можно отбить? Можно. Тому, кто не побоится стаи когтястых фурий, каждая за подругу стеной. Выбрать понравившегося оселенца, влюбиться… Таких понятий у них вовсе нет. Половой инстинкт – враг, диктатор. Оселенцы – враги, рабовладельцы. Редкий случай во вселенной – женская солидарность на Хвоще высока. Мужская – стремится к нулю. Драки крайне свирепы, и редки только по причине малочисленности оселенцев, чётких территориальных границ. Практически никогда они не заканчиваются перемирием. Оптимальное число наложниц для себя Боча Бондарь определил элементарно: поближе к трёхсот шестидесяти пяти, чтобы какой-нибудь из них всегда его хотелось. Впрочем, этого маловато. За информацию о чьём-то празднестве плоти, он без колебания платил. Кастрировав подросшего сына и отобедав, Боча Бондарь, отбыл в леса, навстречу «луковой» осе и хорошей драке. Охота на незримых бродячих ос, только-только приблизившихся к течке – национальный спорт Хвоща. Шикарно – дождаться естественного пика желания бродячей осы, насладиться её добровольным обнажением, её неутомимостью, но такого гурмана с большой вероятностью опередит кто-то другой. Чтобы дикая оса никому не попалась, а тебя выбрала ни с того ни с сего, маловероятно. Есть и третий вариант… Поляна... Вокруг моховая трясина, кочки, топь. На поляне валежник, надломленная вилкой торчащая сосёнка. На вилке – осиный кокон. О, да… Там луковка, убегать и царапаться не станет. Оттуда долетает запах, который не спутать ни с чем. Запах – приказ, запах – жизнь и смерть. В такт взмахам крыльев из кокона, отовсюду вокруг островка раздаётся сопение… Дохромав и привалившись валуну, обдирая плечом красный лишайник «сок земли», Боча отдышался, усмехнулся. Не увидел и не унюхал осы ещё, а его дуда, как у Дудника, точит, овевается ветерком, лишь оттого, что разглядел в кустарнике с дюжину чужих пестов! «Караулят...» Кто первый прыгнет, тому в спину оса запустит крючковатые когти, так глубоко, что они обломятся. Будет отращивать новые. Зато он первый, с когтями... Но вдруг луковка уже сонная, мягкая, разморенная? Тогда суперприз – он первый и без когтей! Кокон благоухает, покачивается, манит... Внутри – извивающееся, истекающее желанием тельце. Луковки в нём так страстны, что хватит на дюжину оселенцев с лихвой. По красному лишайнику тянулась белая, глянцевая нить в направлении трясины и пропадала в подушках ярко-зелёных кочек. Боча нагнулся, потянул носом... «На излёте! Оса в коконе, оса, не сошедшаяся за два дня ни с кем!.. Раненая? Робкая? Невезучая? Или с хорошей выдержкой?..» Пропустить год – полезно для них. Выделения, подобные слюне, шёлковой паутине, окутывают осу... Выспавшись, наружу она выбирается обновлённой. Найти на глухом островке «осу в коконе», пробраться и одному овладеть ей на полную катушку... У оселенцев Хвоща есть символ «дольча вита», и это – оно самое! В коконе у осы нет сил и желания сопротивляться! Она мягка, полубессознательна, источает аромат избыточных выделений, образовавших кокон. От его стенок тяжёлый дух, на коже осы – подхлёстывающий, свежий. Оселенец проникает в расступающуюся плоть, как бы вторично: уже пройдя в неё и находясь в ней! Оповестивший его Горбун Чок, оселенец близлежащего, вассального Боче острова, стоял невдалеке, дыша с присвистом. Лишку оселенцев одновременно натолкнулись на кокон осы. Они могут делиться. Неохотно. При сложившихся обстоятельствах каждый опасался показать другим спину. Боча, устыдившись прямого грабежа, подхватил костыли и переместился к Горбуну. Одолжение в стиле Хвоща и Бочи Бондаря: – Уматывай. Я по-доброму тебе... Горбатый Чок, скользнув взглядом от плеча Бондаря до сосновой ветки над ним, – жила бьётся на шее, челюсти, ноздри, сведённые брови, – кивнул, будто клюнул, отступил назад и растворился в кустах волчатника. Боча отложил костыли за сосной, не поломали бы, пропал до совершенной незримости и образовался на болотном островке. Трёхногий, припавший на четвереньки зверь, огласив низким басом чащу: – Пр-р-рочь!!! Или... Не слова, инфразвуковое землетрясение. Пузатым веретеном зеркальный, перламутровый кокон висел за его спиной в развилке дерева. Не отдаст. Где встал, там и умрёт. Как эта оса, где прилегла, там