1. Что-бы получить спецодежду, молодым геологам пришлось добираться до кирпично-красного здания ДШСС. Морозное утро, затерявшееся в декабрьских сумраках великой Полярной ночи, щи пало небритые лица и шершавую кожу безалаберно открытых ладоней. Путь был неблизкий – от каменных бастионов, прорытых сваями в вечную мерзлоту, к мерцающим загадочным светом копрам стволов, ещё более гиперболических огромных по отношению к городку, от которого они были словно отделены невидимым заслоном, снежными пустырями и железной дорогой. Через множество неизвестных зданий и складов, о существовании которых никогда не заподозришь в своей жизни, однако, которые являются центром вселенной для чьей ни будь жизни на протяжении вот уже двадцати лет. После тяжёлой ночной смены два уставших человека плелись сквозь снежный ветер, навстречу бумажкам и тётенькам-кладовщицам. И почему склад был на такой окраине? И когда, казалось бы, нет уже никаких сил месить тяжёлыми ботинками по заметённой снегом дороге, в свете занимающейся зари показались кирпичные стены ДШСС. Что есть счастье для работяги, особенно если этот работяга – шахтёр? Новые блестящие сапоги, свежая пара тёплых портянок, хрустящая роба и белье – пустяки и мелочи, но ребята радовались как дети, щупали и тянули, вдыхали и трогали. Кладовщица на все это смотрела почти с умилением. Со снабжением в этих северных краях было плохо. Точнее не со снабжением, а с многочисленными нюансами поставки-выдачи-отчётности, с этими тремя стыдливыми заплатками на заднице любого щепетильного экономиста – толстяка, и даже если вес пуза его весьма солиден – щепетильность и стыдливая экономия будут свисать двумя маленькими шариками, там, внизу. Бледное северное солнце окончательно выкатилось из-за горизонта, осветив ДШСС – большое краснокирпичное здание управы МТО – и ровные ряды серо-стальных бараков-складов – складов, где было все – начиная от запчастей на любую технику, и заканчивая проволокой любого диаметра. Огромный обеспечивающий комплекс для огромной производственной площадки. Расписавшись во всех нужных и не нужных бумажках, и распихав по огромным полиэтиленовым мешкам все, что сумели отхватить, ребята вышли на улицу, где солнце, набравшее силу, уже слепило во всю. Как-будто бы и не было этой тяжёлой смены, этих буровых станков, и бесконечных столбиков керна – ребята взяли в буфете на первом этаже горячего кофе, тёплых пирожков для себя и стаи бродячих псов, резвящейся в сугробах, подложили под задницы мешки с одеждой, уселись на каменных ступеньках входа в один из складов, и щурясь на солнце, закурили терпкий табак, что оставляет на пальцах такой сладкий запах. В такие моменты жизнь кажется…другой. Не такой, как обычно. Не суетливой чередой кадров, когда пот заливает глаза, и все события вокруг – лихорадочная патока, в которой вязнут сильные руки, которые до этого, казалось бы, могут сжать, скрутить само полотно жизни. И не бесконечной, серой цепочкой будних дней, когда даже ноги наступают в одно и то же место, что и вчера – а вокруг, все те же пейзажи. Сегодня, сейчас…и воздух был слаще, и веки опускались на глаза так, что между перерывами на свет и тьму разуму удавалось захватить всю прекрасную картину целиком, каждую мелочь, и навсегда, навсегда запомнить. Приятная усталость разлилась по венам, и можно было вечность сидеть вот так, щурясь на белый снег, на неожиданно, для этих дней, набравшее силу солнце в свежих, голубых небесах, щурясь на всю эту жизнь после опасного труда, щурясь и насмешливо сомневаясь во всем, щурясь, и деля все ровно на пополам… Сигареты дотлели, и Олег и Витя переглянулись между собой. Да, сегодня, сейчас, жить хотелось так, как никогда не захочется ни до, ни после. - Мы же на выходные? – тихо, скромно улыбаясь, спросил Олег. Витя кивнул. Он знал, чем будет заниматься этот рыжеватый, худенький парень все своё свободное время – читать книги, чертить, писать, глушить кофе стаканами (пожалуй, и не только кофе), и курить без остановки. Витя улыбнулся краешком губ. Его планы были намного более приземлёнными. А вокруг…жизнь вперемешку с трудом озаряла новый день. Как горячая кровь в