03.11 Уррс унёс Отто с кувырком в зенит, к Гранд Падре, на безобманное поле. Улетел Гром, взять паузу перед возвращением в Шаманию, продышаться от солёной горечи в жёлтых, целебных цветах Архи-Сада. Пропала Аномалия-Лун в хитром, как клубок старых меток, как её улыбка, кувырке. И Белый Дракон Суприори исчез, не проявлялся в покое. А Суприори остался сидеть на белом камне, жгущем солью голые ладони. Ждал Грома, что ему жёлтые цветы. Айн остался рядом, Айн, не отвечающий на вопросы. «Не уходи...» В Суприори билась одна человеческая мысль, как улитка грызущая недавно билась в закрытую дверь, с той же бессмысленной, яростной настойчивостью. Он хотел поднять глаза и увидеть голубое небо. «Почему нет?» – думал он. Он и раньше об этом думал. «Солнце, как излучатель, могу допустить, по какой причине, закрыто от нас. Но почему неба нет?» Странный вопрос при очевидном размахе облачных миров, но для технаря правомерный. Ощущая себя лучше в присутствии холодного дроида, Суприори хотел как-то задержать его, заболтать что ли... – Кто ты? – спросил он, попытку вопроса упростив. Ответ последовал сразу, куда уж конкретней. – Я дроид. «А если до бесконечности повторять?» Ничего на ум не шло. – Кто ты? Не прокатило. Айн чуть склонил голову к плечу и вопросительно промолчал. – Почему мы не видим голубого неба? – задал Суприори единственный занимавший его вопрос. Счётчик небытия направил строгие глаза вверх и снизошёл ими обратно – до Суприори, до ответа!.. Увы, не ответив... – Я спрошу... Здорово. Только на этом всё. Дроид понял человека буквально и актуально. Исчез. «Это не к спеху...» – успел подумать Суприори. Прогнал, спугнул, молодец. Остался один. Вечерело. Он смотрел глазами киборга, ощущением киборга знал, как поднимается вдалеке над морем стена тумана, как готова перекатиться через прибрежные надолбы соляные, каменно-соляные хребты. Знал, что тени пойдут в ней, что спящие тени поднимутся вокруг из солёной земли. Боялся? Наверное. Отчасти. Какая разница, когда нет возможности улететь. На Мелоди, вспоминал, бывало ещё хуже. Ещё тоскливей. В полёте – больней, ветер режет, встречный. Бессмысленность, иллюзорность движения обнажается. В полёте хуже всего. Суприори-киборг осознавал, что остаётся на месте, что нет движения, как такового, принципиально нет. И единения нет с драконом... Либо тени покончат с ним, либо Гром вернётся до ночи. Сполз с камня на чистую соль, рыхлую, рассыпающуюся как крупный песок. Запустил в неё пятерни до влаги и увидел корень Впечатления, невиданного никем прежде него. Не зря выход из обрушенного, захоронённого Стриж-Города располагался над Шаманией. Просочилось?.. Притянулось?.. Кто знает, ведь и в океане Свободные Впечатления притягиваются сами по себе до тех пор, пока не обретут исходное состояние, не сольются в связные, существовавшие когда-то. Подобное к подобному. Не видел, но по замиранию Огненного Круга, по внезапной холодной тоске, Суприори узнал его. Тайный, мелькавший изредка в каштанах, он никого особо не интересовал среди Шаманийцев, этот недостриж, сверхслуга. Чего глядеть, ни «фьюить!..» по горлу, ни пажеской тайны... Раскрывшееся перед Суприори Впечатление, без колючей скорлупы сгустившееся до концентрата корня, предъявило «слугу шлюза». Под шлюзом имеются в виду не вертушки под Стриж-Городом, а понятийный шлюз. Смысловой. Кастовый. Во Впечатлении словно наяву, напротив незадачливого жулика, морального киборга, будущего шаманийца стоял «вербовщик». Он излучал власть. Излучал обещание власти. Реальней человека, ближе дроида, с призраками каштанов несравнимо, проявилось Впечатление вербовщика стрижей. Грандиозное, подавляющее... Только не Пажа! «Привет, замшелые байки!..» – подумал когда-то неромантичный, несуеверный Паж, услышав от Докстри, как вербовщика звали... Люцифер всякого их них звали. Оправданное имя. В амуниции, созданной против гравитации и трения атмосферы, ходящий со скоростью полёта, Вербовщик светился сквозь тонкие «полётные» доспехи, украсившие грудь, бёдра, лоб, предплечья и голени... Плечи, где не было погон стрижей... Он был похож на актёра из труппы внизу, под балконом. Там шумел уличный театр: смех, музыка, бархаты, шелка, перья, меховые боа, апплодисменты... Над сборищем, над театральной сценой, над площадью Вербовщик светился, знакомым неоново-синим, светлячковым огнём. «Неоновым» его шаманицы называли, прежние названия точней: «крип и ксен». Сквозь латы светился «криптоном, ксеноном» вербовщик, с латами вместе. И глаза светились. Горели