и сплёлся вокруг неё изнывающей кокон, наполнился её дыханием... Внутри нет воздуха, лишь дыхание осы, одурманившее её саму. Это Боча не отдаст, этим он не поделится. «Чуют, боятся...» В причине его авторитета секрета нет: Боча тяжелей и среднего, и крупного оселенца, всё просто. Первый напавший был поджарым, как молодой гепард. Боча встретил его кулаком, чуть подавшись вперёд. Ударил хребтом об колено и сунул бесчувственное тело под него, чтобы не утопало во мху. Знакомая порода, не годится в рабы, помрёт, выживет, Боче безразлично. Огляделся... Смехотворное зрелище!.. Боча захохотал, невзирая на смертельную опасность... Они испугались, естественно, чего тут смешного, дураков нет, но в чём выразился испуг... Оселенцы, претендующие на – его! – осу, рефлекторно от испуга попытались стать невидимыми... Не смогли! Поздно! Они уже перешли из фазы охоты в фазу овладения. Из кустов, из гряды осоки, низкорослого ельника и пучков рогоза на Бочу, смотрели разнообразные, подрагивающие стволы, с красными шляпками, на глазах теряя уверенность... «Дудника вам в тыл! Не обкусанные кастраты!..» Глаза смеялись, инфразвук раздувал ноздри. Инфракрасное свечение крови, прилившей к мускулам, преобразило зверя. Прыжок со спины не застал Бондаря врасплох. Угаданная атака такого плана хороша тем, что нет сомнений в направлении удара – в шею. Пригнувшись, Боча услышал лязг промахнувшихся зубов и дал волю своим. Не пришлось тянуться к мошонке, летевшей в пасть. Сомкнул клыки, мотнул головой и боевой клич захлебнувшейся атаки сменился воем. Не выпуская трофей из зубов, Боча выпрямился. – Пр-р-рочь!!! Тишина… Зудение комаров. – Кто я?! Забыли?! В недрах ельника кто-то выразительно харкнул, и лес зашуршал удаляющимися шагам. Не забыли. Они не сговорятся против Бондаря. Вернуться один никто не посмеет. Боча сплюнул откушенное великолепие. «Не короче моего...» Нагнулся и оглушил волосатого, медведеподобного оселенца, корчившегося во мху. «Не сдохнет, на обратном пути заберу. Луковая Стрелка говорит, что охотники головы вешают на стены? Какая глупость. Живой кастрат – вот трофей. Посмотреть приятно и польза хозяйству... Эх, взять бы её, упругую, луковую, неглубокую, нежную, как эту осу, сонной и мягкой...» Но какого-то ещё шороха Боче не достало... Определённо кто-то сопел поблизости. – Сынок, – подавляя нетерпение, спросил он довольно мирно, – чей ты сынок? Зачем теряешь жизнь, едва начав её, уж если мог убежать из тенет отчей заботы? Или ты – помёт бродячей осы? – Живот без конца, – пословицей в ответ крикнул кто-то, – конец без наседки! Игра слов: слишком берегутся, «жизни без конца» ищут трусы, подобные кастратам, у которых пусто под животом, у которых «конец без наседки». Боча принюхался и снова зарычал. «Почему я не вижу его совсем? Ни его, ни его песта? Владеет собой. Уступить не хочет". – Выйди. Не трону. – Слово? У этого «кого-то» был звучный, высокий голос и лёгкие шаги. «Всё не путём, всё странно». Достигнув островка, «кто-то» обмахнул Бочара дуновением сквозняка и отринул маскировку. Напряжение упало со всей громады мускулов разом. «Дудкой Дудника клянусь! Ай, да я! Боча – везунчик! Боча – господин всего Хвоща!» Это была оса. К Боче вышла луковая бродячая оса, подобная той, что в коконе. На пороге кокона, можно сказать... Из её щели нитью тянулся шёлк нетерпения, на коже бёдер каплями проступила белая камедь, как воск свечи, жемчужными нитями шла из сосков... Оса нервно и часто облизывала губы. Не преминув по-хозяйски нахмурить лоб, Боча поднял одним пальцем каплю камеди от соска в рот. «Душистая... Смола, грибница...» Прищурился и спросил, раз уж сама пришла, не грех и спросить: – На сейчас или насовсем? – Ты Бондарь? – Боча Бондарь, – кивнул не без самодовольства. – Насовсем. – Тогда дома. Жди тут, присмотри, чтоб этот не сбежал. Встань на колени. Пригладил волосы и положил на лоб горячий пест: моя, благословляю, живи. Оса поклонилась сухо, демонстративно. Устроилась по-турецки на неподвижном мохнатом теле, зная, что долго сидеть. Боча хлопнул по кокону рукой, прижался горячим пестом, внял прокатившейся дрожи... Сделал вертикальный рез ребром ладони между волокон и протиснулся внутрь. «О, какой запах...»