Я вернусь У Клавы не хватило терпения дождаться окончания дискотеки, поэтому она значительно раньше вышла из клуба. И какой же этот Андрей Подоров хороший и красивый парень, - раздумывала девушка, не спеша шагая к своему дому. Но почему только сегодня его умные цвета чёрной смородины глаза ни разу не остановились на ней? Весь вечер только на эту Таню Игнатову из параллельного русского класса и пялился. Никак, видимо, Андрей не поймёт, что вся прелесть Тани заключается только в дорогой одежде и заграничной косметике, но ведь это просто шелуха. Если копнуть поглубже, так сразу дурной запах в нос шибанёт, как от тухлых куриных яиц. Конечно, Тане можно в такие одежды рядиться, родители ведь вон какие богатые, торгаши. А туфли на ногах какие! Таких Клаве и во сне не видать. Остаётся только оглянуться, полюбоваться сзади и отвернуться, чтобы слёзы из глаз не выступили от обиды. Зато учиться совсем, говорят, не может, тупая, как пробка, будто голова вместо мозгов мохом набита. Посмотрела девушка на свои видавшие виды туфли и только огорчённо вздохнула. Если, конечно, Клаву нарядить в такие же одежды, то она ничем не уступит Тане, а кое в чём даже фору даст. И талия тоньше, и ножки прямые, как точёные, не такие, как у Тани – бутылкой. Для справедливости надо отметить, что на лицо Таня симпатичнее, но, может, это оттого, что штукатурится загрничными кремами? Ну и пусть, зато Клава в школе по всем предметам успевает, лицей для одарённых сельских детей в Сыктывкаре в этом году очень хорошо закончила. Назло всем дальше учиться пойдёт, в институт поступит. Человеком станет! Вот тогда пусть Андрей меня и Таню сравнивает, которая из нас двоих приглянется, которая больше в глаза бросаться будет? А, может, я сама тогда на него даже не посмотрю? Будто совсем недавно ещё Андрей и Клава были самыми близкими друзьями. Парень провожал девушку из школы, запросто заходил и к ней домой, рядом ведь живут, через два дома, молодые люди вместе ломали головы над трудно поддающимися доказательству теоремами. Мать Клавы – Нина Тимофеевна даже в шутку Андрея величала зятьком. Конечно, тогда молодые люди на это даже не обращали внимания, хотя лицо Андрея и вспыхивало ярким румянцем. Да и Клаве самой представить было невозможно, чтобы свою жизнь связать с Андреем, который всего-то на полгода старше её. Девушка тянулась к солнцу быстрее, чем Андрей, и была почти на голову выше его. Поэтому её больше тянуло к старшим мальчикам. Но за последний год Андрей круто разбежался, подпрыгнул и как-то незаметно догнал, а затем и обогнал её по росту, плечи расправились, наросли мускулы на руках, верхняя губа потемнела, тонкий детский голосок сменился мужским баском. И от него повеяло какой-то неведомой раньше внутренней силой, которая и у взрослых мужчин иногда не всегда бывает. Да и спортсменом он был в школе не из последних. После этих перемен в сердце Клавы незаметно для самой себя родилась и расцвела вначале слабенькая, еле-еле теплившаяся, но с каждым днём всё более крепнущая любовь к этому парню. Только вот сам Андрей стал как-то всё более отдаляться от Клавы, уже не поджидал её возле крыльца школы после уроков, чтобы вместе пойти домой. А виной всему Татьяна, эта ведьма с параллельного класса! Ничего, не последний день живут, когда-нибудь Клава встретит ещё её во время дискотеки за клубом, вонзит свои острые ногти в её холёное лицо, расцарапает её разрумяненную кожу, накрутит на запястье её высокую причёску и размажет мордой об землю! Отомстит за все бессонные ночи, за девичьи чистые слёзы. Пусть посидит дома безвылазно, пока не заживут царапины, или походит по улице в чёрных очках с опущенной головой, а то больно уж гордой и заносчивой стала в последнее время. В этом году Клава заканчивает среднюю школу. Всего несколько месяцев осталось до экзаменов и получения аттестата зрелости. Широко перед ней раскроются неведомые дали, только живи и живи. Девушка взошла на крыльцо, когда-то окрашенное в тёмно-красный цвет, но теперь во многих местах краска уже облупилась. Клава отодвинула в сторону в маленьком оконце над дверью свободное стекло, засунула в образовавшееся отверстие руку с палкой и передвинула дверной засов. Сняла с ног сапоги, тихонько ступая, вошла в сени и закрылась. Холодные плахи тут же обожгли её босые ступни. Чуть-чуть приподняв входную дверь, чтобы она не скрипнула и не разбудила маму, лёгким ветерком просочилась в дом. Сняла и повесила на крючок пальто, по знакомой нескрипящей плахе прошла в детскую комнату, где сладко посапывали её младшие брат и сестра. Быстро скинула голубое платье, которое снову так нравилось девушке, но теперь довольно сильно уже поизносилось и потускнело, аккуратно повесила на спинку стула и нырнула под одеяло. Укрылась с головой, согнулась колёсиком, притянула руками и прижала коленки к подбородку, закрыла глаза и хотела сразу уснуть. Но мысли об Андрее по-прежнему не давали покоя, так и лезли в голову, будоражили девичье воображение. Как будто застыл перед её глазами этот самый желанный на земле парень. Ни о ком другом не может думать Клава, никто больше ей не нужен, нет больше в её сердце места для остальных, целиком и полностью оно занято Андреем. Вроде бы заставляет себя думать о чём-то ином, постороннем, а, глядишь, мысли снова сами собой перескочили на этого немногословного, темноглазого, с вьющимися возле висков тёмными волосами парня. А вдруг ничего не выйдет у Клавы с Андреем? Тогда что?! Куда деваться? Повеситься? Оборвать свою молодую жизнь? И тут неожиданно слёзы, как прорвавшийся через дамбу поток, хлынули из глаз, потекли солёными ручьями по щекам, перевернулась девушка ничком, прижала к лицу подушку и тихо, чтобы никого не разбудить, зарыдала: «Бедная я, бедная, и отчего я такая разнесчастная?!» В голову пришли слышанные где-то слова: «Удариться бы сейчас об землю и разбиться вдребезги, чтоб даже кусочков не осталось». Её душили рыдания, всё тело содрогалось от их ничем не останавливаемых приступов, но слезами горю не поможешь. Надо придумать что-то такое, что навсегда, мёртвым узлом связало бы парня к Клаве. Но что? И почему у нас в селе нет бабок-знахарок, которые легко могут вызвать взаимную любовь парня к девушке? Таня вон своими яркими нарядами любого может к себе привадить, а на что надеяться Клаве? Мать и так уже кругом в долгах, как в шелках, старается изо всех сил, на двух работах трудится, чтоб только как-нибудь, любыми средствами удержаться на плаву. От зарплаты до зарплаты тянут-тянут, а всё-таки зачастую не дотягивают. А теперь, когда мать в декрет вышла, и совсем худо будет. Был бы отец как отец, который бы работал и домой что-нибудь приносил… «Нет, не отдам Андрюшу никакой Татьяне, зубами и ногтями вцеплюсь, а не отдам! Мой он, и только мой! И навсегда моим останется!» - твёрдо сказала себе Клава. А целительный сон уже тихонечко подходил всё ближе и ближе к успевшей согреться под ватным одеялом девушке, мягко приподнял её высоко-высоко вместе с постелью и перенёс далеко-далеко, куда-то в тёплые южные республики, где Клава никогда наяву не была, да и вряд ли когда-нибудь будет. В полутёмном танцевальном зале Веждинского клуба гремела оглушительно громкая музыка, включались и выключались разноцветные лампочки. Танцующие старались изо всех сил, кто как умел, время от времени то здесь, то там раздавался визг девушки, которую, видно, сильнее, чем можно, ущипнули парни. Зал опять кишит приехавшими из посёлка Пасаёль молодыми людьми, а они трезвыми на дискотеке обычно не бывают. Что ни говори, а русские горой стоят друг за друга, не дают в обиду своих. Гурьбой вместе заявятся и так же все вместе уходят. Если завяжется драка с Веждинскими, все как один высыпят на улицу, дружно отдубасят того, кто посмел выступить против них, и кучей обратно заваливаются в зал. У коми парней как-то нет такой спайки между собой, они не могут постоять друг за друга, они больше разобщены, и поэтому русские их и за людей-то не считают. Как-то раз сельские парни собрали довольно приличную толпу с целью проучить пасаёльских и навсегда отбить у них охоту избивать веждинских. Много их было, все с палками. Преградили дорогу пасаёльским, которые не на шутку струхнули при виде этой силы, впервые заявившей о себе в полный голос. Но русские сумели договориться с водителем самосвала, стоявшего возле клуба, тот не испугался гаишников, за бутылку водки загрузил полный кузов пассажиров, хоть и запрещено возить людей в кузове самосвала, и увёз в Пасаёль по окружной дороге. После этого русские долго ещё мстили, били веждинских поодиночке. Попало, конечно, не тем, кто участвовал в той стычке, а совершенно другим, но кого это волнует? Андрей из-за спин стоящих возле стены молодых людей исподтишка наблюдал за Таней Игнатовой. Надо же быть такой красивой, такой ослепительно привлекательной, такой обворожительной! Обтягивающее всю фигуру платье с глубоким разрезом как будто даже не скрывало, а, наоборот, обнажало все её прелести. Туфли на высоких каблуках поднимали её ещё выше, чтобы парни могли в полной мере насладиться Таниными равномерно утолщающимися кверху ножками. Золотая цепочка на шее девушки удерживала мобильник, и время от времени она, весело смеясь, разговаривала по телефону со своей самой близкой подругой – Зиной Липиной. В Веждино только у них двоих ещё были мобильники, вызывавшие восхищение остальной молодёжи. Зина, конечно, тоже здесь, в этом же зале, только в другом конце. Можно подойти друг к другу и поговорить, как все, но по телефону ведь так круто! Надо же перед людьми показать себя во всей красе. - А дойки, дойки какие у этой б…! – услышал за своей спиной Андрей чей-то восхищённый шёпот. Он обернулся и увидел двоих парней с Катыдпома, которые были довольно сильно на взводе, и так же, как Подоров, прямо пожирали глазами Таню. Андрею слишком сильно запали в душу их слова, ему стало крайне обидно за Таню Игнатову, ну как же им не стыдно, так оскорбить самую красивую девушку их школы! Даже сжал кулаки, захотелось расквасить морду этому незнакомому парню, чтобы он сперва десять раз подумал перед тем, как бросаться такими словами. Но сдержал себя, только немного отодвинулся от них подальше, чтобы не слышать их голосов. Вокруг Тани Игнатовой, как мухи возле навозной кучи, собрались и вьются самые смелые парни. Каждому лестно выйти на середину зала с Таней. Но вот пасаёльские снова всей оравой высыпали один за другим из клуба, опять, видно, волчьей стаей кого-нибудь измордуют, а тот с окровавленной фоткой поплетётся, утираясь рукавом, подальше от клуба. Возле Тани стало просторнее. Андрей, уловив этот момент, преодолев свою робость, как-то быстро встал перед девушкой, наклонил голову и пригласил на танец. Та не отказала, приняла приглашение, встряхнула осветлёнными волосами, ниспадающими волнообразно на плечи, и жеманно подала парню руку. Ох и стучало же сердце Андрея от радости, так и рвалось из грудной клетки наружу. Вот ведь, с ним танцует сама первая красавица школы, по которой украдкой вздыхает столько парней. И не какой-то там шейк, а танго. Обеими руками он обнимает девушку, прижимает к своей вмиг вспотевшей от волнения груди, слышит её дыхание, ноздри приятно щекочет тонкий аромат духов, исходящий от Тани. В ладонях так и играет под тонким шёлком её податливое мягкое тело. Впервые Андрей так близко от себя видит Танино лицо, её брови, как раскрытые лебединые крылья, сеющие смех ярко-зелёные глаза. Лицо чистое, ни одной веснушки нет, не говоря уж о прыщиках. Опустил взгляд ниже, где в глубоком декольте наполовину выплеснулись наружу сахарно-сладкие белые груди, и так уже был как пьяный от нахлынувших на него чувств, а теперь и совсем потерял голову. Да, если вот сейчас Таня пошлёт Андрея, как в сказке, куда-нибудь за тридевять земель, то он точно на крыльях полетит и принесёт ей неведомо что. Даже самого Сатаны не испугается. Эх, была бы Таня его девушкой, ох и любил бы он её, ох и любил бы! Вот так, как сейчас, танцуя, прижимает к своей груди, не отпускал бы всю жизнь, постоянно обнимал и целовал, не давал даже пылинке садиться на неё. А как хочется, чтобы и у Тани сердце билось в одном ритме с Андреем. Почему-то никак не может парень расслабиться, каждый мускул у него напряжён, ноги в коленях еле гнутся. Думает, что надо, как и другие, во время танца шептать что-нибудь приятное на ухо девушке, чтобы та весело смеялась, откинув милую головку с вьющимися волосами назад, но ничего на ум не приходит, мозги совсем затуманились. Придётся, видно, весь танец как глухонемому, молча, со стиснутыми зубами кружиться с такой до безумия нравящейся ему партнёршей. А у Тани, видно, никаких чувств не возникло, какая разница, кто там держит её за талию и вертится в танце вместе с ней. Знает ведь, что навалом в зале таких парней, кто украдкой сохнет по ней, только моргни одним глазом, вмиг окружат, как молодые кобели, заискивающе виляя хвостами, плотной стайкой. Поняла, видно, как бьётся сердце его партнёра, прижалась пышным бюстом к Андрею, отвела голову назад, заглянула прямо в глаза и с бесстыжей улыбкой спросила: - Андрей, а ты меня любишь? От такого прямого вопроса Андрей опешил, не понимая, шутит Таня с ним, или серьёзно говорит, но, судорожно сглотнув вмиг набравшуюся во рту слюну, каким-то чужим, не своим голосом пробормотал: - Д-да. - Слышите?! Андрей признался, что любит меня! – громко, на весь зал, стараясь перекричать льющуюся из динамиков музыку, объявила Таня и засмеялась. Те, кто находились подальше от них, конечно, ничего не поняли, но танцующие рядом разразились хохотом. Андрей же совсем растерялся. От стыда у него кровь в венах закипела, лицо походило на хорошо созревший, налившийся соком помидор. Такого публичного позора он, конечно, никак не ожидал. Андрей впился в девушку долгим ненавидящим взглядом и не оттолкнул Таню, а сам оторвался от неё и, закрыв ладонями лицо, рванулся мимо смеющейся ему в лицо пьяной толпы к лестнице, ведущей на первый этаж. Таня проводила Подорова своими красивыми презрительными глазами, повернулась ко вмиг окружившим её пасаёльским парням и что-то со смехом сказала им. Но Андрей этого уже не видел. Да, так его никто ещё не унижал! Андрей схватил с вешалки свою куртку и выбежал на улицу. И надо же было дураку открывать своё сердце этой до предела избалованной девке! Голова совсем отключилась. Можно ведь было обернуть всё в шутку и ответить как-нибудь в такой же несерьёзной форме, или прикинуться дурачком, будто ничего не понял, или не расслышал вопроса. А теперь посмещищем станет для всего села, будут на него пальцем показывать. Ну и Игнатова! Разве можно так над живым человеком издеваться? «Вот опять тебя, мудака, в грязи вываляли. Нечего было и заглядываться на Танину красу. Она, оказывается, только снаружи блестит, мишура, а изнутри одна тухлятина, прикоснулся и испачкался», - размышлял Андрей, почти бегом удаляясь от клуба. По освещённой холодной луной улице спустился к Вычегде, укрытой ещё толстым одеялом из льда и снега. Тут снял куртку и шапку, откинул их в сторону, разбил возле дороги наст, взял полную пригоршню снега и тщательно умылся. Колючие снежинки как наждаком оцарапали лицо, от этого оно прямо вспыхнуло, загорелось, холод приятно остудил сознание, успокоил бушующую в венах кровь. Некоторое время постоял, подышал прохладным ночным воздухом, в котором еле заметно чувствовался слабенький ещё запах наступающей весны, стряхнул текущие с замёрзших рук талые струйки, оделся и неторопливой походкой направился к дому. Вот умылся холодным снегом, пришёл в себя и вроде бы только что появился на свет, старая жизнь забыта, начнёт теперь новую. Всё, с сегодняшнего дня Игнатова Таня для него больше не существует! Растаяла, как снег, и пропала, будет глядеть сквозь неё, как через прозрачное стекло, не замечая. Пусть другие с ума сходят по ней, бегают вокруг неё, суетятся, заискивающе в глаза заглядывают. А Андрей теперь, можно сказать, другим человеком стал. Правду, видно, сказывали умные люди, что красивые девушки очень привередливые, заносчивые и ни во что не ставят других. Им ничего не стоит оскорбить и унизить человека, который к ним подойдёт с распахнутой настежь душой, втоптать в грязь юношескую чистую любовь. А Андрей не такой уж плохой парень, встретит ещё тихую скромную девушку, ничего, что она не будет такой бешено красивой, лишь бы друг друга любили и уважали… Нина Тимофеевна, положив руки на большой живот, сидела на крыльце под тёплыми лучами весеннего солнца и отдыхала, радуясь ясному дню. Вот ведь, мало ей троих детей, четвёртого завести пожелала. Подруги все уши прожужжали, толкали обратиться в больницу и сделать аборт, мол, не она первая, не она последняя, но Нину, если уж она на что-то решилась, переубедить невозможно. Мир широк, под солнцем света и тепла хватает, где трое, там и четвёртому место найдётся. Много ли ему надо? Одежда от старших осталась, а прокормить как-нибудь сумеет. Лучи солнца весело играли на белом снежном покрывале, всё сверкало, слепило глаза. На краю крыши боязливо свисали первые капли весны и тут же замерзали на ветру, превращаясь в сосульки. На растущей возле крыльца черёмухе зачирикала синичка, почувствовав приближение тепла. Погромыхивая пустыми вёдрами, по улице к колодцу направлялся Подоров Андрей. - Андрей! Ты что это, зятёк, совсем дорогу к нам позабыл? Клава тебе разонравилась, что ли? – весело улыбаясь во весь рот, обратилась к нему Нина Тимофеевна. - У нас с ней теперь дружба врозь, - на ходу в шутку ответил тот. - Что!? Сопляк! Вот сейчас отхожу тебя этой палкой по горбу! – внезапно рассердилась женщина, схватила стоящую возле стенки палку и кинулась к Андрею, но тут же охнула, будто наткнулась на какую-то невидимую преграду, схватилась за живот и медленно осела на ступеньку. Андрей, который уже рванулся было убегать со всех ног от разгневанной женщины, остановился, поставил на землю вёдра с коромыслом и подбежал к ней. - Нина Тимофеевна, Нина Тимофеевна! Что с вами? - О-ой! – потихоньку начала приходить в себя женщина. – Помоги, пожалуйста, Андрюша, в дом зайти, пинаться стал последыш мой. Сердитый какой, опять, видно, мужик. Андрей, бережно поддерживая сбоку, помог подняться Нине Тимофеевне на крыльцо и войти в дом, усадил на диван. С полотенцем на плече из кухни прибежала встревоженная Клава. - Мамочка, что с тобой?! – нагнулась к матери и стала расспрашивать девушка. – Андрей, что случилось? Ты хоть скажи, что молчишь? Андрей же только пожал плечами, быстро-быстро хлопая глазами. - Я не знаю. Отчего-то вдруг на меня рассердилась и с палкой накинулась, а тут, видать, от резкого движения, что ли, ей плохо стало. - Что-то ей сказал неприятное? Просто так не будет она на людей бросаться! - Не-ет, ничего плохого не говорил, - помотал головой Андрей. Но матери уже полегчало, бледное лицо понемногу разрумянилось. Она глубоко вздохнула, вытерла платком со лба выступившие капельки пота и выпрямилась. - Ну-ка, Андрей, садись передо мной, потолкуем. Клава, и ты не уходи. Парень с девушкой, всё ещё с испуганными лицами уселись на стулья. - Про какое такое отверстие ты мне, Андрей, на улице говорил? - Про какое… отверстие? – округлившимися от удивления глазами глядел на женщину Андрей. - Что ты тогда мне сказал? Ты же сказал, что у тебя с Клавой «дружба в розь»! (Розь – по коми дырка, отверстие). Так ведь ты мне сказал? – сердито выговаривала ему Нина Тимофеевна. Андрей и Клава не смогли удержаться и дружно