тускло, тяжело, будто мутные звёзды сквозь голову, от горизонта ада. Площадь шумела, труппа срывала овации. Вербовщик смотрел на отбившегося от стаи, обделённого и отвергнутого актёра. И повторял: «Все и каждый... Все и каждый...» Мертвенная, холодная тоска окатила Суприори и застыла на нём ледяной коркой, как до первого включения Астарты, когда с пика её на Южный Рынок смотрел: «Все. Каждый». Во Впечатлении губами человека напротив, Суприори повторял общеизвестное прозвище вербовщика. Не Люцифер, нет. «Ксен – чуждый он...» – шептались простые люди, чуждый. «Крипт – скрытый он...» – так называли стрижи. Между этими двумя прозвищами лежало главное, настоящее имя, оно же – подпись и печать. «Кровью? – усмехнулся когда-то циничный, несуеверный Паж. – Огоньками дроидов договор подписывали?» Нет, достаточно было произнести его главное имя: Люцифер. И поклониться, когда ставит клеймо в основание шеи, схему под завтрашние погоны. Никакой мистики – имя считалось за договор, голос – за подпись. Отпечаток стопы, ладони тоже подходит. Слово проще всего. Этот актёр, видимо, не хотел, не планировал переходить из актёрской в стрижиную касту. Чтоб не сломаться и не произнести, он отчаянно, непрерывно шептал общеупотребительное: «Ксен, Ксен... Фобос, Фобос...» И так называли вербовщика, боялись его. А Люцифер повторял наработанное. Тупо, в упор. Вариации, тонкости – лишнее в его деле. Не его искушение толкнёт в спину, а их готовность искуситься. Он говорил, он твёрдо обещал, что на следующий же день новый стриж пронесётся над головами всех своих обидчиков. Потому что он прав, они осуждены. Тише, как положено, вкрадчивей клялся, что соль земли – власть. Повторял, что он, Люцифер предлагает ему власть. Напряжённый как стриж, убедительный как король борцов, из которых вербовщика и выбирали. Вербовщик излучал жажду той власти, которую предлагал. Он излучал, – Паж без труда понял это, – неутолимое желание самому быть стрижом! Евнух среди них... Через руки Вербовщика проходили сотни людей навстречу с погонами, недоступными ему... Первый светлячок, горящий между человеческим, которое терял, и кибер-стрижиным, в котором ему было отказано. Жуткое состояние. Производное лжи. Того, кто станет Ксен, Крипт, Люцифер, профессора заведомо выбирали из самых эффектных внешне борцов. Давали резаки, позволяли войти во вкус и под надуманным предлогом отнимали их. «Отработаешь вину, завербуешь стольких-то, получишь назад стрижиные крылья». Этого не происходило никогда, потому что с ходом времени Вербовщик становился всё успешней. Не в ксеноновом свечении тела под латами, не в словах и не в тоне, свободно преходящем от вкрадчивости к угрозам и обратно, смертная, ледяная тоска заключалась в том, что каждый знал: он не лжёт! Не лжёт! Бери! Люцифер – вербовщик обиженных. Люцифер – оружие слабых. Люцифер, изнанка дроидского, Дарующий-Силы эпохи стрижей! Он обещал, он исполнял, он только слегка не договаривал... Едва склонишься перед ним, едва подставишь плечи под клеймо, едва поклонишься «Люцифер...» Сахар и соль земли лягут в твои омертвевшие руки безвкусными навсегда. Сахар не сладкий, соль не солёная. Потому что отныне ты – киборг, киборг, киборг! До последнего заката, до бессмысленной, ночной стрижиной дуэли, освобождающей разом от жизни и от погон. «Киборг, добро пожаловать!.. Ха! Ха! Ха!..» Это – ни докстри, ни раздосадованная профессура не поправили: завершив сделку вербовщик смеялся! Гомерическим, рвущимся из утробы демоническим хохотом... Имидж к чёрту. Не мог иначе. Он и сам не понимал, почему. На претензии плевал, но удивлялся, что бессилен сдержаться. Он чувствовал себя отомщённым в этот момент. Завершив Астарту, Суприори ощутил вот эту конкретно тоску, ледяной туман. Редко бывает, когда течение вынесет ледяное крошево со дна, а бурун подхватит и бросит во всадника, неосторожно снизившегося над морем. Суприори тогда заключил сделку. Он смирился с ледяной тоской, видя грядущую власть, тоскуя и ужасаясь. Заключил вслух! – Люцифер Южного Рынка – Астарта... – произнёс он тогда. Имя, крутящееся в корне Впечатления, поразило его. Айн появился так же внезапно, как пропал. Строгий силуэт дроида возник внутри очертания вербовщика, внутри его света и шёпота: «Повтори... Произнеси... Как зовут меня, ты же знаешь...» Дроид перед человеком ровнёшенько возник, как положено, с чётким докладом: – Не знаю. И никто не знает. Морок пропал. Суприори вздрогнул и рассмеялся. Характерный парадокс заключён в ответе высшего дроида-счётчика-небытия. Понимать