\Из цикла «Жизнь, опалённая войной»\ Неужто оттого, что лет уже немало, а не виной предутренняя стынь, я, поборов перед собою стыд, себя закутываю летом в одеяло? И веки плотно сжав, смотрю во все глаза я ни в сон, ни вдаль, а в заревую рань, где я сукровицу сосу из ран своих воспоминаний, корку надгрызая. - : - Опять июнь. И сорок первый год. Мне девять лет. Число двадцать второе. Мне праздник в воскресение устроен, – мой старший брат меня в театр ведёт! Там будет «Заколдованный портной», Шолом-Алейхем, кто такой – не знаю, от радости, как солнышко, сияю. Но… был спектакль отменён войной. А к двадцать пятому узнали мы уже бомбёжку, что такое «жертвы», и что какие-то ночами стервы сигналы подают из-за Двины, и вырытые «щели» во дворах, где прячемся, смеясь, в часы тревоги, и что «евреям не помогут боги, им с коммунистами висеть на фонарях ». Бежать! Бежать!… Теплушки. Эшелон. Столпотворение! Кошмар! Цунами!… Дед у вагона, залитый слезами. « Предатели все…» – тихо шепчет он. Храню его в себе лишь в общих я чертах: он – коммунист, он будет партизанить! Но родина слаба сейчас на память, – и нет о нём в музеях ни черта. На кладбищах о нём и о родных, кто сгинул в этой страшной круговерти, ни буквы о рождении и смерти. Надгробия на их могилах не видны. Фашистский смерч, военный ураган, в небытие унёсший миллионы расстрелянных, в освенцимах спалённых, оставил раны кровоточащие нам, сберёгшимся в огне, родным и близким, чтоб наша память стала обелиском. - : - Давно ушёл восьмой десяток лет. Давно я – дед, годами старше деда. Мальчишкой ликовал: «Пришла Победа!» С годами выветрились радости побед. Остались боль и горечи утрат, разорванности связи поколений. И тени родственников кажутся нетленней, чем в честь Победы праздничный парад.