расхохотались. - Чего ржёте? Смотрите у меня, если что-нибудь плохое узнаю промеж вас, обоих палкой так обработаю, что вовек не забудете! Не посмотрю, что выше меня, ума совсем ещё нет. Жизни ни крошки не видали и не знаете! - Да ничего между нами нет, мамочка, - обняла мать за плечи и поцеловала в голову Клава. – Просто ты Андрея не так поняла. - Не так поняла? Правда? Ну, тогда не сердись на меня, Андрюш! Мне ведь не довелось столько учиться, как вам, и во многом вы меня далеко обошли. Но в жизни всё равно я больше вас смыслю. Нина Тимофеевна вытерла ладонями повлажневшие глаза, шмыгнула носом и добавила: - Пусть хоть вам, молодёжи, повезёт, да жизнь ваша будет безоблачной. Мы вот хорошей жизни и не видали. Андрей с Клавой посмотрели друг на друга, улыбнулись, и каждый занялся своей работой: он вышел на улицу, взял вёдра и продолжил путь к колодцу, а она на кухню, чтобы домыть посуду. Но в груди девушки сильно саднило от внутренней боли, будто в сердце вонзилась острая заноза. «Почему Андрей так выразился? Почему это он про «дружбу врозь» сказал? Да ведь он своими словами меня просто убил! Неужели совсем уж никаких шансов теперь у меня не осталось?» Тарелка, которую вытирала девушка, выскользнула из рук, упала на пол и разлетелась вдребезги. Мать, заглянув на кухню, недовольно проворчала: - Что там у тебя? Клава, повернувшись спиной к матери, чтобы не выдать своих непрошеных слёз, собирала веником на совок осколки тарелки. - Тарелку уронила… - Ничего, это к счастью, только больше не бей, - произнесла Тима Нина и скрылась. «Не знаю, много ли счастья эта тарелка принесёт? Кабы знать, что правда к счастью, то всю посуду в доме перебила бы», - невесело подумала Клава и смахнула осколки в ведро под умывальником. Никак у неё сердце не успокоится, так и ёрзает в груди, да и есть отчего, ведь каждый день приносит девушке всё новые и новые беспокойства. А как хочется, чтобы пусть хоть очень маленькая, крохотная, но радость посетила её, ведь она в последнее время уже совсем пала духом. Но почему-то нет этой радости! Рано утром Клава проснулась от мягкого прикосновения маминой руки к плечу. - Клава, дорогая моя, вставай. Тяжело мне, видно, время подошло, - Нина Тимофеевна держится обеими руками за большой живот, по лбу пот катится. Еле-еле Клава смогла раскрыть тяжёлые, слипающиеся веки, кажется, только-только уснула, а уже поднимают. В конце концов, дадут ей когда-нибудь выспаться?! - Положат меня, - откуда-то издалека донёсся дрожащий голос матери. – Корову подои, всё убери. Что-нибудь покушать приготовь и брата с сестрой покорми. В гардеробе у меня приготовлены детское одеяло, подгузники, ленты. Если будет сын, то синюю ленту положи, а если дочь, то красную. Заявится отец, вели коляску Мишину подремонтировать, совсем уже расшаталась. Вот и «скорая» подъехала. С наполовину закрытыми глазами, хоть спички вставляй, поднялась Клава с тёплой постели, пошарила ногами, нашла под кроватью тапочки, помогла одеться матери и проводила её, поддерживая под локоть, до машины «Скорой помощи». Когда «буханка» с красным крестом отъехала от дома и скрылась за углом, Клава, съёжившись от утреннего холода, вбежала обратно в дом. Стенные часы показывали пять утра, если сейчас ляжет, то уснёт и всё проспит. Лучше уж сразу выйти и подоить корову. Согрела в чайнике воду, налила в подойник, нарядилась в мамину рабочую одежду и вышла в хлев. - Светлая, вставай, подою я тебя, - ласково, как и мать, обратилась к корове. Корова была вся чёрная, ни одного белого пятнышка, но почему-то её прозвали Светлой, видимо, в насмешку. Светлая, продолжая жевать, повернула широколобую рогатую голову с большими задумчивыми глазами к девочке, глубоко вздохнула, но при этом и не подумала даже сделать хоть какое-то движение, обозначающее желание подняться. - Ну, вставай, матушка, вставай, - Клава тоненьким прутиком легонько коснулась её спины. Корова всем корпусом покачалась-покачалась взад-вперёд, тяжело поднялась на задние ноги, затем на передние, снова взглянула на девочку, всем своим видом спрашивая: «Встала, ну и что теперь?» Девушка убрала навоз, постелила пол собранной с ясель сенной трухой и опилками. Опилки они с мамой прошлой осенью собрали в мешки и привезли на тачке с пилорамы. Опилки были сырые от постоянных дождей, и они хотели их подсушить на дворе, но не успели, других забот было хоть отбавляй. А теперь от холода они окаменели. Приходится разбивать их, кусками вытаскивать из мешка, а затем измельчать лопатой в старой железной ванне. В следующий раз надо будет привезти опилки в сухую погоду, чтобы зимой не мучаться. Старательно выполняя свою работу, Клава, как и мать, незло поругивала корову: - Какая ты у нас, Светлая, некультурная. Почему ты сначала с ясель всё сено разбрасываешь, истопчешь, изгадишь, а потом только подбирать и есть начинаешь? С ясель ведь вкуснее и чище. Ты что, не понимаешь? Мы с мамой для тебя всё лето сено собираем, чтобы ты зиму смогла нормально без проблем провести, а ты на всю нашу заботу плюёшь. И когда только научишься нормально в туалет ходить? Наложишь, и сама прямо тут же валяешься! Разве так уж трудно жить в чистоте? Вон, вымя как испачкала, никакой гигиены не соблюдаешь! Таким образом, читая нотацию корове, Клава отмыла вымя тёплой водой, смазала соски мазью и села на низенький стульчик. «Дзинь-дзонь, дзинь-дзонь», - тоненькими струйками полилось молоко в подойник из-под быстрых рук девушки. И почему молоко так медленно идёт? Хорошо бы было, как в самоваре, кран открыл, вылилось всё, и обратно закрыл. Тут же дёргаешь, дёргаешь за соски, руки давно уже онемели, пальцы не гнутся, а конца не видно. Эх, сейчас бы в тёплой постели, не зная никаких забот, поваляться, красивые сны смотреть! Ан нет, столько работы вдруг навалилось на хрупкие Клавины плечи. И Светлая тут ещё капризничает, молока не даёт, держит, чувствует, что Клава молодая ещё хозяйка. Так и не смогла додоить до конца, вымя ещё полное, а молоко не идёт. Пришлось с наполовину пустым подойником зайти в дом. Ничего, - успокаивала себя Клава, - может, вечером больше даст… Процедила молоко, вымыла кошкино блюдце и налила ей молока, ей ведь тоже надо кушать. Вон как трётся о Клавины ноги, мурлычет. - На, Муся, поешь свежего молочка, да смотри, мышей лови! Не забывай свою работу. Клава затопила печку, поставила воду на плиту в кастрюле и чайнике, приготовила для коровы и телёнка пойло, вынесла в хлев, напоила скотину. Да, без матери забот хоть отбавляй, и помочь некому. Был бы хоть отец нормальный! Но в последние годы он совсем спился. Был вроде мужик как мужик, долгое время работал шофёром, начал строить новый дом, сруб поставил, крышу покрыл, а после этого всё забросил. Так и стоит, как пугало, уже десятый год. Да ведь можно было потихоньку хоть, не спеша, но довести до ума. Одно сделаешь, другое, а там, глядишь, и перейти можно в новый дом. Он же ничем не занимается, хоть ты тресни! Заготовил лес, долго ходил куда-то на пилораму распиливать его на доски и плахи. Нина Тимофеевна, разинув рот, ждала, когда уж муж к новому дому подвезёт пиломатериал. А через какое-то время узнала, оказывается, хозяин-то всё уже спустил на водку. Как наступит весна, работы по дому и на огороде хоть отбавляй, муж сразу куда-то пропадает. Только время от времени позванивает по телефону откуда-то от своей матери, по-русски приказывает Нине собрать его чемодан. Нина же на это, недолго думая, все Николаевы вещи накидает на покрывало, завяжет узлом и со знакомыми, как посылкой, отправит мужу. На, мол, живи да радуйся! После этого тот снова звонит, что же это ты, Нина, делаешь? Я ведь навеселе был, пошутил. Осенью вместе со снегом, как основные работы заканчиваются, обратно возвращается домой. Обойдёт везде, окинет хозяйским взглядом, и громко ворчит, мол, всюду у тебя, хозяйка, беспорядок. - Миша и Маша, вставайте, - будит Клава младшеньких. – Сегодня мамы нет, так что всё надо делать быстро. Умывайтесь, одевайтесь, покушаем, и разбежимся. - А где мама? – удивлённо спрашивает четырёхлетний Миша, который проснулся только наполовину, трёт кулачками свои голубые глазёнки. – Куда ушла? - В больницу уехала покупать маленького ребёночка. - Да-а, как на ребёнка, то деньги находятся, а мне на игрушки не-ет, - обиженно протянул мальчик, на что старшие сёстры прыснули. - Ну ты у нас и миленький же, - обняла брата Клава. –Бери одежду и быстро сам одевайся. Уже проспал, наверно, сегодня своё звание ребёнка. - А кого купит? Мальчика или девочку? - Не знаю, кого привезли в больницу, того и купит. - Да-а, я брата хочу-у! – опять заныл Миша. - Мальчики, конечно, дороже, но если будут, то мама тебе братика обязательно привезёт. А вдруг их не будет, тогда ведь сестрёнку тоже любить будешь? - Буду. - Тогда давай одевайся, не ной! Маша, помоги брату, мне сегодня некогда с вами нянчиться, работы полно, - и отошла от малышей к печке. - Иди, Миша, оденемся с тобой, - усадила брата на маленький стул Маша. – Вот так, рубашку оденем, теперь брюки. Самому тоже надо стараться, а то так ведь никогда не научишься. Вырастешь, как дерево, а всё ещё я буду тебя одевать? Вот, теперь валенки наденем. Одну ногу – дзум, другую – дзум! Вот и молодец же ты у нас. Теперь умоемся, чтобы ты самый красивый был в садике. Отвела к умывальнику, где Миша намочил руки и середину лица вокруг носа, вытерся полотенцем. - Вот какой хороший наш Миша, совсем как жених, хоть сейчас на свадьбу, - дальше ворковала Маша, возясь с братом. Клава из-за занавески слушала её разговор и удивлялась: «Смотри, уже и Маша стала разговаривать, как мама». Когда Клава вернулась из школы домой, её встретил густой табачный дым и пьяный гомон рассевшихся за столом мужиков. Это вернулся отец и привёл с собой каких-то двух алкашей. Николай и его дружки смакуют «Трою», обмывают только что появившегося на свет сына. У девушки от обиды даже лицо скривилось, ещё чуть-чуть, и заплачет. И есть ведь отчего! Вчера только в доме генеральную уборку сделала, полы вымыла, везде пыль вытерла, занавески сменила, чтобы приход матери из больницы с маленьким братиком стал настоящим праздником. И надо было заявиться отцу, да не одному, а притащить с собой целую компанию пьяных мужиков, которые своими грязными сапогами истоптали блестевший до этого пол, накурили, надымили, навоняли… Такое ощущение, будто Клаве в лицо наплевали. Ну что тут ещё скажешь? Да разве это отец? - А ну-ка, марш отсюда, выметайтесь все вон! – и откуда только у девушки такая смелость появилась? Наверно, от большой обиды и злости. – Я тут вчера целый день на коленях ползала, убиралась, а вы приволоклись и пьянствуете! - Клавочка, не шуми! Сегодня большой праздник. У меня родился сын! Как же не обмыть его? А это мои друзья, подойди, познакомься и выпей с нами. - Сяс! Сяду я с вами за стол и начну «Троей» травиться! Убирайтесь отсюда, некогда мне с вами лясы точить! Забот у меня полон рот, а ты вместо того, чтобы придти и помочь, где-то шляешься и пьянствуешь! Коляску бы хоть починил! - Видите, какая у меня дочка молодчина? На любой работе и в учёбе всегда первая! Только не надо её злить, иначе берегись! Растерзает, буквально растерзает! Вся в меня! Давайте, мужики, выйдем в летнюю кухню, там нам никто мешать не будет, там спокойно. Николай с друзьями, захватив со стола выпивку и закуску, пьяно галдя, вышли. - Фу-у! Дышать нечем, - Клава настежь распахнула форточку и входную дверь, оставив их на некоторое время открытыми. Затем села возле стола, а горькие слёзы обиды так и текли из её больших голубых глаз. Но долго рассиживаться некогда, Клава быстро сменила школьную одежду на домашний халат, поела и принялась за работу. А забот хватает! Всё хозяйство на её плечах. У кого-нибудь другого уже давно бы опустились руки, но Клаву домашняя работа не пугает. Коми женщины сызмальства привычны к трудной жизни и никогда не жалуются, хоть втихаря немало горьких слёз проливают, из-за этого, видать, вода в море и солёная. Честно признаться, они большую часть своей жизни проводят без мужей. Их мужики то на войне, то в глухой тайге зверя и птицу промышляют, а то и в колонии общего или строгого режима срок мотают. А вернутся ли обратно, это ещё большой вопрос. В Великой Отечественной Войне победителями вышли не мужчины, а женщины, которые, несмотря на холод, голод, полураздетые ковали победу в тылу, на колхозных полях и лесозаготовках. Да ещё дети малые, которых надо чем-то накормить, во что-то одеть, обуть и на ноги поставить. Ничего, и Клава работы тоже не боится. Рукава закатает повыше, и опять полы у неё заблестят. Вот и весна уже плавно переходит в лето, время не остановить. В школе сегодня зазвенит для Клавы и её сверстников последний звонок. С утра возле парадного входа школы висят трёхцветные флаги России и Республики Коми, еле-еле колеблемые слабым ветерком. На крыльце сдвоенный стол, накрытый красным кумачом, на столе усилитель с микрофоном, а над головой из окна физкабинета торчит большой чёрный динамик. Ровными прямоугольниками по правую и левую стороны от центра асфальтированной площадки перед школой расставлены классы, по праздничному одеты ученики и учителя. В центре прямо напротив столов сегодня одиннадцатиклассники, ведь это их праздник. Девочки с большими пышными бантами в волосах, с накрахмаленными белыми фартуками поверх коричневых школьных платьев, вот ведь, нашли где-то, выкопали, хоть во время учёбы ни разу так не одевались, школьная форма давно отменена. Клава исподтишка бросила взгляд на Андрея Подорова, одетого в строгий чёрный костюм, по стрелке тщательно отутюженных брюк если пальцем проведёшь, точно порежешься, ворот белой рубашки затянут бело-сине-красным галстуком. Галстук, видно, сильно давит на шею, из-за этого он время от времени крутит головой. Все красивые, с осветлёнными лицами. Сердце так и рвётся, стремится выпорхнуть из груди, ведь такой день бывает только один раз в жизни. Вот и остались позади школьные годы, которые во время учёбы тянулись бесконечно долго, казалось, что они никогда не кончатся. Целых одиннадцать лет, самая лучшая, самая счастливая часть жизни проведена именно здесь в стенах родной школы. А какой маленькой, с дрожащими от страха губами, крепко схватившись за руку матери, пришла Клава в первый класс, встретилась со своей первой учительницей – Светланой Васильевной, которая казалась тогда такой большой и строгой. А теперь она здесь же, поседевшая, сгорбившаяся, иссохшая, как прошлогодний стог сена, стоит чуть в стороне и постоянно вытирает глаза платочком. А ведь вроде бы ещё вчера она этим платочком осушала глаза и носы своих маленьких шалунов. Даже не верится, что первого сентября этого года уже не придётся бежать в школу, а украшенный красной ленточкой колокольчик весело прозвенит другим, молодым, но только не Клаве. Другие будут спешить с учебниками и тетрадками в ранцах, бояться вызова учителя к доске, дрожать из-за невыученных уроков. А Клава со своими одноклассниками выйдет в другой, широкий мир, где их больше не будут считать маленькими, и с них будут спрашивать уже как со взрослых. Целую неделю с неба лил противный холодный дождь, а северный ветер безжалостно трепал и рвал трёхцветный российский флаг на крыше администрации. Но сегодня даже погода не посмела испортить этот большой школьный праздник, с утра ветер повернул на южный, который ласково гладил аккуратные причёски стоящих на линейке детей. Как и тысячи, и миллионы лет назад, яркое солнце не жалея сил направляло свои жаркие лучи в каждый уголок планеты, а всё живое жадно вбирало в себя получаемые бесплатно тепло и свет. Менялись ораторы у микрофона на крыльце школы. После директора и главы администрации выступали председатель родительского комитета, классные руководители, учителя начальных классов. И почему-то каждый из них вдруг неожиданно забывал приготовленные к этому случаю красивые слова, смущался и запинался, краснел, как при ответе на невыученный урок. Можно подумать, что это их последний звонок, а не стоящих на площадке выпускников. И вот три самых лучших ученика, закончившие в этом году Сыктывкарский лицей для одарённых детей сельских школ, а среди них и Клава, обходят стройные ряды выстроившихся классов со звонким колокольчиком. Льётся и льётся ласкающий слух милый звон, и вдруг от этих привычных звуков что-то внутри Клавы вдруг прорвалось, будто открылась невидимая плотина, и ручьём потекли из глаз слёзы. Надо бы радоваться, ведь такая большая многолетняя работа благополучно завершена, всё, можно сказать, теперь уже позади, осталось только экзамены сдать, которых девушка нисколько не боится, знания-то у неё прочные. А вот ведь! Уж такой характер у наших людей. Горюем – плачем, радуемся – снова плачем. Но это были счастливые слёзы, которые отмыли и сделали ещё более чистыми сердце и душу девушки, а не горькие, загрязняющие и очерняющие даже сознание. Вот ведь, именно Клаву, а не какую-то там Таню Игнатову выбрали нести колокольчик! И всё забылось, всё осталось позади, как только она между двумя парнями-отличниками гордо вышла на середину площадки перед всей школой, перед всеми гостями с высоко поднятым звонком. С самыми светлыми мыслями обошла собравшихся школьников и родителей, громко трезвоня колокольчиком с красным бантом, и все дружно хлопали ей, именно ей! Как-то даже забыла бросить неприметный взгляд на Игнатову, а ведь так хотела белым лебедем с гордо поднятой головой проплыть мимо неё, чтоб лютая зависть пробрала эту мымру, и посмотреть на её реакцию. Очень нужно! Да хоть бы и попробовала в такой толпе разыскать Таню, всё равно бы ничего не получилось, ведь перед глазами девушки всё было, как в густом тумане, и расплывались круги, сияя всеми цветами радуги. Вечером в актовом зале школы организовали дискотеку, посвящённую празднику последнего звонка. На стенах висели большие плакаты шутливого содержания и разноцветные шары. Разодетые, как летние бабочки, девушки, поджидающие подхода парней, танцевали под громкие звуки льющейся из динамиков музыки. А парней пока не видно, ни одного. Конечно, нетрудно было догадаться, куда они запропастились, причём все разом. Учителя вздыхали и ходили по залу туда-сюда, ожидая сюрприза. Клава от нечего делать оставила подруг и вышла в туалет, чтобы причесаться и ещё раз в большом зеркале оценить себя в новом платье. В туалете нечем было продыхнуть от густого табачного дыма, который Клава буквально не переваривала. Возле окна стояли Игнатова Таня с двумя подругами-одноклассницами – Липиной Зиной и Тимушевой Аней. У Тани между пальцами с длинными лакированными ногтями зажата сигарета с золотым фильтром, которую она подносила к намазанным ярко-красной помадой губам и с видимым удовольствием затягивалась, а затем, округлив рот, выпускала табачный дым наверх, к потолку. На лице её при этом нарисовалось полное блаженство. - Фу-у! Опять закадили всё помещение! Уже и в туалет зайти невозможно! – бросила Клава мимоходом, не глядя на курящих. - Надо же чем-нибудь перебить навозный запах у некоторых, дере-евня! – презрительно скривила губы Таня, направив струю сизого дыма в сторону Клавы. Эти произнесённые Игнатовой слова острым ножом воткнулись Клаве прямо в сердце, так ей обидно стало за себя, что она не смогла удержаться и с диким визгом набросилась на обидчицу, обеими руками ухватилась за её роскошную причёску, резко дёрнула за волосы вниз, чтобы свалить на пол. Та от неожиданности не смогла удержаться на ногах, упала на колени, но при этом успела