его надо, как «все знают». В каждом дроиде второй расы сохранилась память о той необходимой поправке, когда их технологии вынуждены были служить кибер-технологиям, однозначно суицидальным против человеческой природы. Непереносимая ситуация. Поправка такая... В легендах самых разных эпох и народов нечисть боится солнечного света, не успев спрятаться, физически разрушается при нём. Облачные хранилища парили над Отрезанным Городом, над вертушками, над башнями профессорских школ, над Стриж-Городом, отнюдь не заслоняя солнечного света. Его синь и голубизну они не затрагивали. Для кибер-механики каждого следующего поколения таковое положение становилось всё более неудобным. Солнце попросту – очень сильный и здорово широкоспектровый излучатель, а механика точна, ей не требуется, её портит. Едва подстроишь вилку какую-нибудь отправляющую мозги на запредельную скорость расчётов, отсекая пространственное ориентирование, как утренний час сменился полуденным. Излучение совершенно другое. Над эффектами, привносимыми кибер-вилкой в мозги, случайные зрители от смеха рыдают, кто с вилкой в башке, от ужаса. И опасно, и жутко, и неэффективно. Требуется что-то принципиально поменять. Профессора думали извернуться похитрей, движимые гордостью и обычным для узких специалистов недоверием к общедоступным, лежащим на поверхности решениям, презрительным недоверием. Но хитрые ходы упирались в глухую стену. Людям не привыкать пользоваться тем, принцип работы чего для них мистика, устройство секрет, даже настройка – магическое действо. В дроидские времена стократ, повсеместное явление. Ещё до автономных дроидов, проектирование в науке и прикладной механике свелось к запросам для технических дроидов. А уж там они сами между собой выбирали пути решения, обращаясь к заказчику лишь в поворотных точках. Раз, тысячу раз. Суть не меняет, вручную расчёты подобного уровня людям не произвести. Тонкость сборки тоже доступна лишь дроидским моторным, ниже субатомного уровня, манипуляторам. Дроиды не спешили осуществлять расчёты и сборку кибер-механики... Саботажники. Когда солнце в очередной раз подложило в троянского коня вместо кибер-воинов кибер-свинью, некий профессор стукнул кулаком, постановив: – Большой, громадный зонтик, и баста! Но и зонтик-то, достаточный, чтобы закрыть планету от солнца, вручную не сошьёшь. Надо побудить дроидов. Запутать их. Следует учитывать и то, что однажды раскрытый этот зонт должен стать неубираем, иначе какой смысл? Дроиды просекут фишку, на кнопку нажмут, он и сложится. Тогда было задумано и осуществлено преступление всемирного масштаба. Дроиды, от момента возникновения не помышлявшие о войне с людьми, потерпели в этой односторонней войне сокрушительное, крупное поражение. А нет поражений без контрибуций. Газовое оружие принадлежало к запрещённому издавна. Слишком просто, слишком без выбора. Оружие, применённое профессорами, было именно газовым, сплошного действия. Против своих. Против человечества. Им нужны были заложники. Они взяли в заложники человечество целиком. Не летальный газ, он произвел мутацию... Видоизменение людей не позволило им пользоваться облачными хранилищами в тогдашнем состоянии. Что означает, и влага связных Впечатлений не усваивалась телами, ни как образы прошлого, ни как влага. Оперировать мельчайшими дроидами тела профессора не могли, но ломать не строить, испортить смогли запросто. Примитивный модулятор погудел и выдал ядовитую дрянь. Распылённая кибер-механика была настолько мала, что связалась с дроидскими основаниями и не подлежала извлечению, иначе как «пинцетом», вручную. Ни автономными дроидами регенерации, ни техническими, обитающими в теле, она не воспринималась как дефект. У кого бы из них, старейших дроидов, спросить, разве что у Гелиотропа: поняли они, что произошло? Что случилась не техногенная катастроф, а намеренная провокация? Интересно спросить, но в итоге неважно. Хитрый расчёт профессоров оказался верен, дроиды пошли путём наименьшего сопротивления. Изменения внесли не в людей, а в структуру облачных хранилищ... Распростёрся повсеместно пасмурный день над ещё не уничтоженными взрывом Морской Звезды, безжизненными континентами, и только Стриж-Городом протыкал его Клыком главной башни, где Томас-докстри сидел за пианино кодировки, ещё далёкий от раскаяния, но уже близкий к помешательству. С Клыка впервые днём, – многолюдным днём, а не ночью, озарённой карнавальными огнями! – сорвались из широких балконных окон стрижи. «Фьюить!.. Фьюить!..» Со спины... В