венах, в этих бетонно-стальных жилах закипала пролетарская, почти что, ярость, но…опытный глаз человека, у которого на работу если ещё и не, кхе-кхе, не лёг, но, как минимум, в состоянии этого увлекательного и невероятно весёлого процесса; такой опытный и умудрённый глаз может заметить некоторые, весьма нелицеприятные вещи. Для передового производства, конечно же. Вот из окна четвёртого этажа ДШСС высунулась толстощёкая бухгалтерша, жадно дымя папиросу, зажав её пальцами так, что табак не успевал тлеть даже под напором её могучих лёгких и глубинных затягов – и папироса забавно выглядела на ветру – пушистая вихотка с красным угольком на конце. То ли ушки у бухгалтерши, в ведомостях которой ребята расписывались накануне, замёрзли, то ли кто-то окликнул её из глубины комнаты – последний вдох перед смертью и стопками бумаг – и окурок полетел на землю. За запотевшими окнами сторожки было видно, как бабушка-сторож раз за разом прикладывается к фляжке, а где-то вдалеке матерились слесаря – так ни о чем, и одновременно о многом могли материться только они. Запахи чая и свежежаренной рыбы манили из-за угла – то дзия Кати открыл всему миру двери своей чайной – манили, псин, и отвлекали работяг – тех, кто пренебрёг самым важным приёмом пищи, предпочтя папиросу на завтрак, или страдая от похмелья – и теперь работа не шла, ох, не шла. Толи дело водителям – вот кому хорошо – завезли свой груз на склад, и, гуляй, Вася! – и теперь эти крепкие пальцы, которые, если потребуются, удержат перед собой самую тяжёлую дорогу в самую страшную вьюгу – теперь эти пальцы мешают запах свежей, горячей ещё, шипящей на тарелке, рыбы, с запахами бензина и масла, запивая хлеб с солью тёплым, сладким чаем, и глядя на все это великолепие, слюни потекут даже у человека, перед этим съевшего ведро мраморной говядины. Как все это было хорошо, или не очень – отсветы холодной сварки где-то вдалеке, шум производства, толкачея машин, всех весов и категории, в узких проездах и негабаритных подъездах, рабочие люди…; люди, люди, люди – весёлые и грустные, хорошие и не очень, улыбающиеся, полные сил, способные обнять своими огромными, волосатыми ручищами всех вокруг, и прижать к своему огромному, тёплому сердцу – им даже холод был ни почём, и телогрейки, и тужурки, и безрукавки были распахнуты на груди, высвобождая звериный почти мех на груди наружу, на зимнее солнце. И не такие люди – злые и недобрые, уставшие от всего или от самих себя… Кто-то устал от монотонности дней, и своей работы, кто-то приезжий, кто-то местный…люди – всякие разные. И смотреть на все это тоже было хорошо, смотреть, зная, что тебе никуда не надо, и что впереди тебя ждут длинные выходные… Вдруг Олег хлопнул себя по лбу. -Терентьич же просил коронок взять! 2. На обратном пути солнце било в спину, и казалось, что даже греет. Никто бы от этого не отказался, если бы было так – к концу зимы с ручьями пота, что вырежут в этих спинах каналы, над жилами, что стягивают кожу в полотно великой силы и прочности; с этими ручьями к концу зимы с них сойдёт все мясо и весь жир – дожить бы до весны, не харкаясь кровью – а в мае, в теплом, ласковом мае, даже если и так, можно будет сказать, что эта кровь – всего – лишь на всего – лишняя. Двое молодых ребят не спеша брели по дороге, перекинув через плечи мешки. От ДШСС до города ходьбы было минут двадцать-тридцать, но если темным утром путь этот казался тропинкой из непроходимого лабиринта, то сейчас, даже с пакетами наперевес, с усталостью в руках на весу, и с тоской по куску мяса в зубах, шагалось легко, и нет, не беззаботно – проще. Не очень весело выбираться из темноты подземной в темноту земную. Мимо, тарахтя, проехал трактор, перемалывая гусеницами снег. Витя уже было рванулся заскочить на подножку машины, но небритый тракторист только шутливо – грозно пригрозил пальцем, и завернул трактор куда-то за заброшки на обочине дороги, совсем не в сторону города. За ним завернули два длинных грейдера, и пошли на обгон. Среди звенящей бело-голубой чистоты, изредка, правда, прорезающейся вот такими вот облаками выхлопных газов и рёвом тяжёлой техники, звук цоканья копыт