также схватиться за волосы Клавы, и обе начали, громко визжа и ругаясь, таскать друг друга по кафельному полу. Аняч и Зина, до этого курившие вместе с Таней, онемели и застыли на месте от неожиданности, молча глядя на разворачивающийся перед их глазами боевик, но через некоторое время опомнились и бросились разнимать озверевшую пару. Труднее всего было освободить волосы от крепких захватов, но в конце концов это им всё же удалось, хотя в кулаках дерущихся и остались выдранные с корнями пряди. Уже после того, как девушек оторвали друг от друга, Клава от всей души смачно плюнула в ненавистное лицо соперницы: - На тебе, вонючая помойка! Таня попыталась ответить той же монетой, но из-за учащённого дыхания она поперхнулась слюной, закашлялась, и от бессилия заплакала навзрыд. - Пусти, что ты меня держишь? Или тоже хочешь получить? – Клава вырвалась из рук держащей её Зины, вышла из туалета и хлопнула дверью, что было сил, да так, что аж штукатурка со стен посыпалась. Отошла в дальний конец коридора, опустилась головой на подоконник и долго тихо плакала. Немало ведь раньше мечтала о том, как отомстит Тане Игнатовой за все унижения и оскорбления, которым та подвергала Клаву. Но всё никак не выдавался такой момент, а просто так без повода начать драку тоже не хотелось. А сегодня вот как-то само собой получилось, что будто острым серпом по её девичьему сердцу полоснула Танька, и даже сама не успела понять, как быстро завязалась эта драка, и так же быстро завершилась. Даже учителя ничего не заметили. Пусть скажет спасибо, что Зина и Аня разняли их, а то бы так легко эта цаца не отделалась, ох и отмутузила бы её Клава. Даже вроде на лице не успела никаких отметин оставить, а жаль. Потихоньку сердце девушки, бешено колотящееся в её груди, успокоилось, она как могла привела себя в более-менее приглядный вид и, опустив голову, отвернувшись в сторону от дежуривших возле двери учителей, вышла из школы. Долгожданный вечер, который мог быть самым радостным и счастливым в её жизни, был безнадёжно испорчен. В актовом зале по-прежнему гремела музыка, но повеселиться и потанцевать Клаве не удалось. Видно, сегодня не её праздник. Мальчики явились, и не просто так явились. Лица их озаряли счастливые улыбки, осоловевшие глаза блестели, ноги заплетались. Директор в ужасе схватился за голову: «Успели!» Сами ребята, конечно, хотели сделать, как лучше, так сказать, приняли на грудь для храбрости, чтобы не стесняться девочек, смело приглашать их на танцы, но не рассчитали своих сил, и получилось, как всегда. У Андрея Подорова ноги были как будто с несколькими коленями, которые гнулись во все стороны, не слушаясь хозяина, поэтому и вели, бог знает куда. Но держался мужественно, изо всех сил стараясь показать, что он не пьян. Обвёл мутными глазами зал, заметил своих одноклассниц и, как самому казалось, уверенно направился к ним. Но почему-то ноги привели его прямо в объятия классного руководителя. Его сильно шатнуло влево и, чтобы не упасть, он обеими руками ухватился за плечи учительницы. Со стороны казалось, что он обнимается с ней. Напряжённо вгляделся, узнал её, широко улыбнулся и произнёс от всей души: - М-марина Юрьевна, я в-вас оч-чень сильно уважаю! - Даже очень сильно? Ох, Андрей! До сегодняшнего дня я тебя тоже уважала. Ты что так напился-то? - Да что вы, М-марина Юрьевна, я с-совершенно т-трезв! - Да вижу уже, какой ты трезвый. Давай выйди на воздух, посиди на крыльце и проветрись. - В-вы так д-думаете? Н-ну х-хорошо, в-выйду. Попав на свежий воздух, голова Андрея совсем пошла кругом. Он присел на крыльцо школы, направил свои будто густой вуалью прикрытые глаза на красивый пейзаж, расстилавшийся перед ним, но видел всё колыхающимся. И дома, и деревья смешно колебались, будто на крутых волнах моря, и земля странно качалась, возникло желание ухватиться за какую-нибудь опору, чтобы не опрокинуться вместе с земным шаром. Держась изо всех сил за ступеньки, как малое дитя, пятясь задом, медленно спустился с крыльца, опираясь на стену школы, а как стена кончилась, на забор, двинулся по направлению к дому. Это он ещё соображал. Клава нашла Андрея Подорова недалеко от школы. Сидя на сваленном телеграфном столбе, он, жестикулируя руками, что-то сам себе усиленно доказывал. Язык у него заплетался, поэтому речь получалась невнятной, что-нибудь понять было невозможно. Левый глаз смотрел влево, правый – вправо, вряд ли он что-либо видел и различал. Клава подошла к Андрею, присела рядом и положила руку ему на плечо. - Андрей, что ты тут делаешь? Тот ничего не соображающим взглядом окинул девушку, вместо одной Клавы увидел сразу двоих, помотал головой и отвернулся. - А я и не знал, что вы б-близняшки. - Какие близняшки? Я спрашиваю, что ты тут делаешь? После довольно долгого блуждания вопрос всё-таки дошёл до адресата. - Ага, - ответил он через некоторое время. - О, господи! Если бы сам себя в таком виде увидел… Эх, ты, дурачок, - говорила Клава, гладя его по мягким чёрным волосам. Сама же прижалась к парню поплотнее, а голову положила ему на плечо. Как хорошо было бы вот так вместе сидеть, но если бы он что-нибудь да соображал! - И зачем было так ронять себя перед всей школой. Завтра какими глазами будешь смотреть на учителей? А на экзаменах? И надо же было так набраться! Ну, ладно, для настроения стопочку выпил, и хорош. Вставай, до дому доведу. - К-кого доведёшь? - Как кого? Тебя, конечно! Поднимайся давай, потихоньку прямо по полям пойдём, чтобы никто уж не видел нас. Улицей мне рядом с тобой в таком виде идти стыдно. Клава кое-как помогла подняться Андрею на ноги, которые упрямо не хотели держать его огрузневшее тело, подождала, чтобы он почувствовал опору и смог удержать равновесие. И эта странная пара в обнимку медленно начала двигаться, чертя ногами на земле непонятные фигуры. Но продвинулись они таким способом недалеко. Через некоторое время Андрею стало плохо. Не привыкший к водке организм стремился как можно быстрее избавиться от неё. Земля резко качнулась, увернулась из-под ног Андрея и больно ударила по лицу. Клава не смогла удержать его от падения. Он с большим трудом приподнялся на руках и стал на четвереньки. Тут его вырвало, рвало долго, мучительно, прямо выворачивало наизнанку, уже и внутри ничего не осталось, кроме горечи и желчи, а желудок упрямо продолжал и продолжал выдавливать из себя то, что вопреки его воле было влито в него хозяином. Наконец всё утихло, измучившийся и обессилевший парень свалился на землю. Клава склонилась над ним и носовым платком вытерла испачканное лицо Андрея. - Вот видишь, как тяжело тебе теперь. Водка – она сильна, не таких богатырей ещё с ног сшибала. Поднимайся, а то замёрзнешь на холодной земле. - Не могу-у… - Как-нибудь да постарайся, Андрюша, я помогу тебе. Еле-еле при помощи Клавы Андрей встал на широко расставленные ноги и так постоял, шатаясь. - О-о-о! – помотал гудящей головой, как молодой бычок. – Го-осподи, как мне тяжело! Будто и не много выпил… - Костюм новый вон совсем перепачкал, ну и попадёт же тебе сегодня дома, - девушка стряхнула приставшие к одежде Андрея пыль и сенную труху. – Придётся дома щёткой изрядно поработать. - В таком виде я домой не пойду, - снова помотал головой Андрей. - А куда ты денешься? - Хоть в бане ночь проведу, но в дом не зайду. - Ладно, тогда в нашей летней кухне отдохни, утром, как в себя придёшь, выйдешь. - Хорошо. Еле передвигая пудовые, будто налитые свинцом ноги, парень с девушкой брели по полям. В пути ещё два раза Андрея мутило, после чего он и совсем остался без сил. В конце концов добрели до Клавиного дома и через заднюю калитку, чтобы не видела мать, вошли в огород. Клава открыла цифровой замок на двери кухни и завела Андрея внутрь. Это был самый настоящий дом, только маленький, который отец Клавы срубил с шуринами в то время, когда выпивал ещё редко, только по праздникам. Справа от двери стояла небольшая печка с плитой, дальше старый мягкий диван, стол, полка с посудой. Печку давно уже не затапливали, поэтому было прохладно, пахло сыростью. Девушка расправила диван, разложила подушки и одеяло. - Раздевайся и ложись, я отвернусь. Андрей, обрывая пуговицы непослушными пальцами, скинул пиджак, бросил его на стул, сел на диван, снял с ног ботинки, кое-как отделался от брюк, лёг и накрылся одеялом. Его зубы отбивали барабанную дробь. В холодной, не согретой постели Андрей весь съёжился, лицо было белее мела, губы синие, его всего так и трясло, как в лихорадке. - Х-холодно, - еле слышно пробормотал он. - Умру т-тут. - Не умрёшь, я ведь с тобой, мой дорогой. Андрей закрыл глаза и тут же провалился куда-то вниз, в бездонную пропасть. Падает, падает, а земли нигде не видать. Нет конца пропасти, насквозь открыта, как труба какая-то, и схватиться не за что. Но ведь должна же быть где-то земля, так не бывает! Ох, и стукнется же, ох, и шмякнется же, только мокрое место останется. Андрей во сне чего-то сильно испугался, вздрогнул и проснулся. Открыл глаза и осмотрелся. Он лежал в тёплой постели внутри какого-то небольшого домика, где раньше никогда не бывал. Голова чугуном гудит, во рту сухо, язык лопатой, не шевелится, страшно хочется пить. Сейчас бы ковш холодной воды, не отрываясь, выпить! Тогда, может, полегчает? Всё тело болит, будто вчера его сильно испинали. Возле него кто-то лежит, слышно его слабое дыхание. Повернул голову и удивился: рядом спит Клава. Где это он и как сюда попал? Да ещё с Клавой вместе? Ничего не помнит, абсолютно ничего! Ни-че-го! В голове осталось только одно – как с одноклассниками за поленницей на несрасколотых чурках недалеко от школы выпили, отметили последний звонок. Закуски, конечно, почти никакой не было, несколько кусочков хлеба и бутылка лимонада, вот и всё. После этого пошли в школу на дискотеку. А дошли, или нет, уже не помнит, вымело всё из головы. Торичеллева пустота, только один непонятный гул остался. Как с Клавой повстречались? Что между ними было? А девушка рядом так сладко спит, на губах, как у младенца, лёгкая улыбка застыла, видно, чудесный сон видит. Не надо двигаться, чтоб не разбудить ненароком. А так хорошо Андрею рядом с Клавой! Он немного отодвинул голову, чтоб лучше видеть безмятежно спящую Клаву. А она, оказывается, очень даже миленькая! Кругленькое лицо, светло-русые волосы, слегка вьющиеся возле висков, брови дугой, как ласточкины крылья, небольшой вздёрнувшийся кверху носик, пухленькие губы цвета спелой лесной малины, а вокруг носа крохотные, только при внимательном разглядывании заметные веснушки. И это без всякой косметики, без всяких кремов, всё своё! Почему же раньше Андрей не замечал этой самим Богом совершенно бесплатно данной красоты? На какую-то Игнатову, размалёванную, заштукатуренную куклу заглядывался. Здесь, по-соседству, оказывается, вон какой бриллиант всеми цветами радуги сверкает, а Андрей ходит мимо, как слепой щенок, и не замечает! Ох, и дурак же он! Настоящий болван! От этих мыслей даже головная боль как-то вдруг поутихла и в жар бросило. И так захотелось обнять Клаву, на сердце поселилась великая радость, от чего ещё бы чуть-чуть, и из глаз слёзы побежали. Андрей тихонечко, чтобы не разбудить девушку, под одеялом провёл рукой по неподвижному тёплому телу Клавы. Та, по-прежнему тихонько посапывая, безмятежно спала. Поднял руку повыше, наткнулся на плотненькие бугорки грудей, легко помещающиеся в ладони, легонько сжал одну из них, отчего сердце у него так и затрепетало. Задержал дыхание, чтобы успокоиться и придти в себя. Да, и правда ведь Клава красавица, и добрая, а глаза голубые-голубые, цвета ясного неба. Как это? Когда девушка успела их открыть? Довольно долго он молча вглядывался в эти очаровательные кусочки неба, в которых отражался сам, влюблёнными глазами, затем прижал девушку к себе, приподняв и приблизив свою голову к лицу Клавы, поцеловал её в чуть приоткрытые алые губы. Девушка не испугалась, не отстранилась, а ответила взаимностью. Губы влюблённых впервые соединились. Оторвались, отстранились, посмотрели друг на друга любовью и радостью наполненными глазами. - Извини, разбудил я тебя, не дал выспаться, - легонько погладил по мягким волосам девушки Андрей. - Да, разбудил, но всё равно пора вставать, мама может нас застать. Вот тогда покажет нам «дружбу в розь»! - Полежим ещё хоть чуток! Мне так хорошо с тобой! - Да? – хитро улыбнулась Клава и укоризненно покачала головой. - Как-то не очень верится! Почему же тогда за Танькой Игнатовой как молодой кобелёк с вывалившимся языком гонялся? Видела ведь! - Дурак был…, - не ожидал таких слов от Клавы Андрей и от стыда густо покраснел. - Дурак и есть, - согласилась девушка и, немного помолчав, добавила. – А я с ней вчера в школе подралась. - Подралась!? С Игнатовой!? – от удивления Андрей даже подпрыгнул с постели, впился в Клаву горящими глазами, и с неподдельным интересом ждал продолжения рассказа. - Да, Танька в туалете курила, а я не смогла сдержаться, сказала, что зайти невозможно из-за табачного дыма. А она высокомерно так ответила, что от меня навозом разит, вот и не выдержала. Хорошо поцапались. - А от неё чем воняет?! Терпеть не могу курящих девок! Ну, и кто кого? Не поддалась же, надеюсь? - Растащили, но ей в лицо успела всё-таки плюнуть, гадине! Потом доскажу. Давай быстрее встанем, отвернись! Девушка встала с постели, быстро оделась. После неё уже Андрей поднялся, надел свой испачканный и помятый костюм, который вчера ещё был абсолютно новым, собрал с пола рассыпанные пуговицы и положил в карман. - О, господи! Надо же было так испачкаться! А как я сюда-то попал? - Не помнишь? - Абсолютно ничего не помню. В голове осталось только, как выпили и в школу пошли на дискотеку. Сильно, видать, забрало. На человека смотрю и вместо одного двоих вижу. А потом я вроде прямо стою, а земля на меня падает, так и опрокидывается. - Да? На четвереньках очень умело ползал, видно, молодость свою вспомнил, - хихикнула Клава. – Видишь, колени какими стали? Тихонько вышли с кухни, зыркнули туда-сюда, не видит ли их кто. Ночью прошёл небольшой дождь, который смыл всю собравшуюся грязь, прибил дорожную пыль, появившаяся зелень свежим ковром покрыла землю, аж глазам приятно. Природа знает своё дело, кругом чисто, аккуратно. Весеннее солнце выглянуло из-за частокола синеющего вдали леса и от удивления чуть не ахнуло: над селом на всю ширину неба раскинулась разноцветная радуга, а под её дугой прямо посередине так красиво стоят парень с девушкой и целуются. Смутилось от неожиданности, стыдно стало, что чуть было не помешало молодым людям и хотело уже зайти обратно, но раздумало, и только глаза задвинула занавеской жиденькой тучки. - Ладно, выйдем с огорода, обойдём и подойдём с другой стороны, будто всю ночь гуляли, чтобы мама чего плохого не подумала, - оторвалась от Андрея Клава. – А как мы сюда попали, вечером расскажу. Так и сделали. Дверь кухни заперли, обошли задами и вышли на улицу через несколько домов. - Зайдём к нам, костюм почистишь и погладишь заодно, - позвала Клава. – Так ведь домой не пойдёшь. Андрея дома ожидала повестка с военкомата, по которой ему срочно нужно было готовиться к службе в армии. Пришёл тот час, когда остались позади детство, школьные годы, и парень становится мужчиной. У Андрея в голове никогда не возникали мысли о том, чтобы как-нибудь увильнуть от воинской службы, подобно зайцу мотать большие и малые круги, возвращаться по старому следу, чтобы в конце концов сделать резкий бросок в сторону и, не дыша, затаиться. Ждал этого дня Андрей, но никак не предполагал, что он придёт так быстро и неожиданно. Думал, что успеет ещё погулять после получения аттестата зрелости на выпускном балу в школе, встретить с любимой девушкой утреннюю зарю, чтобы было что вспомнить во время службы. Но городских парней не хватало, там ведь, как могут, стараются уклониться от призыва всеми легальными и нелегальными способами. Поэтому, как и в прошлые годы, на районный военкомат спустили дополнительный план, чтобы сельские ребята помогли Российской Армии пополнить её ряды, а то некому будет защищать рубежи Отчизны. Время для Андрея перешло на галоп. Ничего не успевает. Вчера последний экзамен сдал, вечером организовали небольшую вечеринку, собрались родственники и друзья, посидели за домашним столом. А сегодня утром, одетый в разное рваньё, которое не жалко будет выкинуть в Княжпогосте, вместе с родителями и сёстрами – Наташей и Валей, которые вели его под руки, направился в дальнюю дорогу. У матери вторые сутки глаза на мокром месте, усиленно старается думать о чём-то постороннем, но никак не может переключиться. Выходя из дома, Андрей строго-настрого предупредил: «Мамочка, если будешь плакать, лучше оставайся дома, без тебя проводят!» Естественно, из-за того, что, глядя на слёзы матери, и сам может расплакаться, как девчонка, стыдно будет перед людьми. Может, и не скажут, но обязательно подумают: «Мужик, а плачет!» Теперь мать, как может, держится, усиленно разглядывает чужие огороды, будто её очень уж интересует, что у кого посажено и дружно ли проросло. А отец ничего, он молодец! Перевыполнив вчерашнюю норму, сегодня с утра ещё пару стопок опрокинул, чтоб голова не болела и теперь ему хоть бы хны. Гармошку, с которой в молодости не расставался, прихватил с собой и одну за другой наяривает знакомые солдатские песни. Вот уже и сильно постаревшее, осевшее на один угол деревянное здание военкомата. Скольких же коми парней отправили отсюда в Красную Армию, на Великую Отечественную Войну? А сколько из них не вернулось назад? Об этом можно узнать, только переворошив весь архив. Здание когда-то было обшито вагонкой и покрашено в голубой цвет, но краска давно выцвела и посыпалась, солнце, ветер, мороз и дожди делают своё дело. Со стороны улицы какой-то юморист аэрозольной краской набрызгал широко известное русское слово из трёх букв, но почему-то не «РВК», и много лет уже прохожие знакомятся с этим произведением народного творчества. На стенде вдоль стены большие портреты Суворова, Кутузова, Нахимова и Жукова. За решётчатыми железными воротами с красными звёздами уже стояли молодые парни одного с Андреем возраста вместе с провожающими их родителями. Тут были в основном чужие, но среди них мелькали и знакомые лица – односельчане, а также парни из посёлка Пасаёль, с которыми Андрей недавно ещё враждовал, и беседы их проходили на высоких тонах, а зачастую и при помощи кулаков. Сейчас вот подумаешь, и смех берёт, дрались ведь просто так, без всякой причины, по надуманному поводу, молодая энергия прёт через край, куда-то надо девать. Андрей оглядел парней своей команды. Радостных лиц не видать, все хмурые, никто ведь не знает, что их ждёт впереди. Да вдобавок большинство болеют после вчерашних проводов. Только его отец играет на гармони и поёт, будто не своего сына провожает, а какого-то незнакомого, совершенно чужого. Исполнил «Не плачь, девчонка» с посвистами и притопываниями, затем «Солдат – всегда солдат». Голос Михаила Филипповича звонкий, играет от души, пальцы быстро-быстро, как муравьи, бегают по пуговкам гармошки, и совсем не фальшивит. Не зря, по его словам, несчётное число девушек сумел соблазнить в молодости. Наконец, затянул «Джуджыд керöсын», чем окончательно разжалобил сердца провожающих матерей. - Прекрати уж, наконец, выть! – не выдержала тут жена – Марья Алексеевна. – Без тебя на сердце тяжко! - Конечно, как же! Для чего тогда гармошку в такую даль тащил? – не сдавался муж и, не жалея мехов, продолжал