лобовую... Плечом на горло... Оборот вокруг резаком... Едва прикасаясь... Едва-едва... «Фьюить!..» Дать стечь обмякшему телу с указательного пальца... Рядом атаковавший стриж на указательный резак принял жертву, закрутился до шеи в шею, до смертоносного объятия... Смерчики смерти уходили в землю. Бульвары пустели. Была паника. Но вскоре налёты стрижей будут восприниматься, как явление природы. Погодное явление вечно пасмурного неба. Смеялись они там, в бастионах школ, как смеётся победитель своей силе и удаче? Ужаснулись на миг? Не верится. Они же – профессора, а тут разом столько свеженького материала. В виварий, срочно. Когда-то единицу яда измеряли в мышах... Одна ядо-мышь, сколько надо, чтоб мышь сдохла. Профессора и Томас-докстри считали в «бульварах» эффективность оружия, сколько сотен метров в толпе на полной скорости прорезал бы, стриж, не замедлившись. Скольким отрезал бы головы. Исключая киборга-Томаса, о раскаянии профессоров дроидская история умалчивает. В стрижах осталась рудиментарная тяга к солнцу. Высота Клыка позволяла его видеть. Тягу сохранила, как ни странно, кибер-механика резаков, плотно объединяемых с телом, и сконструированных прежде кибер-газа. Не как нужное, а как противоположное ей, как сахар шаманийцам, стрижу солнце. Закаты были особым временем, которое стрижу не пропустить. Потому на закатах люди могли гулять по бульварам спокойно. Ночи по-прежнему доступны стрижам, но... После заката тянет разлечься, растечься. Стрижи сделались полностью дневными птицами. Лишь иногда толкнёт что-то... Стриж сядет резко и смотрит на пятно луны за облаками, на прямоугольник погон или раскрытые сброшенные резаки. Это ещё не та, далеко не та ночь, в которую он сорвётся вниз, не чужого ища, а свою шею подставляя. Но та уже маячит, близится закат, когда стриж переведёт взгляд с пылающих облаков на собрата и прочитает в его глазах их общую мысль: «Сегодня. Пусть один освободиться, ты или я». Их дуэль будет в полную мощь. 03.12 Густав заполучил енота! Живой артефакт достался ему от мима в награду за выкупленного друга. О, впервые с момента прозрения и утраты сумасшедше довольного Густава поглотили сиюминутные хлопоты! Архи-Сад радовался за него, но не то, чтоб сильно радовался еноту... Живой артефакт оказался сродни торнадо, неутомимым злым и диким. С первых минут очевидно было! Густав тащил его на шлейке по мощёным дорожкам сквозь заросли, уговаривал, хохотал, собирался обратно звать дракона и лететь верхом до шалашика в Архи-Саду. Енот тявкал и щерился, небрежно по характеру задуман, создан для красоты. Красота удалась, остальное соответствовало мгновению, в котором занесена над гостем превращающая рука: спешка, неуверенность, раздражение... Густав – ликовал, подарок сверх меры щедрый. Бесстыдно предъявил Селене мохнатое, ощененное зло: – Иди сюда, луна Великого Моря, и восхитись! Гляди, каким муси-пусей ты должна была стать! Жалеешь, что я передумал, а? Не смутился и присутствием позеленевшего от такой наглости Изумруда! Когда Изумруд сильно злился, Чёрный Дракон реально отдалялся от него, кожа зеленела и сила падала вполовину. То есть, падала – бы... Ведь, охотясь в море, на теней и чудовищ Изумруд не злился никогда. Зачем? На что? Легендарной мощи Чёрного, Злого Господина ничего не грозило, увы, для его противников, увы! Как ребёнок Густав возился с живым артефактом. Облизывал прокусанные пальцы. Расчёсывая шубку, повторял: «Я люблю тебя, енот! Ты - мой енот!..» Енот на это не вёлся, и кусал, невзирая на лица, людей соответственно территориальной к нему близости. Кормил. Постоянно кормил. Вот с чем не имелось проблем!.. К недоумению и раздражению Архи-Сада живой артефакт поглощал всё что ни попадя. Проваливалось оно в енота, как в бездонную бочку, куда девалось там, одни дроиды знают! Сластями Густава уже никто не угощал, смысла нет. А этой штуке пускай траву заготавливает! Что не мог съесть, енот разбирал. Не поддающееся – ломал. Остальное воровал и прятал. И был в этом неутомим. Да, кроме того, от него разило, как от енота! Короче, идеальный питомец! – Облезет он у тебя! Полушутливо, полусерьёзно хмурился технарь Карат, когда Густав в очередной раз тащил купать зверюгу в искусственном прудике Архи-Сада. – Я отнюдь не уверен, как в живых артефактах регенерация срабатывает. Пока мокрый енот отряхивался и обсыхал, попутно рвясь прополоскать стыренный у Рори букетик в удивительно вонючих, зверюге под стать, береговых водорослях, Густав выбирал среди ароматических пудр из Шафранного