по разбитому асфальту, там, где он проглядывал из-под снега, казался звуком из другого мира. Витя оглянулся, недоверчиво, затем ещё раз, уже более пристально вгляделся в пространство позади них – уши его не обманули. Метрах в пятистах от них неслась телега, прыгая колёсами на выбоинах и кочках, запряжённая косматой-лохматой низенькой лошадёнкой, какого-то чернявого окраса, из ноздрей и от торса которой, валили такие клубы пара, что она больше походила на локомотив, а не на лошадь, учитывая и её скорость. Честно, в этих местах Витя не видел не то что лошадей, а даже телег. - Ребята, ребята, стойте! Олег и Витя встали, как вкопанные, а лошадка, за десяток шагов от них сменив бешённый галоп на шаг, остановилась аккурат возле парней, фыркая, но вообще, ведя себя удивительно спокойно для животины, учудившей такой марш. Он выглядел как-то совсем несуразно, здесь и сейчас. Стоя на лысой телеге, и не держась ни за что (и как умудрялся?), он, тем не менее, был как влитой, как одно целое с этим корытом из гнилых уже, плохо сколоченных, досок, на четырёх колёсах, по краям которого свисали самые настоящие сосульки – но сам он кардинально отличался от своего средства передвижения. - Ребята, ребята! Добрый день! Здравствуйте! Вите показалось, или за его спиной Олег выронил мешок с вещами из рук, и тихо охнул. Соболевая шубка с манто поверх костюма с иголочки, почти сияющего, переборами цветов, галстука. Накрахмаленный воротничок. Белозубая улыбка. Модельная причёска с зачёсом. Загар. Загар?!...и огромные валенки, в которые были заправлены узкие брюки в тонкую, едва различимую полосочку. Как-то этот персонаж…не отсюда был. - Добрый день, молодые люди! – начал вещать он с телеги, как с трибуны, а улыбка его ослепляла похлеще белого снега и игры солнца на этом снегу – меня зовут Борис. Борис Уилсон. Не буду отвлекать вас, и отбирать ваше драгоценное время, тем более, как я вижу, вы торопитесь в город… И зовут как-то…странно. Но выглядел Борис отлично, пусть и ездил на разваливающейся телеге, точнее стоял, как памятник, пока лохматое создание несло его сквозь мороз и ветер, но…но Вите он начинал чем-то нравиться. Следующие десять минут Витя плохо понимал, что происходит вокруг. Окружающий мир начал расплываться на мелкие, грязные лужицы под Витиными ногами, тогда как высоко в небесах, сияющее до этого, буквального минуту назад, солнце, потухло, и на чёрном небосклоне начали загораться яркие звезды; а вокруг, вокруг, к этим самым небесам, к этим звёздам начали восставать и подниматься лестницы – всякие разные, всех размеров, всех цветов, форм, кривые, прямые, винтовые, все они тянулись вверх, и не все, далеко не все, доставали до звёзд. Борис что-то вещал о бесполезности бесполезного, тупого труда, и о том, что деньги можно зарабатывать не только вставая каждое утро, и таща себя на работу, и вообще, ведь это так скучно, а вокруг, друзья мои, вокруг – огромный мир, полный чудес, полный приключений, а так узко и однобоко смотреть на мир, это, знаете ли… Он все говорил, и говорил, и говорил, но Витя уже почти не слушал его. Звезды над его головой разгорались все ярче, манили, он был почти уверен, да, он был уверен, и прекрасно поставленный голос, доносившийся откуда-то издалека, ещё больше усиливал эту уверенность – стоит только дотянуться, стоит только коснуться их, самыми кончиками пальцев, самой тонкой кожей тёплых подушечек – и они гурьбой, градом, посыпаться за шиворот, на ладони, обжигая сиянием, светом, доступным лишь единицам, и теперь он знал – он может войти в этот узкий круг избранных, осталось лишь вскарабкаться по этой скрипучей, неустойчивой лестнице, что стояла ближе всех… - Я подержу – учтиво улыбнулся Борис, и его холеные, казалось бы, такие слабые руки, уверенно взялись за деревянные стойки лестницы, совсем не боясь заноз, и лестница перестала скрипеть, перестала шататься, и качаться от холодного сквозняка, что поднимался от грязных луж под ногами; за своей спиной Витя почувствовал монолитную скалу, и, наверное, впервые в своей жизни, был настолько уверен в себе и своих силах – его нога в тяжёлом ботинке ступила на первую