наигрывать одну мелодию за другой. - Смотри, сынок, соседка вон пришла тебя провожать, - на некоторое время прекратил игру Михаил и показал на появившуюся возле забора Клаву. – Иди, Клавочка, не стесняйся, проводы – это дело серьёзное. Какой же ты рекрут будешь, если ни одна девчонка по тебе слезу не уронит? Меня ведь тут же провожали, только тогда крыльцо с другой стороны было, с западной. Тридцать девушек в тот день по мне в голос выли. - Ну и болтун! – не выдержала и рассмеялась на его слова жена. – Как выпьет, так всякую меру теряет, языком, как помелом мелет, треплется и треплется. - Правда, тридцать. Ты ведь тогда не была ещё знакома со мной и, конечно, ничего не знаешь. Ох и любили же меня девушки, ох и любили! Выбор был у меня богатый! А что, я молодой, красивый… Вот здесь рядом партком стоял, фундамент ещё остался. А за оградой турники, канат висел, чтоб можно было потренироваться. Я всё знаю и помню, вы ведь этого уже не видели… Клава несмело подошла к Андрею, приподняла руки, чтобы обнять его, но, застеснявшись большого количества свидетелей, быстро опустила. Наконец ухватилась за его пальцы, зажала крепко-крепко да так и стояла, будто пальцы Андрея были самыми ценными во всём мире. - Решилась всё-таки придти? – улыбнулся девушке Андрей. - А как же, - и прижала голову к плечу парня. Хотела было добавить: «Ты ведь для меня самый близкий, самый любимый человек», - но не решилась. С военкомата вышел подтянутый моложавый майор в фуражке с высокой тульей, остановился немного в стороне от призывников и провожающих, поднял левую руку в сторону, показывая, каким порядком надо построиться, и звонким голосом дал команду: - Внимание, призывники! В две шеренги становись! – на гладко выбритом лице показалась улыбка. – По росту, по ранжиру, по весу и по жиру! Призывники неумело построились. Майор некоторых поменял местами, чтобы строй выглядел более-менее ровно, встал впереди, открыл красную папку, которую до этого держал в руке, и начал перекличку. На названную фамилию призывники коротко, но чётко отвечали: «Я!» По окончании проверки из здания военкомата вышел подполковник, это был сам военком. Майор скомандовал: - Равняйсь! Смирно! Равнение на-право! Красиво повернувшись на месте, сделал несколько шагов по направлению к военкому и, приставив руку к козырьку фуражки, доложил: - Товарищ подполковник! Группа граждан, подлежащих призыву на службу в ряды Вооружённых Сил Российской Федерации, в количестве пятнадцати человек построена! Отсутствующих нет. Ответственный за отправку майор Веснин. Офицеры, не отрывая рук от козырьков, одновремённо повернулись к строю и щёлкнули каблуками. Военком поздоровался: - Здравствуйте, товарищи! Призывники нестройно, вразнобой ответили: - Здравия желаем, товарищ подполковник! - Вольно! – с еле заметной усмешкой скомандовал военком. – Довольно нестройно, но ничего, скоро научитесь. - Товарищи, - продолжал военком, обращаясь уже не только к призывникам, но и ко всем провожающим. - В нынешнее очень тревожное для всего нашего государства время всё больше возрастает роль Российской Армии. Защита рубежей Родины с сегодняшнего дня полностью ложится на ваши плечи. К сожалению, среди сегодняшней молодёжи, особенно жителей городов, возобладало неправильное мнение, что службу в армии лучше всего пройти заочно. Для этого они придумывают всякие причины, болезни, при этом иногда даже портят себе здоровье, лишь бы уклониться от призыва на военную службу. Но если все будут действовать таким образом, то кто же встанет на защиту страны? Ваши родители, что ли? В настоящее время правительство повернулось лицом к армии, увеличило долю в бюджете на оборону. Видно, поняло, что народ, который не хочет кормить свою армию, очень скоро вынужден будет кормить чужую армию. Ваши старшие товарищи служат в настоящее время в разных местах страны, в том числе и горячих точках. У четверти из них подходит к концу срок службы. Они ждут вас - новую смену. Служите честно, будьте достойными ваших дедов и отцов! Вопросы есть? Может, кто из родителей желает сказать пару напутственных слов? Нет? - Как это нет?! Я кочу выступить, - зажав гармошку под мышкой, шагнул вперёд Пиля Миш. - Перестань, дурак старый! Только себя и меня опозоришь! Без тебя как-нибудь обойдутся! – пробовала удержать мужа Марья Алексеевна, но тот уже стоял впереди всех, рядом с офицерами. - Тöварыщи! – подняв правую руку вверх, Михаил Филиппович начал с сильным коми акцентом своё выступление. – Я в своё время три года защищал границы нашей Родины, был пограничником. В то время никто не уклонялся от службы, разьве только есьли по здоровью не прокодил. Так они плача просились служить в армию, а ик не брали. Про такик тогда пренебрежительно говорили: «Разьве это мужик? Он ведь даже в армийи не служил!» Парни, не отслужившие в армийи, очень низко котировались среди девушек, а в жёны им доставались довольно закудалые, такие, которык называли армейским языком – «бö у», то есь – уже бывшие в употребленнийи, - со значением поднял указательный палец Михаил. - Был Советский Союз, была большая сильная держава, которая в сьмертельной скватке победила гитлеровскую Германию. Жаль, кöнешнö, что Союза больше нету. Так надо котя бы Россию удержать от развала. А кому, как не вам - молодым, сильным, стать на защиту Родины, свойык старык родителей, сестёр и братьев? Не НАТО же будет нас защищать! Служите верою-правдой! Дерт, будет трудно, но только те, кто прошол через горнило армейской службы, становятся настоящими мужчинами. Всё! – закончил свою речь Михаил и с широкой улыбкой на рябоватом круглом лице, чрезвычайно довольный собой, подошёл к жене. Во время выступления Михаила Филипповича на унылых лицах призывников появились улыбки, они потихоньку спрашивали друг у друга: «Чей это отец?» А знающие кивали головами в сторону Андрея, который тоже ухмылялся, слушая напутствие отца. Простыми своими словами говорил, без бумажки, но каждое слово разумное, и к сердцу прилепилось так, что не оторвать, вот какой у него отец! - Всюду тебе надо свой нос совать! – ворчала Марья Алексеевна, хотя самой тоже понравилось выступление мужа, который не стушевал перед незнакомыми людьми и так гладко сумел построить свою речь. - Сейчас подъедет автобус, а пока его нет, можете перекурить. Разойдись! – скомандовал военком. Парни нарушили строй и опять сошлись с провожающими их родственниками. Михаил Филиппович, перебирая пальцами пуговки гармошки, подошёл к военкому: - Товарищ подполковник! Я вот внимательно слушал ваше выступление и у меня возник такой вопрос, а можно ли мне ещё раз решиться и пойти послужить в армию? Молодые люди, вон, то ли боятся, то ли просто не котят, а я желаю! - Пожалуйста! Никто не против! Если вы так сильно желаете послужить Родине, то мы с огромной радостью направим вас в любой вид войск, куда вы захотите. Хоть сейчас можно контракт заключить. Сейчас автобус подойдёт, и первым садитесь, - поддержал шутку Михаила военком. Среди мужиков послышался одобрительный смех, они вытащили пачки сигарет и скоро над ними мирно закружился табачный дым, быстро растворяющийся в свежем утреннем воздухе. Клава и Андрей, держась обеими руками, стояли друг перед другом и молчали. За них разговор вели глаза. - Вот и расстаёмся мы с тобой, милый мой человек. Только не забудь меня за эти два года, я ведь очень сильно буду скучать без тебя, мне будет тяжело без тебя, - шептали цвета безоблачного неба голубые глаза девушки. – Только письма пиши, не ленись. - Не навсегда же расстаёмся, два года пролетят, и не заметишь. Вон, в школу впервые будто вчера пошли, а уже закончили, а ведь одиннадцать лет прошло, - подбадривали их смородинки парня. – Каждый день буду писать. - Я ведь тебя больше жизни люблю, жить без тебя не могу. Если забудешь меня, я точно тогда умру от горя, так и знай, дорогой мой. Как же я одна буду жить, когда только о тебе и все мысли мои, как уж там ты, где-то вдали, в неведомой земле? Не обижают ли тебя там? - Не расстраивайся ты так, всё будет в порядке. Не я первый, не я и последний. Сколько уже призывалось, так все же возвращаются. Если будешь ждать – я вернусь! Издевательски тонко взвизгнули тормоза подъехавшего автобуса, небось, не опоздал, лыбится, вон, уже возле военкомата, подмигивает правым глазком. - Ну, прощайтесь и рассаживайтесь, - махнул рукой военком. Что тут поднялось! Все бросились обнимать и целовать своих сыновей, которых целых восемнадцать лет холили, растили, оберегали от всего недоброго, и вот пришёл час, когда они сами уже становятся защитниками Родины, родителей и близких, когда на их ещё неокрепшие плечи ложится самая тяжкая и ответственная ноша. В последний раз провожающие прижали к груди дорогих сыновей. Михаил Филиппович похлопал Андрея по плечам: - Служи, сынок! Армия – она для настоящих мужчин, а не для маменькиных сынков. Держи голову прямо, чтобы мы с матерью за тебя не беспокоились. Возвращайся в полном здравии, и чтоб грудь твоя была в крестах, - голос его неожиданно ослаб и странно прервался, он повернул голову в сторону и рванул на гармошке «Прощание славянки». Мать, как ни крепилась, но при посадке сына в автобус всё-таки не выдержала и завыла в голос: - Увижу ли тебя ещё, сыночек мой дорогой, солнышко моё ясноглазое! Остальные матери тоже плакали. - Ну, начали тут мокроту разводить, не на фронт ведь провожаем! – пытался успокоить её муж, а сам, чтобы унять своё тоже размякшее сердце, обманывал себя игрой на гармонике. - Сейчас в армию провожать хуже, чем на фронт. Без всякой войны солдатиков убивают, - заныла Марья Алексеевна. Андрей, у которого глаза тоже внезапно заблестели, как-то неловко быстро отстранился от родных и нырнул в автобус. На людях с Клавой даже поцеловаться не посмели. Уже через стекло автобуса он махнул рукой и что-то крикнул, но Клава ничего не поняла, так как кричали все, и в воздухе стоял сплошной непонятный гвалт. Последним сел майор с военкомата с красной папкой в руке и автобус, дав длинный прощальный гудок, тронулся с места. Андрей поставил свою ладонь на стекло окна и держал так до тех пор, пока не скрылся с глаз машущих руками родных и Клавы. Роту подняли ночью по тревоге. Люди, привыкшие одеться и обуться за время сгорания спички, через минуту уже в полном вооружении стояли в строю. - Рота, равняйсь! Смирно! – скомандовал командир роты капитан Рымкин. – Равнение на-право! Повернулся налево и, щёлкая сапогами по асфальту, сделал несколько шагов навстречу подходящему командиру батальона Кострову. Остановился, бросил правую руку к фуражке и чётко, будто в стену кирпичи бросал, доложил: - Товарищ майор! Третья рота по вашему приказанию построена! Отсутствуют пять человек: четверо в наряде, один в санчасти. Командир роты капитан Рымкин. - Здравствуйте, товарищи! – повернувшись лицом к бойцам, приветствовал их майор. - Здравия желаем, товарищ майор! – громко, на выдохе, как один, ответили солдаты. - Вольно! – майор прошёлся перед ротой и встал поближе. - Сынки! Получено сообщение, что группа боевиков количеством около взвода направляется с гор через ущелье в долину с намерением совершить ряд терактов на российской территории. Наша задача: устроить засаду и уничтожить бандитов. К рассвету рота должна скрытно сосредоточиться в самом узком месте ущелья и, как горловину бутылки, заткнуть выход с гор. Вам в помощь выделена группа разведчиков, которые будут двигаться впереди и обеспечивать безопасность всей колонны. Задача понятна? Все вооружены? Все здоровы? Больных нет? Подождал немного, не отзовётся ли кто, и закончил: - Ну, тогда с Богом! В случае чего мы будем на связи, поможем. По машинам! Солдаты друг за другом поднимались и рассаживались в кузова крытых брезентом закамуфлированных грузовиков. Андрей вместе со своими разведчиками сидел в переднем бронетранспортёре, держа перед собой между коленями автомат прикладом на носке сапога. Тронулись в путь быстро. Мотор взревел, Андрея слегка повело назад, рука, держащаяся за железную скобу, натянулась, но скоро расслабилась. Видно, машина уже двигалась с постоянной скоростью. В темноте лица различить было невозможно, только по голосам угадывалось, кто где сидит. Андрей знал, что следом за их группой на некотором расстоянии следует целая колонна закамуфлированных автомашин. Это значит, что если нападут боевики, они, разведчики первыми попадут под огонь. Ничего, их специально готовили для этого. Вспомнилось, как он только-только попал в роту капитана Селёдкина. - Ну, посмотрим, кто чего стоит? – невысокий, жилистый, весь какой-то похожий на сжатую пружину, готовую в любую секунду распрямиться, Селёдкин прошёлся вдоль строя. Если встретишь такого где-нибудь на улице в гражданской одежде, даже не заметишь, можешь подумать, что это какой-то дохляк, который даже за себя постоять вряд ли сможет. Да и в военной форме он не особо бросался в глаза. Обычно строевые командиры в хорошо подогнанной, выглаженной форме и в фуражках с очень высокой тульей были похожи на гусаков, вышагивали не спеша, гордо, расправив грудь. Рядом с ними капитан Селёдкин с тонкими и заметно кривыми ногами, в своей обветренной и выцветшей полевой форме выглядел довольно бледно. Поэтому с самого начала он не очень-то и понравился солдатам. Андрей сразу предположил, что у такого командира вряд ли чему-нибудь хорошему можно будет научиться, да и дисциплины соответствующей в роте не будет. Из-за этого бойцы в строю стояли расслабленно, задние даже тихонько переговаривались и пересмеивались между собой. Селёдкин поискал глазами и указал рукой на Андрея, который стоял в первой шеренге: - Товарищ боец, выйти из строя! Андрей сделал два шага вперёд, как его учили, приставил руку к афганке: - Товарищ капитан, рядовой Подоров. Селёдкин оценивающим взглядом окинул его с головы до ног и неожиданно ударил, но кулак на какие-то пол-миллиметра не дошёл до носа. Андрей только почувствовал, как будто кто-то дунул ему в лицо. От неожиданности по всему туловищу у него прошла холодная волна, затем горячая, но он не тронулся с места, только голова чуть-чуть откинулась назад, а лицо побледнело. - Да, никакой реакции, брат, у тебя нет. А армия – это не только умение маршировать в строю и тротуары подметать. Одно дело – к параду готовиться, и совсем другое – к войне. - А ну-ка, товарищ боец, ударьте теперь вы меня, - приказал он Андрею. Подоров совсем растерялся, посмотрев даже с какой-то долей жалости на сухощавого, ниже его ростом офицера. Сжал кулак, изготовился, и с половинной силой ударил Селёдкина по лицу. Голова капитана не тронулась с места, а кулак солдата так и не встретился с ней. Андрею показалось, будто какая-то неведомая сила отвела вбок его руку, а офицер ещё и придержал бойца, чтобы тот не упал и не ушибся. - Бейте в полную силу! Не сачкуйте! Ну! – жестко приказал Селёдкин. «Как это получилось? – мелькнуло в голове Подорова. – Голову вроде он не отклонял, а я промахнулся. А если попаду, и вместо лица у Селёдкина будет кровавое месиво, что тогда сделают со мной за избиение офицера? Но ведь сам же приказал. Пусть не жалуется тогда». Ударил ещё раз. На этот раз уже со всей силой его кулак обрушился на Селёдкина. И опять, как и в первый раз, удар его не достиг цели, только рассёк воздух, а сам он точно растянулся бы на земле, но офицер снова придержал его и удержал на ногах. - Что это вы мимо бьёте? А, товарищ боец? Или трудно попасть в такую маленькую мишень? – без улыбки спросил капитан, но серые глаза его искрились весёлым смехом. – Встать в строй! Строй затих, разговоры и смех прекратились, все как-то сразу подтянулись и уже с явным интересом разглядывали командира роты. Задние даже на цыпочки привстали, чтобы лучше видеть всё происходящее. Капитан некоторое время помолчал, сделал перед строем несколько шагов влево и вправо, снова стал на середину и продолжал: - Сынки! Если вы попали служить в мою роту, то придётся изо дня в день работать, работать и работать, семь потов пролить, как говорится. Будем жить и служить по Суворову, который говорил: «Тяжело в учении – легко в бою!» А я не желаю, чтобы мои разведчики предстали перед боевиками беззащитными телятами, которых даже противником считать нельзя. И я сделаю всё от меня зависящее, чтобы эти бандиты зауважали наших российских воинов. Для этого вам придётся не жалея себя тренироваться, закаляться, чтобы прибавить в себе силы и выносливости. У одних, может быть, сала поубавится, а у других мускулы нарастут. Долго говорить не люблю, поэтому сейчас марш-бросок на десять километров пока без оружия и другой прочей амуниции. Бегом марш! – и сам рванул первым. И началось… Кроме повседневной службы Селёдкин, которого солдаты промеж себя называли Селёдкой, учил их всему, что может пригодиться в дальнейшем. От простых приёмов самбо постепенно перешли к редко встречающимся. - Надо драться по-нашему. Разные там каратэ при рукопашной борьбе не помогут. Берите не силой, а умением. Работайте больше головой. И так день ото дня непрестанно повышал Селёдкин умения и навыки своих «сынков». Если в других подразделениях служилось гораздо легче, то Андрей со своими друзьями стал забывать, когда уже и спал по-настоящему. Только голову к подушке прислонил, а дневальный снова уже «Подъём!» орёт. Встанешь, а везде болит, всё тело ломит, думаешь, что сегодня после вчерашнего ничего не сможешь сделать, а после зарядки, глядишь, опять уже человеком себя чувствуешь. А командир, который, казалось, дневал и ночевал в роте, снова начинает тебя гонять. Андрей, да и никто из солдат в роте не знал, есть ли у Селёдкина семья, дом, или он холостой. Знания и умения Селёдкина сильно удивляли Андрея. Он сам в школе как-то начинал ходить на секцию борьбы, но там учили только правильно падать на маты. Дальше этого не пошло, а вскоре и сам тренер куда-то пропал, поэтому на этом в школе борьба для Андрея закончилась. Здесь же он, учась у опытного командира, и сам уже стал в своих глазах таким крутым парнем, на солдат из других рот глядел немного свысока. Вроде бы уже так много знает и умеет, а Селёдкин опять и опять открывает всё новые страницы приёмов борьбы и рукопашного боя. Под конец показал даже своё владение так называемым бесконтактным боем. - Рядовой Сироткин, отойдите от меня подальше, метров на десять! – приказал он, и, обернувшись к остальным солдатам, повёл разговор дальше: - Смотрите, я сейчас ударю его по шее. Ни один мускул Селёдкина не дрогнул, а у Сироткина вдруг ни с того, ни с чего слетела с головы афганка, а сам он охнул, голова дёрнулась вперёд, будто от удара. Удивлённо и обиженно обернувшись в сторону капитана, стал, сморщившись, потирать шею. Это было уже выше грани понимания Андрея, да и всех остальных бойцов. До этого никто из них про такое не слыхал и, тем более, не видел. Они с широко распахнутыми глазами переглянулись, покачали головами и вздохнули. У некоторых рты так и остались раскрытыми, будто нижние челюсти враз налились свинцом. - Видите, какие возможности заложены Господом в человеке? На такое способен каждый из вас, только необходимо постоянно тренироваться, работать, искать и раскрывать их в себе. Но до этого вам, сынки, ещё очень и очень далеко. Теперь же те приёмы, которым я вас обучил, нужно довести до автоматизма, чтобы при случае не раздумывать, не терять время на выбор, что же в данном случае предпринять. Адекватный ответ на отражение нападения врага, его нейтрализацию должен получаться сам собой. Когда в голове, как в хорошем компьютере, записан