Парасоля, какой шкурку опшикать. Розой? Фиалками? – Зачем, Гут, ну, зачем?! Ты ему ещё жилеточку с юбочкой на Краснобае пошить закажи! Фразу закончить не успел, как повстречал с земли распахнутый взгляд енотовладельца: – А что? Отличная идея... «Скоро холодно, толкучка ветров между сезонами... Бывает живым артефактам холодно? Наверняка». – Нет надежды? – участливо интересовался подошедший Бест. – Нет, никакой нету, – скорбно покачал головой Карат Биг-Фазан. Такой шебутной, мохнатый компаньон и нужен был Густаву, чтобы вынырнуть из глухой тоски. Он очень хотел оживить енота. Карат, смеясь над ним, тем не менее, имел уже мысли в каком модуляторе реально подготовить «впрыск», распускающий отрезки заблокированной схемы. Возражал, однако: – Тебе не нравится, что он однообразен? Не обучаем? Повторяется иногда с точностью до взлая и разворота башки? Так он и не станет другим. Он зверёк! Гут, подумай немножко, таким, как есть, он будет при тебе всегда, пока не наскучит. Оттого, что зациклен! Самодостаточен! Корм ему в шутку, вода, питьё в шутку. А после понадобится вода, чтоб жить. Но Впечатлений он не увидит! Умней – не станет! Зато станет конечен. Схема, которая сейчас по кругу вертится в нём, развернётся, перебрав всевозможные сочетания, закончится. Их меньше, чем в нас, Гут, он ведь зверёк! Рассыплется на огоньки, ты без игрушки останешься. Густав думал. Но думал он не о том. А о том, что оживший енот перестанет его кусать, выслушает и поймёт... Что дальше, Густав не думал. У него не было дальше, было только вчера. Когда испарилось вчера, забрезжил следующий день, на енотовую морду мокрую указал лучом из рамы Собственного Мира: не он ли твоё освобождение? Обладание желанной игрушкой возымело и побочный эффект. Пустой, погружённый в тоску, продуваемый как сито, Густав меньше страдал от корня Гарольда. Он бодрствовал без мыслей, спал неглубоко, в полудрёме успевал сбежать от ужаса разъярённой громады, вздымающейся из бешеных волн, уклониться, проснуться. В первый же день, наигравшись со зверьком, Густав упал без задних лап, енота до того замучив, что рядом дрых, а проснулся от своего крика... Случилось же такое пробуждение не раз и не два, а повторялось каждую ночь. Архи-Сад рад бы помочь ему, да как? Помощь пришла со стороны. Мутноглазый некрупный парень появлялся в Архи-Саду ради настойчивых просьб Амиго, записывавшего его майны сразу в гига-вирту. С парнем торговцы Южного Рынка передали комодо по имени Гут, обитающему среди изгнанников, коллекционное Впечатление – енота. Заискивающий подарок. Паж прост, голубем ему поработать не трудно. Прежде чем уединиться за майнами со стилусом в руке, вместе с обмирающей от предвкушения красоты и тайны, Соль... ...как Амиго шипел на неё, отвлекавшуюся постоянно при звуках невероятных майн! «Пишшши!.. Соль, мы договаривались?» – «Да, да...» Шептала она. В гига-вирту, достопримечательность Архи-Сада, запечатлевали сразу, потому что, не говоря о простой, требующей нотных значков, и голографическая бумага не сохранит архитектуру звука. Стилус позволял зафиксировать, гига – сохранить, но Соль останавливаться не должна! Отвлекаться! Иначе ряды текста и звука разойдутся. Амиго скорописью не владел. Так вот, прежде чем предаться ранним, росистым утром этому приятному занятию, они, Соль, Амиго и гость Архи-Сада, свернули к шалашу Густава. Нет, крика не застали, но Густав вышел к ним цвета мертвенной прозрачности, знакомой Пажу по морским травмам. Тогда Паж ничего не спросил. После, между делом выяснилось, что да, есть проблема... Густав, опытный чуткий комодо, отметил и запомнил снисходительную надменность в реакции Пажа, счёл за предложение торга, со стопроцентной вероятностью – торга за блеф. За майнами Паж остался в Архи-Саду до вечера. Горел зелёный костёр, вытягивался, танцевал. Енот присмирел, живой артефакт гипнотизировало многоцветно-зелёное пламя. Белая коряга каменного дерева лежала причудливой саламандрой в огне. Пажу нечасто доводилось сидеть у костров, и совсем не приходил в голову каменный лес, как дрова. «А здорово получилось. Приучить кого-нибудь из богатеньких и приторговывать дровосеком!» К смолистому, тёплому аромату можжевеловых опилок коряга примешивала прохладный, глубоководный запах, близкий Пажу. Каменный лес не пахнет тревогой, относительно безопасное место Великого Моря... Хорошо и тихо. Народу много, но так темно и тихо, то – будто мало. Густав тянул через соломку енотовое Впечатление, закрыв глаза, улыбаясь блаженно. На фоне слабой улыбки