перекладину лестницы – и началось его великое восхождение наверх, к звёздам. - А кто металл добывать будет? – насупившись, спросил Олег. - Металл? - Металл. Сначала руду, а потом металл. - Эээ…какой металл? Мне никто ни про какой металл не говорил – и Борис неуверенно полез рукой куда-то вглубь своей шубы. - Ну, кто-то же должен это делать, правильно? - Но почему это должны быть именно вы? – он казался в самом деле обеспокоенным за ребят, и их судьбу. Вите стало как-то очень неловко. Сильный порыв ветра бросил в лицо горсть снега, и все вокруг стало, как прежде – бесконечный, унылый пустырь, из поверхности которого то тут, то там, торчали всякие-разные балки, рельсы, здания всевозможных насосных и очистных, электростанции, и остовы прочих строений, которым в процессе эксплуатации не удалось стать важным узелком этой промышленной площадки. Впереди – маленький, скучный город, где совсем нечего делать. Позади – промзона, где люди безжалостно уничтожают себя трудом, и трудом этим живут каждую секунду, потому, что привыкли, потому, что уже не могут по-другому. Гигантские копры, как башни средневековых замков, шахты, стволы…и никаких лестниц, никаких звёзд. Конечно, тут можно было бы стать космонавтом - но, космонавтом наоборот. - Ну вы поймите, ребята, деньги можно зарабатывать не только трудом! Ну, вы знаете, ну…деньги вообще можно делать из воздуха! А деньги – это возможности! Возможность повидать мир, а не гнить тут, на краю земли, ведь вы же ещё так молоды…возможность учиться чему-то новому, встречаться с прекрасными людьми, осуществлять свои мечты, и реализовывать свой потенциал…а у каждого человека есть, должна быть мечта, и есть, обязательно есть потенциал, чтобы её осуществлять! ... На какую-то секунду над Витиной головой вновь завертелись сияющие звезды в чёрном вихре небес… - Не может быть мечтой все это – и Борис обвёл окружающий пейзаж презрительно-горестным, почти страдальческим взглядом. И тут скромного, стеснительного до ужаса, всегда такого молчаливого, Олега, который краснел, как помидор, от любой скабрёзной шуточки, как подменили – словно плотину прорвало – и поначалу тоненьким ручейком, набирая силу словами, превращая слова в потоки – фразы, сливающиеся в один, его понесло. - Ты, слушай, парень … - начал он едва слышно, почти шипя – где и как ты там деньги добываешь, из какого такого воздуха, это дело твоё, и на твоей это совести… Он достал папиросу, откусил с конца, в пылу чуть не прожевал этот горький табак с бумагой, и подпалил, так, что показалось, словно вулкан проснулся. - А мы, тут, послушай, эти деньги из грязи добываем…из грязи и пота, что к нашим сапогам стекает, и мы в этом поту, знаешь, парень, чуть ли не тонем… - Но ведь так нельзя – пикнул Борис. Он хотел сказать что-то ещё, но Олега было уже не остановить. - И эта грязь, эта мачмала, кормит нас и наши семьи…и для людей мы делаем хоть что-то…но полезное… - этот рыжеватый паренёк даже начал задыхаться – а ты, езжай, куда ехал, да и мы пойдём дальше…мы после смены, нам бы отдохнуть. А вас таких на наших шеях сидит…о-го-го сколько – последние слова, так не любящий говорить Олег, почти выплюнул вперемешку с табачным дымом. - И это наша жизнь. И мы тут живём…как ты сказал? Без мечты, да? – припечатал напоследок Олег, и тут Витя снова вспомнил о том, что когда бы он не зашёл в его комнату, тот вечно чертил на огромных ватманах что-то фантасмагоричное, нечто – фантастическое, но у Вити никогда не хватало времени разглядеть, присмотреться, что там – да и вряд ли бы он понял, неожиданно, с такой дикой горечью в душе, осознал Витя. И с этой же горечью вспомнил, как в школе любил геометрию, но – двадцать шестой год на носу, а он так и не добрался ни до Евклида, ни до Лобачевского. И почему он вдруг подумал об этом, вспомнил обо всем этом? Сначала Борис, чудом ли, чуть не скукожился, чуть не сложился в самого себя под хлёсткими словами Олега – но, стоило рыжику слегка захлебнуться последними фразами, от прорвавшегося сквозь презрительный тон негодования (он так не хотел его показывать), стоило закашляться от слишком крепкой, последней затяжки – нарядная птица