чёткий план действий на любой случай жизни, тогда руки и ноги сами будут работать, даже вроде бы без вашего участия, а противник с вывернутой рукой или со сломанным хребтом уже валяется на земле и не представляет для вас никакой опасности. При этом всё, чему я вас обучаю, должно быть направлено только на борьбу со злом, которое мешает нормальной жизни нашего народа. Но не забывайте, что на каждый приём существует контрприём. Наши враги тоже не дураки, их обучают гораздо более опытные инструкторы, которым, возможно, я и в подмётки не гожусь. Да, не напрасно учил Селёдкин своих сынков, всё когда-нибудь может пригодиться во время службы и в жизни. Приёмы были очень болезненные, поэтому у Андрея, да и у остальных солдат сильно болели руки, плечи, суставы, но куда денешься? Сожми зубы, но терпи! Больше всего бойцов, конечно, заинтересовало владение бесконтактными методами рукопашного боя. Сразу же все зажглись идеей научиться этому искусству. Интересно было наблюдать, как то один, то другой, стоя в боевой позе, глядя на кого-нибудь, старается нанести ему незримый удар. Долго ничего не получалось, напрасными оказывались усилия, многие быстро потеряли веру в свои силы и бросили заниматься. Но не все отчаялись, небольшая часть, и Андрей в их числе, продолжала работать в этом направлении. И вот когда уже казалось, что все их старания напрасны, никогда ничего ни у кого из них не выйдет, вдруг одному удалось на расстоянии хлопнуть другого по плечу. Это был даже не хлопок, а так, лёгкое касание, но всё же получилось. Сколько сотен раз уже Андрей напряжённо пытался ударить по плечу Сашу Сироткина, но ничего не получалось. Но как-то раз он даже не понял, а каким-то шестым чувством ощутил, что вроде бы кожа ладони слабенько почувствовала касание к гимнастёрке друга. Продолжая упорно заниматься, в конце концов уже точно понял, что, наконец-то, получилось, удар вышел, Сироткин даже обернулся, чтоб посмотреть, кто это хлопнул его по плечу. Наивно было бы, конечно, полагать, что вся рота до единого бойца научилась драться, применяя этот вид боевого искусства. Овладели приёмами бесконтактного боя всего несколько человек, среди них был и Андрей Подоров. - Приёмы рукопашного боя, конечно, хорошая вещь, - говорил Селёдкин. - Но они годятся только в том случае, когда с врагом встречаешься нос к носу. А до этого самым преданным и верным вашим другом будет «Калаш». Любите его, оберегайте от песка и грязи, не забывайте регулярно чистить и смазывать, и он спасёт вашу жизнь в самый трудный час. Но этот ваш друг не имеет головы, он может выстрелить и в вас, и в товарищей, если не соблюдать меры безопасности при обращении с оружием. Раз в год, говорят, даже кочерга стреляет, а оружие гораздо чаще, даже если в стволе нет патрона. Ствол автомата никогда не должен быть направлен в сторону людей, именно людей, а не бандитов. Берёшь в руки оружие, или кладёшь на место, обязательно передёрни затвор и посмотри, не притаился ли в стволе боевой патрон. Не только отечественным «ПМ» и «АК» обучил своих бойцов Селёдкин, но ознакомил и с наиболее распространёнными видами оружия иностранных государств, но, уже, конечно, галопом. Но Подорову почему-то больше нравилось наше оружие. Не оставил в стороне Селёдкин и нож – самое любимое оружие разведчика. Почему-то именно с ним у Андрея были самые большие проблемы. Бросит нож в мишень, а он то ручкой ударится, то лезвием, но как-то боком, щепку отколет и упадёт, когда ему вроде бы полагалось воткнуться почти по самую рукоятку, чтобы потом еле-еле вытащить. Но постепенно и это осталось позади. Да, хорошим командиром был Селёдкин. Андрей так и не узнал, есть ли у него семья, только краем уха как-то слыхал, что был он всё-таки женат, но супруга оперативно разобралась в ситуации и быстренько улетучилась из его жизни. Поэтому, видать, он дневал и ночевал в казарме, постоянно среди бойцов. Жаль только, что пришлось расстаться с ним. Учил, учил человек ничего не знающих, ничего не умеющих пацанов, вдалбливал в их практически детские ещё мозги военную науку, но пришло время, когда эти парни стали настоящими солдатами, и забрали их у Селёдкина, чтобы направить на место дальнейшей службы. А Селёдкину дадут других остриженных под ноль не нюхавших пороха мальчиков, из которых он вырастит достойных солдат, защитников нашей Родины. Уже в последний день, когда всем стало известно, что Андрея Подорова с его друзьями направляют в Чечню, поднялся вопрос, а нужно ли с помощью военной силы удерживать эту республику, которая с оружием в руках встала против России, в составе государства? Не лучше ли дать ей самостоятельность, закрыть границу, и пусть живут эти вохабиты в своих горах, где каждый день то лавина, то сель, то ещё какая-то новая напасть? Селёдкин на это ответил не сразу, а немного поразмыслив. - Вы не малые дети и хорошо знаете историю России. Прежде Русь была разделена на множество мелких княжеств, которые вместо братской дружбы ещё и воевали между собой. Только поэтому смогли нас одолеть монголо-татары. Били нас и другие государства. И только тогда, когда все эти маленькие и отдельно слабенькие княжества объединились вокруг Москвы, мы смогли освободиться от ига монголо-татар. Именно с того момента родилась Великая Россия, которая из года в год росла и крепла. Это давалось нелегко, каждый уголок нашей страны обильно полит кровью российских воинов. Но только с такой Россией стали считаться другие государства, ведь не трудно сообразить, что если бы мы были маленькой страной, никто и в расчёт нас не стал бы брать. А после революции стала разваливаться и терять свои территории Россия. Сначала Ленин вместо единой неделимой России образовал Союз Советских Социалистических Республик, причём каждая республика имела право на самоопределение и отделение от Союза. То одним, то другим наши вожди начали дарить части России. Сталин подарил Грузии Абхазию и Южную Осетию, Хрущёв Украине Крым и несколько районов, Брежнев Казахстану пару районов отломил. Если есть право на отделение от союза, то у какого-нибудь удельного князька обязательно возникнет желание образовать своё пусть и небольшое, но независимое государство, чтобы самому стать его президентом. Советский Союз развалился, хоть при проведении референдума большинство населения проголосовало за его сохранение. Отделённые от России территории, естественно, вместе с населением, оказались в других государствах. Таким образом, скоро может оказаться, что от некогда Великой России останутся рожки да ножки. Опять возникнут мелкие слабенькие удельные княжества, которые бросятся на колени перед Соединёнными Штатами. А они нам помогут? Как же! Жди да радуйся! Начнут нашими же руками выкачивать наше же богатство: нефть, газ, руду, лес. А что останется нам? Большая фига, вот что останется! Поэтому они так упорно и стремятся всячески содействовать развалу России, тайно финансируя чеченских боевиков. Так что нужно всеми силами отстаивать целостность нашей Родины! Только тогда, когда она крепка и монолитна, нас будут считать за людей. Поэтому и нельзя отдавать Чечню. Скоро и сам чеченский народ поймёт, что независимость её от России – это фикция, им самим надоест воевать, да и сейчас остались только отдельные банды уголовников, которые отрабатывают те миллионы фальшивых долларов, поступающих к ним из-за рубежа. Закончится эта война, так опять деньги будут вкладывать в разные секты, на поддержание движения скинхедов, лишь бы как-нибудь ослабить и разложить Россию. Но Россия останется. Россия окрепнет. Если вернуться к истории, то можно найти периоды, когда Россия вроде бы уже лежала на обеих лопатках, но она вновь и вновь поднималась. Поляки долго хозяйничали, но Минин и Пожарский подняли народ на борьбу с оккупантами, враг был изгнан. Наполеон с гордо поднятой головой в Москву въехал, но пришлось с позором улепётывать обратно. Крымскую войну мы проиграли, но Крым всё равно нашим остался. В войне с Японией из-за бездарных Куропаткиных и Рожественских пол-Сахалина потеряли, но подошло время, япошек поставили на место и согнали с острова. И теперь так же будет, только следует потерпеть и выждать, каждому овощу, говорят, своё время. Созреет и сам к ногам упадёт, только подбери. Капитан встал, стряхнул с брюк приставшие соринки. - Мы с вами мало уделяли внимания строевой подготовке, а начальство любит, чтобы солдаты красиво маршировали. Завтра – последний день, выпуск, прибудет высокое начальство с большими звёздами, обязательно проведут строевой смотр. Вам придётся показать всё, на что способны. Последняя просьба, не приказ: постарайтесь как-нибудь и не запятнайте ещё больше мою и так уже донельзя испачканную репутацию. Можете быть свободными, - и ушёл. Андрей внимательно слушал Селёдкина, ведь каждое его слово, как пуля снайпера, точно ложилось в десятку. Всё так и было, всё так и есть. На другой день и правда в учебном центре появилось начальство. Ждали приезда ещё в десять утра, но высокие чины приехали только после полудня. Андрей видел издалека, как из чёрной «Волги» тяжело вылезли генерал-лейтенант и два полковника. К ним тут же, будто на крыльях, подлетел начальник центра полковник Говорков, отдал честь, сделал доклад генералу. Тот тоже приподнял руку к козырьку фуражки, выслушал Говоркова и поздоровался за руку. После него и прибывшие полковники подошли к Говоркову и тоже поздоровались. Начальник центра повёл свиту в свой кабинет. Через час генерал обошёл казармы. Как сказал впоследствии Саша Сироткин, который в тот день стоял дневальным у тумбочки, у него чуть было штаны сами собой не спустились до колен, так он перепугался, увидев генерала. С дежурным рядом по струнке встали. Сам командир роты Селёдкин, которого солдаты впервые увидели в парадной форме, доложил, как надо. А генерал, как только шаг сделал в помещение роты, так сразу всех покрыл трёхэтажным матом. Хотя казарму за неделю до этого уже всю буквально вылизали, нигде ни пылинки вроде не было, а ему всё равно не понравилось. Видимо, так и надо, на то он и генерал. Здесь не так, тут опять беспорядок, везде для него бардак. Обойдя все казармы и учебный корпус, генерал, выпятив пузо, взошёл на крыльцо учебного корпуса принимать парад. Возле крыльца сверкал трубами и барабанами музыкальный взвод. На бетонном плацу, как молекулы в кристаллической решётке, не шевелясь, стояли солдаты. Они стояли давно, ещё с обеда, а на улице уже начинало темнеть, поэтому порядком устали. Наконец, видно, по приказу генерала, раздался усиленный мегафоном голос начальника: - К торжественному маршу, поротно, первая рота прямо, остальные напра-во! Шагом ма-арш! И тут же по ушам ударила парадная бодрая музыка, громко бил большой барабан, пели большие и малые трубы. Музыканты старались изо всех сил, ещё чуть-чуть, и глаза из орбит выскочат. На прямых ногах, не сгибая колен, грохая по бетонному плацу керзовыми сапогами, под бодрую музыку прошла первая рота. Стоящие на крыльце генерал и полковники приложили руки к козырькам высоких фуражек. С небольшой дистанцией прошествовали вторая рота, третья. Двенадцатая рота капитана Селёдкина шествовала замыкающей. Вот перед своими разведчиками шагает он сам в парадной форме, на его груди позванивают в такт шагам ордена и медали. Андрей Подоров и не подозревал, что у их командира роты, который почему-то всё ещё капитан, столько наград. Вот уже одиннадцатая рота прогромыхала перед крыльцом. Двенадцатая рота идёт ещё по команде «Вольно». Но вот капитан Селёдкин приставляет правую руку в белой перчатке к козырьку фуражки и, повернув слегка голову вправо, командует: «Смирно! Равнение на-право!» - и рота, прижав руки к бокам, переходит на строевой шаг. Сержант Юнев тихонько командует: «Запевай!» И полилась песня, не совсем строевая, но берущая за сердце: «Мои друзья – начальники, а мне не повезло, Который год скитаюсь с автоматом, Такое вот суровое мужское ремесло, Аты-баты, аты-баты». Это было сюрпризом для Селёдкина, ведь песня не планировалась, нужно только красиво пройтись, да и обычно рота исполняла совсем другую песню. Дирижёр взмахом руки оборвал оркестр, только большой барабан продолжал бухать - задавал темп. Красиво идут воспитанники Селёдкина, грудь вперёд, головы держат высоко, подбородки тянутся к окнам второго этажа, «едят» глазами начальство. «Жена моя - красавица сбежала от меня, Она была ни в чём не виновата, Ни дома, ни пристанища, какая ж тут семья? Аты-баты, аты-баты». Коробка роты будто образована из прямых линий вдоль и поперёк. «Служил я не за звания и не за ордена, Не по душе мне звёздочки по блату, Но звёзды капитанские я выслужил сполна. Аты-баты, аты-баты». Держат по звуку барабана строевой темп – сто двадцать шагов в минуту. «Россия нас не жалует ни славой, ни рублём, Но мы её последние солдаты, Так, значит, надо выстоять, покуда не помрём, Аты-баты, аты-баты». И бьют, и бьют сапогами по бетону, а из-под ног вылетают искры. Теперь, когда уже на улице заметно темнеет, это производит колоссальное впечатление. «Аты-баты. Аты-баты». Передние роты прошли красиво, а двенадцатая особо хорошо показала себя. У генерала даже глаза загорелись, непроизвольно воскликнул: «Молодцы!», - и, повернувшись к начальнику, спросил: «Кто командир?» «Капитан Селёдкин». «Такой бравый командир, а всё ещё капитан? Это непорядок, немедленно готовьте представление на майора! Должность ведь позволяет. Я сам и отвезу в штаб». Полковник не посмел возразить генералу, не стал доказывать, что Селёдкин временами слишком много на себя берёт, не всегда его мнение совпадает с мнением вышестоящего начальства, нарушает планы занятий с личным составом, документация постоянно не в порядке. Поэтому только кивнул головой и коротко ответил: «Есть!» Да, неспроста вчера разведчики с ремонтной мастерской разобрали все подшипники и закрепили стальные шарики на каблуки сапог. Вот и получилось, что из-под ног солдат при ударе о твёрдый бетон вылетали искры, что так пришлось по нраву генералу. - Ты, Сирота, снова мою форму одел? – недовольно спросил Андрей у Саши Сироткина, пошевелив плечами. Сироткин спит на соседней кровати и зачастую во время подъёмов путает одежду, вместо своей спросонья натягивает чужую. Всё бы ничего, но документы Сироткина, сигареты и зажигалка оказываются в кармане Андрея Подорова, а это уже совершенно незачем, ведь Андрей так и не пристрастился к табаку. - Ну и что? Вечером ведь всё равно снимем, - осклабился в темноте Сироткин. – Подай лучше сигареты. Принял ощупью из рук Андрея пачку, зажигалку, прикурил, с удовольствием глубоко затянулся и, откинув голову назад, выпустил дым кверху. Саша Сироткин – какой-то очень интересный человек. На голове густые рыжие волосы, круглое, как колобок, лицо, приплюснутый нос, а вокруг носа, будто мухами засижено, густо накраплены веснушки. Да и на руках тоже веснушки. Он постоянно экспериментирует, ищет для себя послабления. При прохождении курса молодого бойца много и упорно тренируют «салаг» подъёмами и отбоями, вырабатывая сноровку. Так вот Сироткин с вечера подвешивал брюки к койке, а штанины заправлял в сапоги. Спал он на верхнем ярусе и, как только раздастся команда «Подъём!», не открыв ещё глаза, нырял ногами в брюки, и готово - уже стоит в сапогах, остаётся только застегнуть пуговицы, как говорится, готов к труду и обороне. Но однажды ему шутки ради кто-то штанины узлом завязал. Вот он утром по привычке нырнул в брюки и громыхнулся вниз лицом. После этого случая перестал облегчать себе жизнь таким способом. Но скорость приобрёл, одевался шустро, даже быстрее других. Вот и сегодня обогнал Андрея, но при этом перепутал гимнастёрки. Подоров, конечно, одевшись, почувствовал, что гимнастёрка явно с чужого плеча, но меняться было уже поздно. Бог с ним, до вечера потерпит. Вот и второй год он тащит тяжёлый рюкзак военной службы. После гражданки, конечно, вначале было трудно, тяжело терпеть издевательства «дедов». Но Андрей с первого дня выбрал правильную линию поведения. Особо не прыгал, не старался показать, что он «крутой» и всё ему нипочём, а таких там быстро обламывали, но и не давал себя унижать. Только у него одного из «молодых» сохранились на руках часы. Конечно, старался прятать их под рукавом, чтобы не светились перед чужими глазами. Но как-то, стоя дневальным на тумбочке, мелькнувший на руке Андрея циферблат всё-таки заметил проходивший мимо «дед» с другого взвода и, подойдя к нему, приказал: - А ну-ка, дай сюда часы! Но Подоров не послушался его. Тогда «дед» сам попытался отстегнуть ремешок часов. Андрей правой рукой накрыл часы, мешая тому. «Дед» всеми силами старался оторвать правую руку Андрея с левой, но молодой солдат не поддавался. Конечно, руку поднять на «деда» никак нельзя, за это добра не жди, поэтому он только прикрывал часы, не сдавался. - У-у, сынок! – уже задыхаться начал тот. – Снимай, добром тебе говорю! В это время рядом проходил сержант, командир отделения, в котором служил Андрей. Он, естественно, заметил их возню. Хотя Подоров не обратился за помощью, ведь так делать не принято, но сержант сам мимоходом махнул рукой «деду»: - Оставь его. «Дед», который по своим габаритам явно уступал Андрею, оставил борьбу за часы, сжал кулак и замахнулся было ударить, но не стал этого делать. - Ну, сынок, я с тобой ещё повстречаюсь! Берегись! – и ушёл. После этого случая на Подорова все, и «молодые», и «деды» стали смотреть по иному, с некоторым уважением. Теперь всё это уже осталось далеко позади, как будто в прошлой жизни, ближе и ближе подходит конец службы. Как соскучился по своему родному Коми краю, по родителям, сёстрам, Клаве, которая уже второй год учится в пединституте. И почему так сильно тянет домой? Ведь вроде бы ничего там хорошего нет. Зима снежная, холодная, длинная, тянется и тянется бесконечно. Дни короткие, солнца почти не видно. Постоянно ждёшь, когда уж потеплеет. Лето же короткое, еле-еле успевают сенокос завершить. Да ещё мошкара, комары и оводы одолевают. Нет в Коми тёплого моря, не растут плодовые деревья, нет яблонь, груш, винограда. А всё-таки во всём мире нет лучше и милее родного края. Вот вернётся домой, и тут же с Клавой поженятся. Нет, пожалуй, так нельзя, надо дать девушке закончить учёбу в институте, вот тогда и в ЗАГС можно будет бежать. А то поженятся, и что потом? Раздельно жить? Зачем тогда расписывались? После ЗАГС-а уже нельзя расставаться, ведь на всю жизнь два человека соединяются в священный союз. А дети пойдут, тогда какая учёба может быть у Клавы? Придётся бросить лекции с семинарами и колыбельку качать. Да ведь и самому Андрею надо какую-нибудь гражданскую специальность приобрести, мысль об учёбе постоянно не оставляла его. До армии вот не успел никуда даже попытаться поступить, не дали. И сегодня опять надо куда-то ехать в холодные неприветливые горы, выслеживать каких-то бандитов. Хотя уже привык к этому, ведь сколько раз уже приходилось подобные задания выполнять. И в большинстве случаев впустую, что на языке коми охотника звучит: лаять на лишайник. Хотя бывали и удачи. Однажды с тем же Сироткиным в секрете оказались. Следили за выходом из ущелья. Вечером проехала наша разведгруппа, чтобы сменить отдежуривших. Десять человек туда ехали, десять обратно. Это на случай, если кто-нибудь за ними следил, чтоб ничего не заметил. Укрылись аккуратно в углублении за камнями, спереди камни навалены, сверху маскхалатом накрылись и замолкли. Тут шуметь нельзя ни в коем случае, а то можно моментом головой расплатиться. Если