его измученность проступила как пятно ядовитой тени из-под успокоившейся прибрежной воды, когда оседает муть. В кругу костра, напомнившем ему лунный круг, в Паже вдруг заговорил док-шамаш, и он дал себе труд раскрыть рот. – Гут? Густав вздрогнул и очнулся: – А? – Ты, помнится, нарушил воду Гарольда? Густав вздохнул. Зачем отвлёк? Помнится... Всем помнится, хоть с кляпом во рту спи. Паж уплыл дебрями своего косноязычия: – Дак, э... Что, то есть?.. Неужели он до сих пор шубу растит и воет? Неприятная манера торговаться. Настолько свысока... - Воет... Слышно, да? – Слышал, – согласился Паж, не так поняв его. – Раз шесть, не помню уж, сколько подставляли меня, а в первый-то я сам! Из любопытства попробовал, оу, глоточек! Густав круто развернулся спиной к костру и сел напротив демона. – Паж? Послушай... Я провёл жизнь так, что издеваться надо мной – делать одолжение, бить – оказывать милость. Как охотник на всё, что движется, как последняя тварь я провёл жизнь. Но не смейся надо мной. Скажи просто: вот моя цена. Я не верю, прости, на битую ракушку не верю тебе. Но ты хочешь сказать, я готов выслушать. Густав покосился в сторону и вдруг помрачнел: – Ты хочешь... – енота? Искренний смех Пажа, чью улыбку-то раз в сто лет видали, убедил Густава в искренности демона безоговорочно! Комодо фальшь умеет отличить. – Нет, оу! Нет, ха-ха-ха!.. Что я с ним буду делать?! Нырять верхом? А?.. Оу-ха-ха!.. Гут, по бездомности мы с тобой примерно равны. Уж предположил бы, что отниму твой шалашик! Но енота забери! На что он мне, вонючий, кусачий?.. Ну его нафиг! Успокоился и серьёзно спросил: – Так что тебе помешало сплавить тень из его шкуры и бивней? Неужели настолько боишься позеленеть? Каждую ночь свидание – лучше? Или чего боишься? Что присущая тень, что вырвать – ад, больно, не сможешь? Это пустые страхи, с ног на голову: вырывают, чтоб заиметь, сохранить. Если тебе сохранять её не надо, возле Огненного Круга задержи, она испариться, вся недолга. Сразу только! Сразу, а то заморочит, оу, и вырвать себя прикажет и тебя сожрёт. Но это – пустое, если – сразу, если на берегу в тепле, если знаешь, что делаешь, не те проблемы, так как-то, э... да... – О, дроиды... Уважаемый демон, земли и моря господин, это я понимаю, знаю и, наверно, могу. Но он... – большой! Громадный! Ты видел?! Ты, как и я, трогал, нарушал воду Гарольда?! Ха-ха, не верю. Ну, если видел, вспомни - насколько большой! С чем его сплавить, Гарольда? Что станет ему равновеликой противоположностью, а?.. Что?.. Что подобрал ты? – Ээээ... – протянул Паж. – Э... да... Сочувствую. Если б я начал так заморачиваться... Оу, не знаю, чем бы и кончилось... – То есть? – Да какой же он большой, когда это - корень Впечатления? Капля? – Ужас от него большой... Сквозь всё проходит, сквозь любой сон... – Ээээ... Ну... Э, да... Так-э, это ж и удобно. – Удобно?! Офигенно удобно! Ты с Ноу Стоп, кажется, впервые мы там встретились? Я не удивлён. - Эээ, Гут... Удобно для сплавления. Выбирать не надо. Что угодно годится в пару. Расположи строго по диаметру Огненного Круга, вот они и есть две противоположности. Остаётся форму выбрать. Чтоб даже случайно Впечатление Гарольда не стало формой тени – строго по диаметру, на противоположных сторонах. А годится любое... Любое без жути и малого накала, лёгонькое – ему противоположность. Густав сжал кулаки и переспросил: – Ты так делал?! – Да, – терпеливо повторил Паж. – Не единожды. У тебя нерафинированная вода, что я принёс? Отлично. Глотни морской, чтоб в памяти поднялось, рафинируй Впечатление на две части. Скажем, вид енота и, – тявкает он там? – голос енота. Гавканье сплавляй, а вид для формы оставь, чтоб легче схватить. Мохнатый Гарольд станет мохнатым енотом! Ещё та сатана выйдет! Оу, это не вырвать наружу, особенно новичку... А жаль!.. Демон ошибся. Не то, чтобы мысль нова. Так или иначе, к ней подходили даже дроиды. Черный Дракон Ауроруа однажды в холодную ночь, – Архи-Сад тогда рассвет встретил блистающим от инея, – обвил её и Селену излучающим жар чешуйчатым хвостом. Дракон беседовал с девушками, пока их парни, спасаясь от подступающего холода, выделывали что-то замысловатое на борцовском ковре. Мало-помалу изгнанники собирались к дракону поближе, к излучающему мраку. Распределились в итоге между ним и жар излучающим светом – костром. Все хотели заснуть поскорее, миновать холод ночной. А Густав нет. Он пытался не спать. Он чувствовал далёкое море, туманом не дотянувшееся, но сырым ветром долетающее сюда. Ауроруа