тут же расправила крылья, тут же закричала, и расставила все, сообразно своему мировоззрению – и, как ни крути, нельзя было упрекнуть его в неправоте. - Да ну и… - он поднял вверх правую руку – ещё немного, и он бы в раз потерял весь свой такт и лоск, но все те бизнес и пиар-школы, через которые он прошёл, слишком хорошо под натаскали его, чтобы он позволил себе потерять лицо, пусть даже теперь и перед уже бывшими, так сказать несостоявшимися, клиентами. - Что ж, мне очень жаль, что я не смог убедить вас в эффективности моих методик по улучшению ВАШЕЙ жизни – при эти словах он задержал свой взгляд на Витином лице – каждый сам кузнец своего счастья, особенно, если учитывать, что первые три моих занятия – АБСОЛЮТНО бесплатны, то, я даже и не знаю, что ещё вам сказать – он холодно и сухо улыбнулся. - Вас подвезти? – Борис кивнул в сторону города. - Езжай, - хрипло ответил Олег – мы пешочком. Он кивнул, ещё раз хмуро взглянул на Витю, как-то чудно, переливисто свистнул, и телега двинулась с места. Вите так хотелось что-то сказать ему, объяснить, может, даже, остановить его – но он не знал, что сказать, и только растеряно, почти как ребёнок, хлопал глазами, и тяжёлое, щемящее чувство того, что он упускает свой шанс на счастье, не покидало его. Прошла минута, другая, и Борис Уилсон, стоящий на разваливающейся телеге, и его причудливое животное, скрылись из виду. Был уже полдень, и солнце светило необычайно ярко, для декабря, и впереди были длинные выходные, и жизнь была именно жизнью, а не её подобием – но почему же на душе у Вити стало так тоскливо, и пусто, и пустота эта, понял он, была в нем и раньше – а питалась она всем тем, что его окружало. Все правильно, подумал он. Пустота питалась пустырями. - Пойдём. Терентьич коронки ждёт. Станок простаивает, наверное. Эти его слова, слова мальчишки на несколько лет младше его, как будто бы привели в чувство – он зашагал следом за Олегом, инстинктивно передвигая ногами в сторону города, в сторону дома – холодной, маленькой комнатушки с дырявым диваном, куда он может упасть, и проспать до вечера, до завтрашнего утра, до следующей смены… - Слушай, Олег… - он догнал рыжика, и взял его за руку – а может, он прав? Мы тут пашем, как ишаки, считай, за копейки, жизни, считай, не видим, а ведь можно совсем по-другому, а? Жить? И о деньгах не переживать…и в самом деле, их же из воздуха можно делать? - Воздухом дышать надо, а не деньги из него делать – все так же насупившись, как будто бы и не намереваясь никого прощать, молвил Олег. Молвил тяжело, веско, будто совершенно точно знал, о чем говорил. Таким его Витя не видел ещё никогда. Они почти достигли цели – перебежали железную дорогу, светофор на которой сломался давным-давно, и теперь до бесконечности перемигивался белым глазом с белыми сугробами, видимо, о только им понятной, сути спектра, и пугая пришлых призраками стремительно мчащихся составов из-за гигантского копра грузового или вентиляционного (Витя точно не знал) ствола…вот и окраины. Вот и окраины, и псы – бродяги, другие псы, городские – не такие добрые, как те, что живут на складах, намного более облезлые, плешивые, и блеск в голодных глазах – совсем другой, ярче, блеск – лишь слабое отражение огня внутри, что заставляет почти без отдыха искать еду меж человеческих ног, для себя, а ободранным сукам, о горе! – ещё и слепым щенкам, что ворочаются и пищат в мусорных кучах; но никто из них никогда не будет выть на луну, если потомство издохнет – а у их отцов вообще пропала память между этими голодными, темными, зимними буднями и прилипающим к рёбрам желудком. Виктор достал последнюю папиросу, закурил. Так о многом хотелось подумать, но шли уже вторые сутки без сна, после рабочей смены – голова была как огромный, ватный тампон, и он просто загребал уставшими ногами, и курил. Вот и окраины, и псы – бродяги, и люди – бродяги, которых жаль ещё намного меньше, чем собак, и люди – роботы, что вросли в эту землю, крепче корней деревьев, что живут всю свою жизнь одним и тем же. Вот и окраины. Окраины его маленького городка, где он живёт и работает вот уже двадцать шесть лет. Вот и окраины.