что-нибудь нужно, тогда надо очень тихо прямо в ухо шепнуть. А в основном как глухонемые, разговор ведут на пальцах. Сами же внимательно слушают и наблюдают. Везде тихо, только слышно, как лёгкий ветерок шелестит засохшей прошлогодней травой. Этот проход с гор обнаружили совсем недавно и сразу установили пост. Третья смена у них тут с Сироткиным. Лежать приятно, хотя жёстковато, всё-таки не мягкая постель, что ни говори. А солнце вот-вот скроется за синими горами, поэтому не жарко и пока ещё не холодно. Интересно, что ночью их ожидает? Лишь бы дождя не было, а если вдруг зарядит, то без движения совсем окоченеешь, и тёплые бушлаты не спасут. Вот и последний раз на сегодня небесное светило плеснуло свои золотые лучи между зубцами гор и окончательно спряталось до завтрашнего утра. Тут же снизу, как вскипающее молоко, начал медленно подниматься белый туман, который вскоре накрыл и ущелье, и всю долину. Ничего не стало видно, хоть в глаз лучину воткни. До сих пор тёплый, приятный воздух моментально переменился, стал неласковым, влажным. Тепло, накопившееся в теле Андрея, незаметно растаяло, он даже вздрогнул и поёжился. В такую погоду вряд ли кто-нибудь, даже если ты семь раз боевик, выйдет в дорогу. Подорову и Сироткину осталось только попытаться поспать, по очереди меняя друг друга. Одновремённо отдыхать нельзя, ведь через каждый час надо связываться по рации со штабом, докладывать, что у них всё в порядке. Но в такой холод даже и вздремнуть-то невозможно. Довольно скоро влага из молочно-белого тумана пропитала одежду и она стала влажной, как половая тряпка, не нужен и дождь. Так и трясёт всё тело. Ёк-марьёк! Надо же было такому туману напуститься! А Сироткину всё нипочём, посапывает уже себе в обе ноздри тихонько, ему, очевидно, совсем не холодно, а Андрей никак согреться не может. Вроде бы в бушлате, а колотит всего, словно внутри какой-то невидимый мотор работает. Пришлось потихоньку самому добывать тепло – заняться гимнастикой. Кое-как дождался конца смены, разбудил Сироткина: «Давай, дежурь!» Сам же поджал ноги, прижал колени к подбородку, как спал когда-то в далёком детстве. Мать укрыла сына вторым одеялом, чтобы он не замёрз. Но только-только начал согреваться, отец уже будит, зовёт на сенокос. «Тач-точ, тач-точ», - Михаил Филиппович, повязавший голову белым платком, быстро-быстро правит косу-горбушу небольшим бруском-лодочкой. Солнце только-только встаёт, воздух прохладен, надо быстрее косить, чтобы разогреться. Коса острая, как бритва, мягкая от обильной росы трава так и ложится пластами под ноги после каждого взмаха косой. Красиво косит Андрей, низко берёт, возле самой земли, за собой гривы не оставляет. Давно уже так не косил, с охотцей работает, но вдруг, откуда ни возьмись, Сироткин идёт навстречу (Как он здесь оказался?) и кричит, что-то хочет сказать. Но он далеко и Андрей не слышит его. Перестал косить, выпрямил уставшую от напряжения спину, недовольно смотрит на Сашу: «Что он мешает работать? Чего ему от меня надо?» «Андрей, тихонько просыпайся! Банда к нам подходит!» - сквозь сон слышит Подоров возле самого уха шёпот и чувствует, как чья-то ладонь накрывает ему рот. «Какая ещё может быть банда?» - удивился Андрей, который всем своим существом всё ещё находился на лугу за Вычегдой. С трудом открыл непослушные глаза, протёр их кулаками, тихонько перевернулся на живот и осторожно поднял голову. Солнце ещё не успело достичь их убежища, но вершины высоких гор уже были ярко освещены его светом. Дул ветер, который, видимо, разогнал кисельно-густой туман. Только в самых низких местах кое-где остались его маленькие островки. Осмотрел Андрей вроде бы всё внимательно, справа сплошные камни, крупные и мелкие, слева открытое место, а дальше начинается лес, нигде никого. С удивлением оглянулся на Сироткина, не показалось ли тому? Но тот успокаивающе приподнял ладонь, мол, подожди маленько. Стояла глубокая тишина, перед бойцами ничего не менялось, всё было так же, как и вчера, когда приняли пост. И вдруг из-за большой груды камней неожиданно вырос мужчина в камуфляжной одежде. За ним второй, третий. У всех за плечами тяжёлые вещмешки, с головы до ног увешаны оружием. Они шли полусогнувшись, то и дело оглядываясь по сторонам, направляясь к видневшемуся вдалеке лесу. От Подорова и Сироткина их отделяло метров двадцать-двадцать пять. Если сейчас полоснуть из автомата, можно всех уложить одной очередью. Андрей вопросительно взглянул на Сашу, мол, что будем делать? Тот изобразил на лице нечто наподобие досады, показал, что и ему не терпится взяться за автомат, но надо подождать. А вдруг это разведка? Тогда их ночные дежурства окажутся напрасными, всё пойдёт коту под хвост. А вдруг не разведка? Что, так и пропустить их? Пусть проходят дальше творить своё грязное дело? Пусть убивают наших женщин и детей, пусть взрывают наши дома? Бандиты шагают себе дальше, а Сироткин и Подоров, которые призваны защищать Родину, лежат себе на животах и не знают, что же предпринять. Вот доберутся бандиты до леса и скроются, а там ищи-свищи их. Андрей как-то совсем забыл про рацию, а ведь она для того им и придана, чтобы в случае необходимости было у кого спросить совета. Подоров тихонько связался с командованием, сообщил, что возле них спустились с гор и движутся по направлению к лесу три боевика, и спросил, какие будут инструкции? В ответ из штаба ответили: «Наблюдайте! Себя не демаскируйте!» Приказ есть приказ, выше его не прыгнешь! Осталось только провожать глазами бандитов и кусать губы. А они, вон, уже приближаются к лесу, осталось метров сто, а затем скроются. Но, дойдя до опушки, те остановились, сняли рюкзаки, выпрямились. Один же обернулся назад и махнул рукой. И тут же с ущелья будто мохнатая гусеница выползла. Это друг за другом спускался вниз целый отряд боевиков. Андрей посмотрел на Сироткина, тот помотал в ответ головой, вот, мол, какие дела. Подоров снова коротко сообщил по рации о появившемся отряде. Ответ не заставил себя ждать: «Подождите, когда вся банда выйдет из ущелья и расположится на открытом месте. Но чтобы до леса немного не дошли». Медленно шагают одетые в камуфляжную форму люди с оружием. Сироткин и Подоров наполовину в землю вошли, не шевелятся. Сердце у Андрея так и скачет в груди, будто стремится наружу выскочить. Каждому ведь жить хочется, каждый для жизни родится! Если обнаружат, тогда каюк, бежать им некуда! Двоим против целой банды им никак не выстоять. Автомат передвинул стволом вперёд, чтобы в случае чего успеть хоть пару бандитов прикончить, как можно дороже отдать жизнь свою, а руки так и задрожали от нервного перенапряжения, ладони вспотели. Банда прямо перед Андреем, даже можно различить лица боевиков. Но обросшие чёрными бородами мужики, устало перемещая ноги в ботинках с высокими голенищами, шли и шли вперёд, не замечая наблюдающих за ними разведчиков, хотя, осматриваясь, непрестанно крутили головами. Уже прошли мимо них, вот и удаляются, приближаясь к синеющему вдали лесу. Тут Андрей послал в штаб сигнал, указав квадрат нахождения банды, хотя в штабе, вероятно, лучше их знают координаты. Они ведь по карте работают. И что тут началось! В том месте, где только что шагали бандиты, образовался сущий ад. Всё сверкало, гремело и полыхало. С ужасающим грохотом разрывались крупные снаряды, окрестность объята пламенем, в небо поднимаются клубы дыма, пыли и грязи. Земля ходуном ходит под лежащими в секрете Подоровым и Сироткиным, их прямо так и подбрасывает кверху. Возникло ощущение, что сейчас повисшие над ними горы перевернутся от этого артиллерийского удара и навеки похоронят их под собой. Только бы снаряды не сбились с цели и не накрыли разведчиков, тогда можно моментально на том свете вместе с бандитами оказаться. Но Господь помог парням и их минула участь боевиков, хотя несколько снарядов и упало довольно близко, заставив от испуга сжаться сердце. А что творилось на месте расположения банды! Можно было понять, что там в живых не останется ни одного человека. И как вдруг началось это светопреставление, так же внезапно и закончилось. Наступила оглушительная тишина. Поднятые пыль и дым понемногу сносило в сторону, а перед глазами разведчиков появилось перепаханное, взрытое снарядами чёрное поле, похожее на лунный ландшафт, где не осталось ничего живого, только сплошные воронки. Никого не видать. Оглушённые взрывами крупнокалиберных снарядов уши звенели. Но тут откуда-то издалека ветер донёс знакомый звук вертолётов. А вот уже они и сами появились из-за горизонта, шлёпая лопастями, облетели низко над землёй полностью убитый и перепаханный участок земли, выбрали пригодное для посадки место и аккуратно опустились, как утки на водоём. За уничтожение этой банды Подорова и Сироткина представили к медалям «За отвагу». Хотя, по мнению Андрея, он вообще ничего не сделал, но такая уж у разведчиков служба. Спасибо Сироткину, Андрей, может быть, так и проспал бы эту банду. А сегодня хотя и медленно, но утро всё-таки приближается, на фоне светлеющего неба виднеются вершины гор, как зубья неровно заточенной пилы. Группу Андрея везут и везут всё дальше и дальше. Голова тянет вниз, будто свинцом налилась, её мотает из стороны в сторону в такт покачиваниям и потряхиваниям тяжёлой бронемашины. Сколько же они так будут ехать, кончится эта дорога когда-нибудь? Проснулся Подоров от оглушающего взрыва. Сначала его подбросило и тяжело шмякнуло на пол боевой машины, затем на него навалилось ещё чьё-то тело. Бандиты на этот раз оказались порасторопнее, прибыли на место гораздо раньше их. А, может быть, это была другая бандгруппа? Но это дела не меняет. - Всем быстро из машины, приготовиться к бою! – послышался голос командира отделения. – В темпе, в темпе! Андрей же никак не мог в тесноте сбросить с себя навалившуюся тяжёлую тушу, которая барахталась на нём, тоже, видимо, что-то мешало ему встать. - Ты кто? Отодвинься, дай подняться! – толкал локтём верхнего соседа Андрей. - Да я это, я, - послышался голос Сироткина. –Автомат потерял, никак не найду. Наконец кое-как высвободился и вывалился наружу. Вокруг бронника громыхало, всё в дыму, в огне. Оглушённый и ослеплённый Подоров в первое время ничего не видел и не слышал. Отовсюду стреляли, ничего не видно из-за чёрного дыма и пыли. Зажатая крутыми горами с обеих сторон дорога являлась исключительно удобным местом для засады. Андрей заученно перекатился в сторону от машины, оглянулся туда-сюда, поднял автомат и послал длинную очередь в ту сторону, откуда их щедро поливали свинцовым градом. В ответ тут же так громыхнуло, что пришлось спрятать голову за валунами, в носу неприятно засвербило от едкого запаха, глаза едва не выскочили из глазниц, в бронемашину шарахнули из гранатомёта. Хотел высунуться и сделать очередь, но правую ногу будто кипятком ошпарили, видно, пуля, или осколок гранаты прошил. Надо бы перевязать, но некогда. Перед глазами возник Сироткин, который с распоротым животом, дико крича, куда-то бежал. Кишки волочатся по земле, он их хватает обеими руками, засовывает обратно в живот, туловище клонится вперёд, ноги ещё движутся, а сам зарывается головой в землю в неудобной позе и вскоре перестаёт двигаться. Бронетранспортёр, на котором только что ехали разведчики, горит жарким пламенем. К небу тянется шлейф чёрного дыма. «Так недолго и изжариться», - подумал Подоров и, поддерживая рукой раненую ногу, перекатился дальше, туда, где виднелась груда камней. Здесь он вжался между двумя валунами, передохнул и осмотрелся. Опять выставил автомат и дал длинную очередь вверх, где из-за укрытий непрестанно стрекотали чужие автоматы, рокотали гранатомёты и изредка показывались чёрные фигуры. Спрятался снова. Через минуту снова дал очередь, но тут же ожгло левое плечо и рука повисла, как плеть. Андрея швырнуло назад и он на некоторое время потерял сознание. Разведгруппа Подорова Андрея была ликвидирована за считанные минуты. Чернобородые чечены с оскаленными довольными улыбками ходили по месту прошедшего боя, пристреливали раненых и высматривали, не найдётся ли чем-нибудь поживиться. Один снимал всё на видеокамеру. Последнее, что успел увидеть Андрей, когда пришёл в себя, был страшного вида боевик, который почти в упор направил ствол автомата на него. «Вот и всё, что я успел в своей жизни. Сейчас наступит конец. А так ещё хочется пожить… Здесь, видно, и сказано было мне встретить свою смерть. Неужели я больше никогда не увижу свою Родину, свою землю Коми? Но я же не хочу!!!» В голове вихрем пронеслись мысли о матери, отце, что с ними будет, когда узнают о гибели сына? А Клава, которая обещала дождаться Андрея? Подоров всем своим туловищем вжался в холодный камень, просочиться бы внутрь и укрыться там от горячих свинцовых капель, которые уже вот-вот брызнут из маленького круглого глаза вражеского автомата. Свой куда-то подевался, выронил при ранении. Если бы найти и хоть одной рукой как-нибудь в ответ бахнуть этому бандиту по его довольно оскалившейся физиономии… Будто посреди холодной зимы ударил гром, так же, даже не постучав в дверь, страшное горе ворвалось в избу Подоровых. Осень тянулась нескончаемо долго. В октябре и ноябре солнце не показывалось, по небу, почти касаясь верхушек деревьев, ползли свинцово-тяжёлые тучи, откуда вначале непрерывно моросил холодный, проникающий до мозга костей дождь, а позже мокрый снег. Но, наконец, сегодня откуда-то с Ледовитого Океана прорвался северный ветер, разметавший надоевшие всем до глубины души тёмные тучи и сразу покрыл твёрдой неровной коркой дорожную грязь. Марья Алексеевна, идя домой с работы, зашла в продмаг, чтобы купить хлеба. Уже почти возле дома встретилась с Ниной Тимофеевной, которая, нагнувшись вперёд, обеими руками придерживала от падения одетого в тёплый голубой комбинезон Серёжу. С усилием передвигая ногами, обутыми в новые чёрные валенки, этот маленький человечек упорно шагал всё вперёд и вперёд, таща за собой маму. - Вот и на ножки уже встал, какой молодец! – похвалила Серёжу, остановившись возле них, Марья Алексеевна. - Полтора года уже, пора, - улыбнулась Нина Тимофеевна. – Очень шустрый. Тьфу, тьфу! Только бы не сглазить. Ой, спина устала, на руки придётся взять. Андрей-то пишет? - Давно уже не получали, совсем родителей забыл. - Да, это в первый год они часто пишут, а потом, как привыкнут, лень становится, видно, пару строк черкнуть. Ничего, полгода всего уже осталось, вернётся скоро. - Вернётся, конечно. А Клава как учится? - Жалуется только, что трудно. Но раз уж начала, то бросать нельзя. Конечно, тяжело, а как же иначе. Но теперь без высшего образования уже и на работу никуда не берут. Лишь бы не споткнулась там, в городе-то. Молодым ведь очень легко можно куда-нибудь на скользкую дорогу свернуть. В городе соблазнов полно. - Да, да. Теперь вон даже тут девочки, сами с вершок, а без всякого стеснения ходят, дымят сигаретами. - Ой, не говори! Водкой да наркотиками всякими дурманят себя, совсем с ума посходили. - В больницу ездила, была в городе, думала, что там люди культурные, девушки не курят. А посмотрела, все подряд смолят, и молодые, и старые. - Чему же удивляться? Из города же всякая дурь к нам в деревню и ползёт, - вздохнула Нина Тимофеевна и пересадила Серёжу на другую руку. – Вот отслужит Андрей да хоть скорее бы с Клавой поженились. - Мы, конечно, с Мишей и не против породниться с вами. Да ведь у них, у молодых, не поймёшь, что в башку втемяшит. Родителей не больно слушают, мы уже с тобой на них не особо оглядывались. - Может, с армии с женой вернётся? - Поди знай… Постояли ещё некоторое время, посудачили о том, о сём, и разошлись. Заглянула Марья Алексеевна в висящий возле калитки на заборе почтовый ящик, вытащила оттуда свёрнутую вчетверо местную газету и с радостью отметила про себя, что она толще, чем обычно. А это значит, что внутри неё что-то ещё лежит. Может, квитанция на оплату электроэнергии, а, может, и долгожданное письмо от Андрея. Но тут не стала разворачивать, дома посмотрит. Не раздеваясь, прошла к окну и потрясла над столом газету, оттуда выпал конверт с красными полосками по краям. - Слава Богу, письмо от Андрюши пришло. Оставив свои занятия, к столу тут же подсели Наташа и Валя, приготовились слушать, о чём пишет их старший брат. Валя протянула было руку к письму, но мать не дала: - Сама прочту! Даже не присела за стол, включила свет, чтобы лучше видеть, достала из сумочки очки, протёрла носовым платочком запотевшие стёкла, нацепила на нос, взглянула на конверт и тут же будто тоненькой иголкой кольнуло в сердце: адрес написан чужой рукой. Внезапно затрясшимися, ставшими вдруг непослушными от страшной догадки руками надорвала конверт и вытащила оттуда небольшую серую бумажку. Она как горящими угольками обожгла пальцы Марьи Алексеевны, даже дыхание спёрло, ждала что-то страшное, и материнское сердце не ошиблось. Медленно, почти по буквам прочла, что их сын – рядовой Российской Армии Андрей Михайлович Подоров, верный воинской присяге, сложил голову за Родину в далёких чеченских горах. Там же внизу отмечено, что тело сына будет доставлено в ближайшее время. Эта весть, словно острая коса зелёную траву подкосила Марью Алексеевну с её слабым сердцем. Как только до неё дошёл смысл этих нескольких слов, она тут же, как сидела, так и сползла сначала на лавку, а оттуда на пол. Дочери бросились к матери, кое-как подняли её вмиг огрузневшее тело на диван. Валя подложила под её голову подушку, а Наташа бросилась к телефону, чтобы вызвать «Скорую помощь». Михаил Филиппович, возвращаясь с работы, очень удивился и испугался, увидев возле калитки своего дома машину с красным крестом. «Неужели Марья внезапно заболела?» - мелькнуло у него в голове и он, даже не спросив водителя, что случилось, бегом поднялся на крыльцо и стремительно вошёл в дом. Жена лежала на диване, укрытая байковым одеялом, возле неё хлопотала фельдшерица Тоня, а дочери, обе и так уже заплаканные, увидев вконец встревоженного отца, ещё горше завыли. Даже не снимая с ног керзовых сапог, Михаил Филиппович подошёл к дивану, положил свою шершавую ладонь на лоб Марьи, ожидая ощутить высокую температуру, но лоб её не был горячим. - Что случилось? – обернулся к Тоне. Но та, глотая слёзы, отвернулась от него и молча укладывала в маленький чемоданчик свои инструменты. Михаил Филиппович взглянул на всхлипывающих Наташу и Валю, увидел на столе солдатский конверт с красными полями и тут же в груди у него ёкнуло от страшной догадки. - Что-то с Андреем? - Да, - выдавила сквозь слёзы Наташа и закрыла лицо руками. В доме у Подоровых стояла непривычная тишина. Понемногу пришла в себя мать, только руки и ноги так и лежали, как чужие, не хотели слушаться обессиленную вконец хозяйку. Наташа и Валя на цыпочках ходят. Корове пойло вынести обе вместе выходят, без наставлений, не разбираются, как прежде, чья же сегодня очередь. Но всё-таки через несколько часов Марья встала, куда денешься, живым надо жить. Кто же, кроме неё, всю женскую работу будет ворочать? Да и когда руки заняты, вроде легче становится, забываешься, и голове легче от тяжёлых мыслей. Ночь прошла неспокойно. Отцу и матери не спалось, до утра вертелись, несколько раз вставали постель поправлять. То руку не так положили, то ногу, всю ночь искали удобную позу, чтобы забыться. Вот ведь, вырастили сына, сильного, красивого, чтоб добрые люди радовались, злые завидовали, а в девятнадцать лет и оборвалась его короткая жизнь, от бандитской пули где-то на далёком