Он сидел на скамейке уже который час. Тёплое дыхание летнего ветра, шум буйной листвы тополей, щебет пташек, беззаботно порхающих в ветвях - всё это не мешало ему. Пожалуй только голуби, веря в его доброту и желание покормить голодных птиц, обнаглев до того, чтобы с наивным курлыканьем залететь с горячего асфальта на белую скамейку, могли потревожить этого молодого на вид человека - и тогда он бросал на голубей жалостливый взгляд, как будто говоря им: "Вам бы мои проблемы" - менял положение ног и продолжал думать о чём-то своём. Голубям хватало одного его взгляда, чтобы понять - им тут не место. Так и прыгали они под палящим солнцем из-под ног случайных прохожих на скамью и обратно. Парень, а скорее всего именно так можно было бы охарактеризовать этого человека, имел мало привлекательную внешность. Его длинные чёрные волосы, спадающие чуть ниже плеч, контрастировали с его большим носом и вьющимися бакенбардами. Однако густые брови, сходящиеся на переносице, прибавали чертам его лица мягкую иллюзию завершённости. Смотрел он обычно вверх. Его не интересовали не лепные узоры на фасаде соседнего дома, не разбитое лобовое стекло "Опеля", стоящего под окнами этого дома, не симпатичная девушка, загорающая в одиночестве, расстелив покрывало на лужайке меж деревьев, не толпа неизвестно откуда взявшихся туристов с фотоаппаратами. Только, когда голуби касались его колен, он опускал взгляд и мог пару минут так сидеть, презрительно разглядывая землю меж своих ботинок. Если бы голуби понимали человеческую речь, они разобрали бы невнятное бормотание парня: "И всё же может быть... как же так?.. ведь если это так - круто! А если нет?.. вот ведь жил и не знал, так это или нет... и нормально. А теперь не знаю, что от него и ожидать." Но глубям нет дела до наших мыслей. Так и сидел парень, не находя ответа на свой вопрос. Ближе к вечеру, когда девушка ушла, голуби разлетелись, а ветер утих, к нему подсел его старый приятель, и они принялись спорить. Но приятель не смог убедить его, что это действительно так, хотя для приятеля это было аксиомой. Когда наступил вечер и солнце ушло за горизонт, скамейка опустела. Но на следующий день парень пришёл на скамейку раньше той старушки, что сидела здесь по утрам со своим серым котом, чтобы встретить рассвет. Он сел за пять минут до восхода солнца и уже было собрался загрузится на весь оставшийся день, когда пришла старушка. Она уселась рядом и поздоровалась с парнем. Но он задал ей Вопрос и уставился на восток. Пока солнце просыпалось, потягиваясь алыми лучами своими во все стороны, подкрашивая багрянцем щёки свинцовых туч, над скамейкой висело задумчивое молчание. И лишь когда краски мира обрели вчерашнюю яркость, старушка сказала, что это не так и что так не может быть, что бы ему ни говорили. И ушла. Лишь кот обалдело пялился на голубей. Коту было невдомёк, зачем люди ищут ответы на свои глупые вопросы. Но парню и не было теперь нужно, чтобы на этот вопрос искал ответ кто-то, кроме него самого. Он сомневался. Он опять ушёл со скамейки с заходом солнца и вернусля с рассветом. Скамейка стала для бедного парня смыслом жизни. Нет, он не курил и не пил, он даже ел с утра впрок на целый день. Он просто искал ответ. Ему звонили приятели из института, но бедная мать не знала, что им ответить. Многие люди за этот месяц подходили к бедняге и пытались разговаривать с ним. Он слушал их болтовню, но не слышал её. Ему было всё равно, ведь он хотел найти ответ только по реальным фактам, а не по слухам и домыслам. Он смотрел на солнце. Он сидел уже второй месяц, лето подходило к концу, а мать всерьёз уже собралась идти к психологу. Парню уже никто не звонил, с ним никто не разговаривал - все в округе уже сообразили, что человек попался необщительный. Волосы его рук выцвели, воспалённая, сгоревшая уже который раз, кожа шелушилась, но он даже не двигал рукой, чтобы почесать её. Красная сетка глазных сосудов давно сошла на нет, а взгляд стал блеклым и мутным. И вот, в последний августовский день вновь взошло солнце. Парень, крепко держась за перила, не спеша спустился наощупь по ступенькам - он знал, что близок к разгадке. Как и в любой другой солнечный летний день, он сел на скамейку и ушёл в свои размышления. Но в полдень он вскочил, сверкая белками глаз, чистыми, как само солнце, и вскричал: "Я знаю!!! Оно не светит!". А потом пришёл домой к матери, которая болела уже три недели (он не знал чем) и так и не сходила к врачу, встал перед ней на колени и , капнув на подушку горькой слезой, прошептал: "Но я знаю, всё это время оно светило..." Но лишь голуби поняли его шёпот.