дремала, Селена перебирала вслух самые прекрасные Впечатления, когда-либо выпитые ею. Не стукнет ли Густава: вот он, противовес Гарольду. Густав улыбался признательно и устало. Явь противостояла Гарольду, бодрствование, и ничто кроме. Дракон спросил: – Господствующий над первой расой, правда ли, – дроид не очень доверял Рори, даже для него её ум представлялся лишку оригинальным, – что пакеты категорий для вас – цифры в ряду? Цифровой алфавит? – Ммм? – высоко-интеллектуально переспросил Густав. – Пакеты, платформы? – повторил дракон и перечислил. – Вероятность, Пребывание, Выход, Остановка, Взаимосвязь... – Что, ммм-мосвязь?.. Рори сонно приподнялась, свет костра превратил в зелёный металл платину её кудрей, и перевела на человеческое эсперанто: – Один, два, три, четыре, пять... Гибким кончиком хвоста, отведя шип в сторону, дракон обнял её за шею и уложил обратно, спи. – А этот ряд... платформ, он где-то кончается? – попытался Густав. – Или все наши цифры для вас – пакеты... с чем-то? – Хаос, Предел, – завершил ряд дракон. – Шесть, семь, – перевела Рори. – Ну, да... Понял, цифры в ряду... Нет, ну... Ты же сам... Для вас они что-то другое, значит... Как я могу ответить? Мы вообще о разных вещах говорим. – Об одних, – возразил дракон. – Для нас они иначе устроены. И по этой причине не могут находиться в ряду. Великолепно. Густав выдохнул. Рори села, оставив хвост, как боа, на шее, и решила изложить закономерности: – По семь включительно слагаемые приобретут качества суммировавшего их пакета. Если разложить на другие слагаемые, они передадут свои свойства суммировавшему пакету. Действие имеет приоритет над сущностью, итог над началом. Один плюс один, не две Вероятности, а Пребывание. Сходится, да, парное созидание дроида... Пять через три, вычитания нет, пять через два, если смотреть в пять, как через три или две прозрачные грани пятёрки, – будет равно, соответственно, две Взаимосвязи, окрашенные большая Выходом, меньшая Бытием. – А дальше семи, – вмешался Амарант, – что там за математика? – Там обычная практически. Только учитывать надо, что и она будет из этих пакетов. Селена обратилась к дракону: – Дроид, если ты способен вообразить Гарольда, ночной кошмар, жуткое видение, на какой пакет он похож, по-твоему? Что надо сложить, обнуляя вектор? – Обнуляя?! – рыкнул громадный ящер на слово неприятное, удивительное ему, сказалась общедроидская тенденция сохранять. – Обнуляя?! Зачем? Выход. Триста шестьдесят. Нули прочь. Он после любого Бытия. Всё равно. Совершенно. Абсолютно. Не нужно мне знать, кто был ваш Гар-р-рольд и как он ж-ж-жуток. Дроидская хитрая, непостижимая математика, их лексикон и алфавит, вот какая: в ней есть только сложение. Исключительно. Разговор зашёл с гуманитарных материй. Кто-то в Архи-Саду поссорился с подружкой, голубем Южного. Цокки-горлицей назвал, а это не всякой по нраву. Искал примирения и надумал с дроидом посоветоваться. Гостил тогда в тенистых зарослях Дрёма. Тёплый лукавый дроид приподнял брови. От удивления даже невесомый шарфик взлетел над его широкими плечами: чего ж хитрого в твоём вопросе? – Подари ей что-нибудь! Что она любит? Сота покачал головой: – Дарил... Ещё придумаю. – Выбросила? – Нет же! Мы общаемся, мы нормально вроде... Она не такая стала ко мне. Странный ты дроид, как простой торговец мыслишь. Какое отношение имеют артефакты с слову? К обиде? Скажи, как мне обратно перемотать, чтоб как было... – Никак, – пожал плечами дроид. – Вперёд перелистни! – Небо и море... Не понимаешь ты меня, ты тоже. – Или ты не понимаешь? Страница закрывает страницу. Тебе это надо? – Это. Не закрывает. – Правильно, не закрывает. – Господин дроид шутит со мной? Рори послушала их, покачала головой и Дикаря призвала, чтобы тот перевёл с эсперанто на эсперанто: – Господин дроид хотел сказать, что – правильно не закрывает. Иными словами, закрывает, но неправильно. – Этого не требуется, – усмехнулся Сота. Дрёма возразил: – А иначе никак. И пошло-поехало про их математику. Можно добавлять. Прибавлять. А отрицательные числа, да, имеются, как отрицательные поступки. – Гляди, – наклонился дроид к человеку, – в обидных словах, что обидно, что худшее в них? Что люди равновелики. И чьи-то обидные слова – они всегда величиной, размером с произносящего их человека. А тот слушающему равен. Они смертельны в любом случае, слова. А извинения? Они того же размера... Плюс ещё. Тем больше, чем больше ты прелистнёшь страниц. – Звучит хорошо, – Рори больше интересовала формальная сторона дела, – но к