Кавказе, в чужой земле с иными обычаями. И чего им там не живётся? Что хорошего приносит им убийство наших молодых людей? Пусть бы жили себе мирно и спокойно в своих горах, молились своему Аллаху. Они никого не трогают и им никто не досаждает. А вот не живётся! Где-то постоянно чешется, будто блоха залезла и кусается. А, может, их специально науськивают, заставляют убивать, и на это большие деньги посылают из-за рубежа, чтобы в России жизнь не улучшалась, чтобы люди не успокаивались? Чтоб выходили на площади и митинговали, ломали витрины магазинов, жгли автомашины, лишь бы не работали. Чтобы в России сделали новую революцию и она окончательно распалась на множество удельных княжеств, которыми можно крутить, как марионетками. Вот что нужно заокеанским политикам! И именно за это погибают в далёкой Чечне наши мальчишки, как Андрей Подоров. На короткое время забылась Марья и приснился ей Андрей. Будто стоит возле калитки в военной форме и говорит матери: - Не убивайтесь, мамочка, так сильно по мне. Это ничего, что такой короткой оказалась моя жизнь, но ничем я ни вас, ни себя не опозорил. Не придётся вам краснеть за меня от стыда. Не в пьяной драке меня убили, не от водки сгорел, не от наркотиков загнулся, я погиб в бою, защищая Родину! Так сказал, тихо повернулся и пошёл прочь, только один раз и оглянулся, чтобы напоследок махнуть рукой. Марья же, как стояла возле крыльца, так и осталась стоять, только руки вслед сыну протянула в бессилии. А как хотелось ей обнять своего ненаглядного сыночка, да не смогла! На другой день уже стали готовиться к погребению, хотя было неизвестно, когда ещё привезут тело сына. Закупили водки, кое-какие непортящиеся продукты, на стол ведь надо что-то поставить, чтобы по-людски проводить в последний путь самого близкого, самого родного человека, надежду отца и матери. Родные, близкие, да и просто соседи тоже суетятся, помогают, кто чем может. Только неясно, когда же привезут… Плохие вести разлетаются быстро. О гибели Андрея Подорова в Чечне Клава узнала только на несколько дней позже, чем его родители. В воскресенье Нина Тимофеевна отправила на рейсовом автобусе сумку с домашними продуктами, теперь ведь все так делают. С деньгами трудно и в основном студенты надеются на посылки из дома. Со Светой и Леной, с кем вместе проживают в одной комнате в общежитии, подождали в автопавильоне автобус с Веждино и подошли к нему. Водитель с улыбкой передал им довольно внушительную по габаритам и весу сумку, пошутив при этом: «Кушайте на здоровье и хорошо учитесь!» Вдвоём пришлось нести, держась за обе ручки, время от времени меняясь, до «пятёрки», а затем ещё и до общежития, да на четвёртый этаж. С довольной улыбкой Клава открыла молнию на сумке и понюхала: - О-о! Домашний запах! Сейчас посмотрим, что нам мама положила? Выложили всё на стол. Продуктов оказалось не так и много, а когда сюда тащили, чуть руки не оторвались. Там же в полиэтиленовом пакетике лежало коротенькое письмо матери. Даже не присев, так стоя и прочитала его Клава, очень ведь интересно узнать, как дома живут, что там нового. Мать, как всегда, написала, что живут хорошо, всё по-прежнему. Маленький Серёженька растёт, уже шалит, глаз да глаз за ним нужен, лишь бы не упал куда-нибудь да не ушибся, корова стельная, молока уже даёт мало. А в самом конце письма мать добавила, что Андрей Подоров погиб в Чечне и чтобы Клава не очень переживала. Белый свет в одно мгновение померк в глазах Клавы, будто её девичье сердце рассекли серпом с острыми зубьями. Комната тут же перевернулась потолком вниз, девушка беззвучно повалилась на подушку, а плечи её и всё тело тяжело содрогались от душивших, вырывающихся изнутри рыданий. Подруги её вначале растерялись, бросились успокаивать бьющуюся в нескончаемой истерике, извивающуюся на кровати Клаву. Света бросилась к графину, быстро подала стакан с водой, но Клава, сама не замечая, что делает, отмахнулась, и стакан полетел на пол, разбился вдребезги, осколки разлетелись в разные стороны. Ничего не могут поделать девчонки с воющей, беснующейся под влиянием постигшего страшного горя подругой, никак не могут привести её в чувство, довести до человеческого состояния, и всё тут. Наконец Лена, исчерпав все возможности, со всего размаху влепила Клаве по лицу увесистую оплеуху слева, потом справа, и крикнула: - Ну-ка, перестань! Успокойся сейчас же! После этого Клава сникла, ослабла всем своим существом, только некоторое время спазмы продолжали ещё содрогать её расслабленное тело. Подруги помогли ей сесть, она выпила поданную воду, вроде успокоилась, только отрешённо ничего не видящими глазами смотрела куда-то в пустоту. А горькие слёзы беспрестанно текли и текли по щекам двумя маленькими грязными ручейками. - Выйди и умойся, - Света подала полотенце и подвела Клаву к двери. – А я хоть пол подмету. Везде битое стекло, того и гляди, ноги пораним. Не отвечая, девушка послушно вышла к умывальнику и долго мылась холодной водой, склонившись над раковиной. Шатаясь, словно пьяная, медленно вошла обратно в комнату, повесила полотенце на спинку койки, а сама прилегла и закрыла глаза. Всё! Наступил конец! Что теперь остаётся делать Клаве? Самый дорогой, на всём белом свете самый любимый и желанный человек погиб! Нет его больше! И никогда не будет! Полтора года ждала Клава Андрея, осталось каких-то полгода, всего четвёртая часть от срока службы. Предполагала, что впереди их ждёт совместная светлая жизнь, полная радости и безмерного счастья, а на деле вот как вышло. Ничего не получилось. Затянуло Клаву в мутный водоворот, откуда нет никакого выхода, абсолютно не за что уцепиться, даже если очень захочешь. Подумалось: «Упасть бы на землю, и разлететься дребезги, как вот этот стакан…» И чтобы ничего не осталось от неё, даже памяти. Была, и не стало. Чтобы никто даже и не вспомнил о том, что родилась и жила когда-то на этой грешной земле, где люди, забыв своё предназначение, потеряв человеческий облик, убивают друг друга, никак не могут ужиться на такой большой планете. И так продолжается веками, с возникновения жизни. Но ведь раньше, когда люди ещё не так далеко ушли в своём развитии от обезьяны, можно было как-то понять и объяснить, а теперь все такие уже умные-разумные, покорили космос, работают на компьютерах, и так же, как столетия назад, по-прежнему стремятся уничтожить друг друга. Одним не нравится цвет кожи, форма лица, другим то, что разговаривают не на их языке, третьим ещё что-то. Повод всегда найдётся. Огромные деньги уходят на разработку новейших систем и видов оружия, а всё для того, чтобы истребить больше людей, чтобы отнять Андрея у Клавы. Ну, вот, убили, уничтожили самого хорошего парня на Земле. Теперь, вроде бы, можно остановиться и прекратить производство оружия. Но разве на этом кончится? Конечно же нет! И совершенно напрасными окажутся пролитые Клавой горькие слёзы. Никто и не заметит, что не стало какого-то там Андрея Подорова, жителя далёкого коми села, укромно разместившегося среди безбрежной тайги. Ничего не скажешь, не очень весёлые мысли крутились в помутневшейся от нежданно-негаданно свалившегося горя Клавиной голове. Что делать? Как дальше жить? Но надо хоть в последний раз посмотреть на Андрюшу, привезут же ведь, наверно, домой? Теперь павших солдат стали доставлять по месту жительства, не хоронят там, где погиб. А осталось ли хоть что-нибудь от него? Может, и хоронить-то нечего, только кусочки? Клаве очень тяжело, а каково Михаилу Филипповичу и Марье Алексеевне? Им ведь, родителям-то, ещё горше. Нет, надо ехать домой, дождаться, когда привезут останки Андрея. Так Клава и сделает, учёба подождёт. Потом догонит. Или бросить институт? Что хорошего теперь ждёт Клаву в жизни? Ну, закончит учёбу, диплом получит, но Андрея-то нет! И никогда не будет! Зачем тогда ей этот несчастный диплом? Тут впору в петлю лезть, жить стало незачем, пропал всякий интерес. О, Господи! Всё, всё кончилось! Осталось только проводить Андрюшу в последний путь, а что впереди, как повернётся судьба Клавы, время покажет. И девушка тут же стала готовиться к отъезду домой. Вот и приехали долгожданные гости, которых и назвать-то гостями неловко. Михаил Филиппович с Марьей Алексеевной ждали и подгоняли этот час, и в то же время стремились как-то оттянуть его, всё-таки ведь в родительском сердце до последнего мига остаётся хоть малюсенький кусочек надежды, как слабо тлеющий уголёк среди золы в давно погасшей печке, а вдруг всё это неправда, а вдруг их сын жив. Всякое ведь бывает на свете. Но вот и эта последняя искорка надежды угасла, превратилась в пепел. Большая зелёная автомашина с кунгом остановилась перед домом Подоровых. Из неё показались незнакомые военные: двое солдат и офицер. С ними же был и майор с военкомата, который сопровождал Андрея во время призыва до Княжпогоста. Им навстречу вышли из избы все, кто был внутри. Наташа и Валя помогали идти почерневшей за последние дни матери, у которой подгибались ноги и она буквально висела между дочерьми. У своих калиток выстроились соседи, тоже переживающие за своих односельчан. В накинутом на плечи пальтишке и чёрном платке на голове, закрыв кричащий рот ладонями, подбежала Клава. Незнакомый офицер – молоденький лейтенант, видимо, только-только выпустившийся из военного училища, подошёл поближе, козырнул и представился: - Лейтенант Воронин. Здравствуйте! Здесь живут Михаил Филиппович и Марья Алексеевна Подоровы? - Да, - внезапно осипшим голосом еле слышно ответил Михаил Филиппович, у которого затряслись руки и ноги. - На меня возложена печальная миссия по доставке тела вашего сына. Примите мои глубочайшие соболезнования, но моей вины в этом нет, - медленно, отчеканивая каждое слово, заученно произнёс лейтенант и повернулся к солдатам. – Открывайте дверь, будем выносить. Солдаты, одетые в зелёную камуфлированную форму и чёрные кирзовые сапоги, вошли внутрь кунга и вытолкнули оттуда длинный ящик, сколоченный из грубых, неоструженных досок. Военные, Михаил Филиппович и ещё несколько мужиков, подошедших сразу же, подняли его на руки. Возле калитки один из солдат поскользнулся на обледенелой тропе, тяжёлый ящик пошатнулся. - Ради Бога, осторожно! Не уроните уж моего сыночка! – прерывающимся, не своим голосом выкрикнула Марья Алексеевна. Медленно, мелко-мелко перебирая ногами, мужики занесли ящик во внутреннюю комнату, в которой печку уже три дня не топили, ждали. Поставили ящик на два заранее приготовленных стула. - Что же это, даже нормальный гроб не могли сделать, что ли!? В таком позорном ящике и отправили? – завыла Марья Алексеевна. - Да перестань ты! – прикрикнул на жену муж. –Теперь хоть в золотом гробу вези, ничего уже не изменишь! Давайте откроем. Он достал с полки инструменты и гвоздодёром стал отдирать верхние доски ящика. Мужики помогали ему. В ящике оказался настоящий гроб с крышкой, а внутри него уже цинковый со стеклянным окошечком над лицом. - Дитятко моё! – бросилась к этому окошку Марья Алексеевна. Она некоторое время всматривалась к видневшемуся внутри лицу и упавшим голосом произнесла: - Это же… не Андрей… Все собрались вокруг гроба, а Михаил Филиппович принёс настольную лампу, включил её в розетку и осветил белеющее внутри гроба лицо. И правда, за стеклом был совсем другой человек, круглолицый, конопатый, с рыжими волосами, который совсем не походил на их сына. Все обернулись к лейтенанту, всё внимание теперь переключилось на него, а он, ничего не понимая, так как разговор шёл по-коми, удивлённо стоял, не зная, чего от него хотят? - Это же… не наш сын, - указав на цинковый гроб, дрожащим от волнения голосом произнёс Михаил Филиппович. - Как не ваш?! – теперь уже у офицера от изумления сам собой раскрылся рот. - Это кто-то чужой… Рыжий же… Наш сын черноволосый… был…, - никак не мог успокоиться Михаил Филиппович и повернулся к майору с военкомата. А тот, поморгав глазами, растерянно проговорил: - Я тут вообще ни при чём, не я же его из Чечни привёз. - А где тогда наш Андрюша!? Может, даже косточек не осталось? Ох-хо-хо! Что же это делается?! – опять зашлась в безудержном крике Марья, проливая слёзы. Женщины плакали, мужчины, стыдливо отворачиваясь, тоже сморкались в платки. - Мне кого приказали везти, того и привёз, - пожал плечами Воронин. – А так мы их и не знали, они были из другой части, - растерянно обернулся к солдатам, которые, конечно, тоже ничем помочь ему не могли. Ведь он сам старший над ними. – А кого же тогда мы привезли? И куда теперь его девать? Везти обратно в Чечню? Офицер совсем растерялся, он некоторое время переминался с ноги на ногу, затем бессильно присел на стоявший подле стены стул. Михаилу Филипповичу стало даже жалко его, совсем зелёного, в сущности, ещё пацана, который по чьему-то недосмотру, по чьей-то халатности оказался теперь крайним. Он посмотрел на сидящего лейтенанта с повисшими в бессилии руками, который, ничего не видя, быстро-быстро хлопал глазами, положил руку ему на плечо и показал на стол: - Да-а, не позавидуешь тебе... Как и нам, однако… Кто-то там у вас здорово напортачил. Но об этом потом. Что случилось, того не вернёшь. А пока пригласите-ка своих солдатиков к столу. Вы же с дороги, усталые, голодные. - Сейчас. Только сначала покажите, где у вас туалет. Мы ведь действительно с дороги. Кто-то из соседей вышел с солдатами в сени, а Михаил Филиппович подошёл к супруге, которая всё никак не могла успокоиться и тихо произнёс: - Успокойся, Марьюш, перестань плакать. Вон как всё обернулось. Теперь даже и не знаешь, что думать. Может, и живой ещё наш Андрюша-то… Я же говорил тебе, что в жизни всякое бывает. А там ведь война… Та попыталась было встать с лавки, но муж, а с ним вместе и Наташа, удержали её. - Ты, мамочка, приляг на диван, отдохни. Мы с Валей всё сами сделаем. Солдаты вошли обратно, молча сняли зелёные бушлаты, повесили на гвозди, осторожно погромыхивая рукомойником, помыли руки и, стесняясь, уселись за стол. Но когда Михаил Филиппович поставил на стол бутылку водки, Воронин тут же отодвинул её в сторону: - Нам никак нельзя! Особенно теперь! Придётся ведь в военкомат поехать и через них связаться с частью. А с дурной головой можно такого натворить… - Я понимаю… Просто как-то неудобно перед госьтями, везьде ведь так принято, - не стал сильно настаивать на своём хозяин. - Это нам неудобно. Из-за какого-то разгильдяя такой ляпсус случился. Теперь вот нам расхлёбывай… Пока военные обедали, Марья Алексеевна немного успокоилась, пришла в себя, поднялась и подошла к столу. - Где же тогда наш Андрей? А? Где наш сынок? – глядя то на майора, то на лейтенанта красными, опухшими от слёз глазами, без всякой надежды спросила она. – Где он? Увидим мы своего сына, или нет? Воронин вздохнул, пожал плечами, отодвинул ложку. - Я очень мало знаю об этом. Знаю только, что их отделение попало в засаду. Бандиты напали на них внезапно. В первые же минуты боя большинство бойцов были убиты, или ранены. Подкрепление-то быстро подошло, но… Раненых было два-три человека, они размещены в госпитале, а убитых вот развозим по-домам. Теперь я даже не могу вам сказать, где ваш сын. Но всё-таки считаю, что есть надежда. Если спутали Андрея с этим бойцом, вдруг да окажется, что ваш сын жив. Подождите несколько дней. Потерпите уж как-нибудь. Всё выяснится. А я от лица командования приношу вам свои извинения за это недоразумение. Повторяю, что моей личной вины в этом нет, - лейтенант поднялся из-за стола. - Да кушайте вы, кушайте, где нö ещö вы сможете покушать-то? – Марья мягко посадила его обратно за стол. - Спасибо большое, наелся. Я же не верблюд, - через силу улыбнулся Воронин. – Теперь нам обратно гроб надо на машину загрузить. Поможете? – и посмотрел на мужиков, сидящих по лавкам. - Конечно, конечно, как же не помочь, - закивали те головами в согласии. Солдаты вышли из-за стола, поблагодарили хозяина и хозяйку. Мужики обратно заколотили доски, только-только отодранные ими, вынесли наружу гроб с телом неизвестного солдата и затолкали в кунг. - Я даю слово офицера, что всё выясню и напишу вам обязательно. Адрес ваш я знаю, - обещался Воронин, садясь в машину. – Ещё раз прошу прощения за всё, что случилось. - Всё выясним, не беспокойтесь, - заверил Подоровых и майор. - Напишите, сыночки, напишите уж, пöжалуйста. А то ведь совсем ничего не знаем да, куже этого ничего нет, - бормотал вдогонку Михаил Филиппович, хотя его уже никто не слышал. Солдаты уехали, а Михаил, Марья, Валя, Наташа, Клава и остальные соседи так и остались в растерянности стоять на дороге. Все молчали, только Марья Алексеевна тихонько причитала: - И что теперь? Где Андрей? Живой? Или мёртвый? И кого это к нам привозили? Тоже ведь где-то мать, наверно, его ждёт? Соседи потихоньку, подходя по очереди к Марье и Михаилу, как могли, успокаивали их, ища и не находя нужных слов сочувствия. Отошла от Подоровых и Клава, поговорив до этого с Наташей, которая обещала тут же сообщить Клаве, если что-нибудь будет известно об Андрее. - Мы теперь ничего не можем сделать, кроме как только ждать и надеяться. От нас ничего не зависит, но ни в коем случае нельзя терять веру. Будем ждать, верить и надеяться, - сказал, вроде бы успокаивая супругу, но на самом деле самого себя, Михаил Филиппович. «Вот и всё, что я успел в жизни», - вертелось в голове Андрея Подорова, когда он увидел направленный на него ствол автомата чеченского боевика. Сейчас это еле заметное отверстие изрыгнёт на него горячие куски свинца и всё закончится. Был человек и не станет его, не надо будет ни о чём беспокоиться. Всему конец. А что бы на его месте сделал капитан Селёдкин? Он бы, конечно, не сдался, он бы каким-то образом проник в сознание этого самодовольного боевика и усилием воли отвёл его руку с автоматом в сторону, чтобы пули прошли мимо. А чем он хуже? И Андрей напрягся всем своим существом. Теперь он уже никакой не Подоров Андрей, а чернобородый страшный бандит с ощеренными в улыбке зубами. Чечен наставил автомат на лежащего перед ним совершенно беспомощного раненого бойца. Ему кажется, что оружие нацелено в голову, а на самом деле руки не слушаются, так и уводят ствол куда-то вбок, немного в сторону. Раздалась автоматная очередь, пули раскрошили камни возле головы Андрея, разлетевшиеся осколки рассекли кожу, лицо залила кровь. Довольный боевик осклабился, закинул автомат за плечо и быстрыми шагами направился дальше. Ему тут задерживаться уже никак нельзя, так как вступила в бой основная часть воинской колонны, которая была спасена благодаря гибели разведгруппы. Очереди автоматов время от времени заглушались разрывами гранат и мин, которые падали немного в стороне от бронетранспортёра, чтобы не задеть своих. А вдруг кто-нибудь остался ещё в живых. Верить и ждать, не зная ничего, оказалось очень трудно. Но в конце концов в дом Подоровых пришло долгожданное письмо. На конверте, надписанном незнакомой женской рукой, отправителем значился Подоров Андрей Михайлович. Марья Алексеевна дрожащими руками надорвала конверт, но из-за застилавших её глаза слёз не могла ничего различить, буквы так и расплывались. - На, прочти ты, я не могу, - протянула она исписанную красивым мелким почерком бумагу мужу. - Не сам написал, кто-то другой, и по-русски, - надевая очки и при этом не попадая их дужками за уши, проговорил Михаил Филиппович, которому до невозможности не терпелось самому быстрее ознакомиться с содержанием письма. - Слушай, Марья: «Здравствуйте, дорогие папа, мама, Наташа и Валя! – тут и у железного вроде