чему они плюсуются? Тот, смертельный, минусовой раз, он делся куда-то? Разве? – Ты очень умна, изгнанница прекрасная, золотая орбита света вокруг Дарующего-Силы! Не делся. Плюсуются и к нему. Проблема... Ауроруа была нетерпелива, как всякий кого похвалили: – Проблема, что и она, та, что принимает подарки и извинения, плюсуется встречно! – Да! – Отвергает, выбрасывает... Плюсуется. Такая выходит толпа народа! Сота вернул их на землю, слившихся в философском экстазе: – Где выход дроид? – Ну, уж точно не там, где вход! Это ваши глупые человеческие поговорки. Что сделано, то сделано, не вернуть. Иди вперёд, там узнаешь. Густав знал. Но это такой совет, произносить который лень, до того бессмысленно. Далеко выход, очень далеко. Зато – в любой стороне! Иди куда хочешь, болтай что хочешь, дари любую ерунду. Просто будь рядом. Выход – характеристика времени, количественное понятие. Что-то там вдалеке начинает происходить с их дроидской, бесконечно плюсующей математикой, какой-то там неизбежен фазовый переход. То есть, Густав сталкивался с подобной логикой и, конечно, задумывался над тем, чтобы предпринять попытку сплавления тени наобум, лишь бы кошмар прекратился, наконец. Не мог... Ведь ему грозила даже не смерть, даже не встреча лицом к лицу с – Этим, а превращение в – Это... Но появился Паж, парень, который не рассуждал по цифры и пакеты. Паж сказал: «Я. Я делал это». Густав взглянул ему в глаза, сквозь тинистую мутную плёнку посмотрел в глаза полудемону-полудроиду и поверил, обретя всё, чего недоставало ему. Решимость. Не желая мучиться лишнюю ночь, позвав Изумруда в помощники, теней отгонять, Густав направился к морю. Зашёл по колено. Блистали огоньки Туманного Моря дроидов, играли всеми цветами, исключая красный. Черпнул пригоршню и сделал глоток. Отправил всплывшее в уме тявканье енота в кольцо Огненного Круга... Тем временем и Гарольд всплыл от морской воды... Гарольд был тут как тут. Вынырнул из памяти, закружился у сердца, холодя, задевая... Крутился и облик енота с другой стороны - противовес. «А что если Свободные Впечатления вымоют из меня енотов облик раньше, чем Огненный Круг сблизит и сплавит их вращение?» Густав любовался на меховой комок, явственный до зримого. Благодаря такой концентрации - виртуозной и точной, тень, будучи сплавлена, пала в облик мехового зверька без дополнительных усилий! Жар, вихрь... Потемнение в глазах... Готово!.. Новоявленное Чудовища Моря – Густав попытался её схватить, тень-енота! В уме схватил! Зрение металось между там и тут. Густав запутался, испугался, решил, Амарант упустил живой артефакт, а тот примчался на побережье! Саднящая боль прошла вдоль сердца и всё: тень в руках. Тень излучала туман. Облизывалась туманным язычком. Холодная. Склизкая в мехе... Густав выронил её... Под пологом тумана и огоньков, он увидел, как, преображаясь, меняя лапы на плавники, тень-енот убегает в штормящее Великое Море. Стремительный шар. С любой стороны морда. От чёрной, глянцевой точки «носа» расходятся усы-лучи. Над блестящими, глянцевыми "глазами" брови-лучи. Стрекала нюхо-глядящие, вовремя Густав уронил её. Получилось что-то близкое к Морскому Ежу. Кто-то встретит в Великом Море, кто-то удивится. А если человека сожрёт его тень, телохранителя Густаву не видать как своих ушей... Он ощутил её жадность, её побужденье напасть, и нерешительность сделать это. Умной сплавлена, против создателя не пошла. Изумруд усмехнулся, лихо. – Уничтожь её, прошу, – сипло от першащей в горле морской воды выговорил Густав. Изумруд прислушался к океану... – Спешить некуда... Кругалём пошла. Перелеплю, если ты непротив. – Тогда она не моя? – На две перелеплю, чтоб ты был спокоен. Они точно будут не твои. Пообещал и нырнул в туманное море. Не от хищной тени Густава ждал подвох, Изумруд исполнил обещанное. Проводив Чёрного Господина взглядом, Густав поднял голову. Ему почудилось розоватое проясненье зари. По времени рано, но у горизонта под розовым бликом катится зеленоватая будто волна... Выше соседних... Уплотнение огоньков, наверное. Перезвон их в тумане стал плотней, согласованней, не разговор, а хор... Блик «зари» взмахнул чем-то, как флагом, зелень гребнем перекинулась, и всё пропало. Густав не чувствовал ни облегчения, никакой перемены. Усталость, отходняк. Не будя Амаранта, спавшего в гамаке, он отвязал мехового дружка от дерева, к себе потащил подмышкой. Помнилось Густаву, что особенно дружески живой артефакт в этот раз прокусил ему палец. Близилось утро нового, совершенно нового дня.