мужика голос дрогнул. Он быстро снял очки, протёр глаза, откашлялся, опять нацепил на нос очки и продолжал: - С большим солдатским приветом к вам ваш сын Андрей. Не удивляйтесь и не тревожьтесь, что пишу не сам. Попал по собственной неловкости в госпиталь, где и валяюсь уже неделю». - Господи, живой, живой наш Андрюша! – бросилась обнимать мужа Марья. Теперь уже слёзы радости хлынули из её глаз. До этого казалось, что больше слёз у неё уже не нет, все выплакала, а вот, оказывается, остались ещё. –Слава тебе, Господи! Слава тебе, Господи! Обернувшись к иконам в углу, бухнувшись на колени, она стала отбивать поклон за поклоном. - Не мешай! Лучше слушай, что дальше написано! – недовольно прикрикнул на него муж, хотя и сам от внезапно нахлынувших на него чувств готов был разрыдаться. – Где уж я читал-то? Потерял из-за тебя. А, вот: «Попал по собственной неловкости в госпиталь, где и валяюсь уже неделю. В коридоре казармы менял перегоревшую лампочку, упал с табуретки и повредил ногу. Да ещё лампочка разбилась в руке, теперь пальцы забинтованы, из-за этого сам писать не могу, за меня пишет медсестра». - Вот ведь, сердечный, нас жалеет и правду не сообщает. Откуда ему знать, что у нас тут было, как над нами наиздевались, - вполголоса проговорила Марья. - «Служба моя идёт нормально, аппетит хороший и я сейчас сильно поправился. Так что когда вернусь домой, то вся старая одежда мне будет мала. Придётся весь гардероб обновить. А как вы живёте? Как Наташа и Валя учатся? Что у вас нового? Как живёт Клава? Передайте ей от меня горячий привет. Также передавайте приветы всем моим знакомым, если кого увидите. Пишите мне пока по этому адресу, а если он изменится, я сообщу. Долго тут я прохлаждаться не собираюсь, всё заживает, как на собаке, уже почти совсем здоров, скоро выпишут. За меня не беспокойтесь, всё у меня нормально. Остаюсь ваш сын Андрей. Крепко обнимаю и целую вас всех, мои родные. До свиданья!» - Господи, живой, живой наш родненький, ранило только. Лишь бы не сильно, лишь бы быстрее выздоровел, - утиралась платком Марья. - Вот и выяснилось, всё не так уж плохо оказалось. Вот и верь всякой бумаге! Сидят там в штабах канцелярские крысы, работу свою, как положено, делать не могут! … мать! – теребя в руках очки, изливал душу Михаил Филиппович, а у самого в голове вертелось: «Хоть бы руку или ногу не отняли! Кто знает, какие ранения Андрей получил?» - Надо бы съездить, проведать Андрея, только вот как? - Да-а… - протянул Михаил. – А где столько денег взять? На билеты, на еду. Да и как найдешь? Адрес сегодня один, а завтра, может, уже другой будет. Хотя, конечно, говорят, язык до Киева доведёт. Но и помочь мы ничем не сможем. А дом, хозяйство, скотину на кого оставим? - Вот так всегда, всю жизнь привязаны к хозяйству, - всхлипнула Марья и покачала головой. – Даже к родному сыну не съездишь… - Не городские ведь! Им то что! Закрыл квартиру на замок и поезжай, куда хочешь. Никого кормить-поить не нужно. Теперь уж подождём, слава Богу, живой оказался, сам скоро приедет. Андрей приехал в Сыктывкар рано утром. Опираясь на палку и сжимая зубы от боли, медленно сошёл по лестнице вагона на перрон. Поставил чемодан на скамейку и окинул взглядом знакомую площадь перед вокзалом, откуда он уезжал всего каких-то два года тому назад, ему же казалось, что с того дня прошла целая вечность. Позади остались служба, стычки с боевиками, ранение, госпиталь, где ему никак не хотели верить, что зовут его не Сашей, а Андреем. Можно сказать, прибыл домой. Ведь Сыктывкар – это уже своя родная Коми Земля. И снующие перед вокзалом люди – это тоже свой, коми народ, пусть хоть большинство из них говорит по-русски. Андрей с усилием спрятал появившуюся на его лице улыбку, опасаясь, как бы никто не подумал, что солдат с палочкой в руке немного не в дружбе с головой. После вагонной духоты дышалось легко, чистый весенний воздух так и распирает лёгкие. На душе стало так хорошо, что захотелось петь, но опять усилием воли усмирил себя, чтобы не будоражить людей. Андрею не хотелось толкаться в забитом до отказа автобусе, поэтому подошёл к свободной скамейке, сел, чтобы подождать, пока пассажиры, хлынувшие с поезда, рассеются. Снег на площади расчищен, но по краям ещё лежит грязными сугробами. Весеннее солнце не успело пока их слизать. Сидел на скамейке и от нечего делать рассматривал находящихся поблизости людей. На соседней скамейке справа от него сидели две девушки и лениво курили. Затянутся дымом, выпустят струйку вверх, затянутся, снова выпустят. Андрей с детства терпеть не мог курящих женщин, поэтому хотел уж отвернуться, но одна из них показалась ему знакомой. Он внимательнее взглянул на неё и от неожиданности у него вдруг ёкнуло сердце: Таня Игнатова! Но как же она изменилась! Где же теперь её красота, тот блеск, который когда-то чуть не свёл с ума Андрея? Прежде кругленькое, похожее на румяный колобок лицо осунулось, посерело, так что казалось, будто оно посыпано пеплом. Сверкающие, как яркие угольки, глаза поблёкли, ушли вглубь, стали похожими на грязные лужицы на снегу под работающими тракторами, где по краям чернеет мазут, а в серёдке пенится солярка, пустые, смотрят куда-то вдаль, ничего не видя. Небольшой когда-то нос удлинился и сплющился, стал похожим на стоптанный носок керзового сапога. Круглые, словно надутые воздушные шарики, груди, так и притягивающие взгляды парней, вообще исчезли. Давно не видавшие мыла, не говоря уже о шампуни, волосы даже не были расчёсаны, и как пакля, торчали во все стороны. Да и одета кое-как, болоневая куртка, которая прежде, видимо, была белой, теперь же серая, а снизу вообще чёрная от грязи. Небогатый гардероб её довершали чёрные спортивного типа брюки, забрызганные и порванные снизу, и потрескавшиеся, заношенные кроссовки. У Андрея от удивления как-то сам собой раскрылся рот и никак не хотел закрываться. Он не мог понять, да неужели же это сидящее невдалеке от него чучело и есть та самая Таня, из-за которой в своё время передрались подряд все ребята их школы, да не только их, но и Пасаёльской. Таня же, очевидно, почувствовала на себе его взгляд, повернулась к Андрею и в её пустых, до этого ничего не выражающих глазах появилось какое-то более-менее осмысленное выражение. В её голове, как у маленького ребёнка, закрутились невидимые кадры когда-то мелькавших перед ней картин минувших дней. Лоб её наморщился, мозги заработали и вот уже на лице появилась улыбка – Таня тоже узнала Подорова. Она повернулась к своей подруге и что-то сказала ей, кивнув головой в сторону Андрея, а та заинтересованно оглядела солдата с палочкой. Таня указательным пальцем щёлкнула окурок на подальше на асфальт, поднялась, и лениво шаркая ногами по асфальту, подошла к Андрею. - Привет, Андрей! Люди болтали, будто тебя в Чечне убили, а ты, я гляжу, живой. Можно, я рядом с тобой сяду. - Садись, тут свободно, - Андрей передвинулся немного в сторону, освободив место для девушки. Она присела рядом, опустилась локтями на колени, будто ей тяжело держать туловище и, повернув голову, стала внимательно разглядывать Подорова. - А ты сильно изменился, совсем взрослым мужиком стал. Герой, да и только. А наград-то сколько! Лицо вон со шрамом… Это ничего, шрамы украшают мужчину. И с палкой… Отслужил? - Да, комиссовали вчистую, - вздохнул Андрей и вытянул вперёд больную ногу. Ему совсем не хотелось сидеть рядом с Игнатовой да ещё и разговаривать с ней. Но и молчать было неудобно. – А ты что, здесь живёшь? - Да, почти два года уже в городе. - И что? Учишься? Работаешь? Таня опустила голову между колен, смачно плюнула под ноги и растёрла слюну подошвой кроссовки. Помолчала, подняла голову, взглянула куда-то перед собой и снова повернулась к Андрею. - Не работаю, не учусь… Так живу. - А что, тебе можно. Отец, наверно, давно уже квартиру тут купил, деньги присылает, зачем тебе учиться или работать. Знай себе веселись! Никаких забот! На лице Тани появилась кривая улыбка, которая ещё больше обезобразила её, и тут же исчезла. - А ты, Андрей, вижу, ничего про меня и не знаешь. - Откуда мне знать, сколько уж дома не был? – угрюмо бросил он ей в ответ. - За два года много воды утекло, теперь я уже не та Таня Игнатова. - Что, замуж вышла? – прикинулся непонимающим Андрей. - Да нет, я имею в виду, что просто я сильно изменилась. А отец мой уже давно в земле лежит, так что денег мне присылать некому и квартиру покупать тоже, - вздохнув, выпрямилась Таня и прислонилась к спинке скамейки. Её глаза заблестели и она закрыла лицо ладонями. - Ну, не обижайся, я ведь и правда об этом ничего не знал, - Андрею стало неудобно перед Таней, он резиновым наконечником палки черкнул несколько раз по асфальту и тронул девушку за плечо. Та вытерла глаза тыльной стороной ладони, заглянула парню в глаза и спросила: - Андрей, у тебя деньги есть? - С-сколько-то есть, - от неожиданности даже заикнулся Андрей и удивлённо взглянул на Таню. - Спонсируй на одну дозу, а то у меня ни копейки не осталось. Вот-вот уже ломка начнётся. - Да ну-у, что ты? - Андрей, милый, ну, пожалуйста! Ведь когда-то я тебе нравилась, вспомни! Хочешь, сейчас на колени перед тобой встану, - и Таня действительно опустилась перед ним на асфальт, на который только что перед этим плевала, руками обняла его за колени и заплакала. - Да что ты, люди же смотрят, перестань! – Андрею стало неудобно, он попытался приподнять Таню, но когда ничего из этого не получилось, он согласился. – Ну, хорошо, сколько тебе нужно? Та посмотрела на него своими глубоко запавшими глазами с чёрными кругами вокруг и назвала сумму. Он вытащил бумажник и отделил ей несколько купюр. Таня аж пискнула от радости. - Подожди, я сейчас! – и скрылась за зданием вокзала. Андрей хотел быстрее уехать отсюда, отделаться от Тани, но не успел. Через несколько минут с полиэтиленовым пакетом в руках она была уже возле него. - Поехали к нам, хоть чаем угощу, - потянула Андрея за руку. – Дай чемодан, тебе ведь тяжело. Схватила стоявший возле парня чемодан и побежала к автобусу, на бегу крикнула подруге: - Поехали, Тонька! Подоров не успел и глазами моргнуть, а девушки уже махали ему из двери автобуса. Пришлось догонять свой чемодан с вещами и документами, пока он не уехал чёрт знает, куда, только на всякий случай запомнил номер автобуса. Народу было немного, он сел на свободное место напротив девушек. - Ты зачем мой чемодан-то украла? – будто в шутку, улыбнувшись, спросил у Тани. – А, может, я не хочу ехать с вами? - Ненадолго же. Посидим, попьём чаю, и обратно. Успеешь ещё в Веждино уехать, автобусов сейчас много ходит, - в ответ рассмеялась Таня. – А у меня когда-то с Андреем чуть роман не получился, - повернувшись к подруге, продолжила она. Та было изобразила на своём сером лице улыбку и заинтересованность, но через минуту снова стала безразличной ко всему. - Да какой там роман, - отмахнулся Андрей. – Так, небольшой рассказик. Автобус с широких улиц свернул на узкую кривую улочку с разбитым асфальтом, на ухабах его мотало из стороны в сторону. Многоэтажки остались позади, по бокам дороги потянулись старые частные домики. Ехали недолго. - Нам выходить, - бросила на одной из остановок Таня. Девушки, а с ними и Андрей поднялись со своих мест и вышли на улицу возле столба со знаком, изображающим автобусную остановку. - Пришли, - коротко сообщила Таня, когда подошли к старому, наполовину вросшему в землю деревянному дому. Шиферная крыша вся заросла зелёным мхом, а возле трубы к небу тянула свои ветки тоненькая берёзка. Покосившиеся некрашеные наличники окон тихо без слёз плакали. Поднялись по шатающимся ступенькам лестницы на крыльцо, державшееся на сгнивших столбах буквально на честном слове. Тоня достала из какого-то отверстия сбоку ключ на чёрной верёвке и отперла дверь. - Прежде здесь бабушка жила, пока не померла, - сказала она Андрею. – А теперь мы с Таней вдвоём кукуем. Войдя внутрь, Андрею в нос сразу ударил неприятный запах. В первой комнате была кухня, а следующая, видимо, служила спальней. Девушки, а живут слишком уж грязно, полы, видно, давно не встречались с веником, не говоря уже о тряпке. Деревянный диван возле окна, два стула, стол, заваленный грязной посудой. Печь-плита с наполовину отвалившейся штукатуркой, почерневшая от сажи возле дверки. Куда ни глянешь, везде валяются шприцы. Андрею было даже трудно дышать в такой обстановке. И зачем он притащился сюда за этими наркоманками? Можно ведь было забрать чемодан и обратно выйти из автобуса. Пусть бы одни и ехали. Может, сейчас выйти? - Садись, отдохни, чего стоишь? – Таня подтолкнула Андрея к дивану. – А мы пока чайник поставим. Девушки сняли куртки, кроссовки, надели домашние халаты и тапочки. Андрей снял бушлат и афганку, повесил на вешалку возле двери, ботинок снимать не стал, подумав, что их пол больше испачкает его обувь. Тоня с Таней вместе быстро убрали со стола посуду, а через короткое время перед ним уже стояли стаканы с горячим чаем, на тарелке разложен хлеб, печенье, конфеты. По дому быстро распространился вкусный запах жареных котлет. Все продукты Таня вытащила из принесённого ею пакета. Андрею нетрудно было догадаться, что угощают его за собственные же деньги. Хозяйки сели за стол напротив гостя. - Давай, Андрей, поешь, ты ведь с дороги, голодный, небось. Подоров преодолел отвращение и, присев к столу, вместе с девушками поел жареных котлет, которые, вообще-то, оказались довольно вкусными. С печеньем выпил стакан чаю. После этого, поблагодарив за еду, отодвинулся от стола. - Что ты так мало ешь? – удивилась Тоня. - Спасибо, уже наелся, - успокоил хозяйку Андрей. - Ну, тогда рассказывай, как служил, как воевал? Мы ведь здесь живём и ничего не знаем, где что творится, - улыбнулась солдату Таня. Он же только пожал плечами. - Да мне и рассказывать нечего. Вы больше меня знаете. Вам по телевизору всё показывают, а я только грязь месил и в госпитале валялся. - А ты всё такой же скромный, как и прежде. Не хвастаешься, как другие. Некоторые вон возвращаются с Чечни и хорохорятся, а сами где-то в штабе сидели, войны не видели. Просто так, ни за что, наверно, не стали бы давать тебе награды-то? – Таня старалась разговорить Подорова. - Да можно сказать, ни за что. Я ничего такого геройского не совершил. Во время этого разговора Тоня зашла в комнату и минут через пять вышла. Девушки перемигнулись между собой. - Ой, жарко что-то стало, - помахала руками Таня и встала. – Пойду, переоденусь. Она зашла в комнату, а через некоторе время вышла, одетая в длинный халат без рукавов. На сгибах локтей у неё виднелись многочисленные следы уколов, в некоторых местах образовались даже язвы. От их вида, хотя ему и не такое доводилось видеть, Андрею стало ещё противнее, и он отвёл глаза, стал глядеть в окно. Таня и Тоня же на глазах повеселели, на их бледных щеках даже показался румянец. Таня села на диван вплотную к Подорову и лукаво заглянула ему в глаза. - Ну, что, Андрей, сильно соскучился во время службы по женской ласке? – и, улыбаясь во весь рот, потёрлась, как ласковая кошка, о плечо парня. В ответ он спокойно, но решительно отстранился от неё. - Спасибо за чай, Таня, но мне пора. - Куда спешишь? Давай зайдём в комнату, помилуемся, а? Ты разве не хочешь развлечься, ведь целых два года девушек не видел? Таня распахнула полу халата и закинула тонкую голую ногу на колено парня. Андрей, который и правда очень долго не встречался с девушками и был нормальным мужиком, опустил глаза книзу. Но как только увидел и на её ногах многочисленные следы от уколов, тут же отвращение к этой падшей женщине вспыхнуло с новой силой, к горлу подступила проглоченная за столом пища, вот-вот вырвет. Вспомнилось, как в клубе во время дискотеки Таня подняла его на смех, опозорила перед всей молодёжью села, втоптала в грязь его чистое чувство, и Андрей с силой оторвал от себя прилипшую к нему тварь и вскочил с места. Его нисколько не прельщали ни Танины высохшие, как лучина, ноги, ни она сама, которую, видимо, уже объездил не один десяток жеребцов и спереди, и сзади, кто только ни хотел, кому только не было лень. - Отстань, противная! Не приближайся ко мне! Я тебе не какой-нибудь… - у Андрея от злости иссяк даже запас слов. - Тогда убирайся отсюда! – не сразу нашлась, что сказать, Таня, хотя Андрей, взяв в руку чемодан, уже выходил за порог. - Я думала, ты настоящий мужик, а ты, оказывается, нюня, пидер! – вопила в открытую дверь вдогонку ему Таня. В сенях Андрей встретился с двумя парнями, которые как раз вошли с крыльца, Таня тоже увидела их и закричала, обращаясь к ним: - Ну-ка, ребята, выверните карманы этого инвалида! Он с Чечни едет с тугой мошной! Можете даже убить, я разрешаю! Никто его и искать-то не будет! Парни закрыли проход. Андрей, который не ожидал такого поворота событий, шагнул назад, к стене. В левой руке чемодан, правой опираясь на палку, он стоял совершенно беспомощный, только внимательно ждал, что будут предпринимать эти мордовороты. - Сам отдашь, или тебе помочь, - нагло ухмыльнулся первый, который был выше и шире другого. Он ладонью левой руки многозначительно пошлёпал по кулаку правой. Андрей отметил, что в этом парне было что-то общее с тем чеченским бандитом, который когда-то собирался прикончить его. Такой же наглый, самоуверенный, чувствующий свою абсолютную безнаказанность, с застывшей на лице презрительной ухмылкой. От его унижающего взгляда у Подорова прямо всё вскипело внутри. - У меня для вас ничего не приготовлено. Освободите дорогу, я же вам не мешаю, - спокойно, держа себя в руках, произнёс Андрей. - Не желаешь добром, тогда считай, что ты уже покойник, я ведь боксёр, - сжатый кулак парня без замаха, рассекая воздух, изо всех сил обрушился на челюсть беззащитного солдата. Но случилось непредвиденное. Подоров даже не шевельнулся, ни на сантиметр не отклонил головы, а кулак боксёра, скользнув вблизи лица, со всего размаха ударился о стену позади Андрея. Андрей же по-прежнему стоял, не двигаясь, только по крепко сжатым губам можно было догадаться, что он готов к нападению второго. - О-о-о! – завыл от нестерпимой боли и опустился на корточки ударивший. Баюкая, как ребёнка, левой рукой правую, он продолжал вопить и стонать. - О-о-о! Рука! О-о-о! Руку сломал! О-о-о! Таня бросилась не то к плачущему, не то к кричащему парню и тоже завизжала во всю глотку: - Бандит! Сволочь! Человека ни за что калекой сделал! Сейчас милицию вызовём! В тюрьме сгниёшь! Там тебе место! Андрей же не слушал их воплей, он только молча стоял и ждал, что будет предпринимать второй парень. Но он только побледнел и, подняв обе руки перед собой, показал, что ничего против Подорова не имеет. - Отойди с дороги! – твёрдо глядя на него, шагнул вперёд Андрей и, не оглядываясь, спокойно вышел и спустился по лестнице. Покосившаяся калитка сухо скрипнула за солдатом. Автобусом с запомнившимся номером он вернулся на вокзал, где сел на знакомую «пятёрку» и без помех добрался до пединститута. Где-то рядом должно быть общежитие, может, пройти в переулок, за этими двумя зданиями? Так и есть, да ещё не один корпус. Остановился, поставил возле ног чемодан, достал на всякий случай записную книжку, хотя и так помнил адрес. Так и есть, второй корпус. Уже уверенно поднялся по бетонным ступенькам на крыльцо. Две девушки, весело щебеча, вышли навстречу, увидели солдата, опирающегося на палку, и придержали дверь с крепкой пружиной, дали ему пройти. Сейчас, наконец-то, он встретится с Клавой, а мы не будем им мешать. Иван Ногиев 2009 год