Улица моего детства, пожалуй, самая короткая в нашем городе, но какое носит название! Что-то яркое, звучное - Парижская коммуна! Хотя, что это значило, мы - дети воспитанные улицей, двором, тогда имели смутное понятие. Нам ужасно хотелось, как можно быстрее, стать взрослыми, и особенно, мне. И не просто взрослым, я хотел говорить умные слова, как отец моего друга Витьки, и не просто говорить, а так, чтобы все смотрели на меня с восторгом, как порой глядела Витькина мать, когда его отец, играя в домино, добивал своей эрудицией озабоченного собеседника. Но где-то, уже через пару, тройку зим, желание походить на Витькиного отца во мне постепенно угасало, я начинал жить новой, более полной, как мне казалось, насыщенной жизнью, и виной этому, теперь, когда прошло так много лет, я искренне признаюсь - был Борька. Он переехал в наш дом летом, я был тогда в пионерском лагере, и когда вернулся, то он уже был душой всего нашего двора. Между прочим, никто иной, а он первым предложил принять в наше мальчишеское братство Юльку Лаврову, несмотря на то, что она была из соседнего двора и задиристой, похлеще любого парня, чему даже Валька Рыжий, старше нас на два года, сопротивлялся неохотно и недолго. Юлька, что и говорить, была красивая, нам льстило, что в нашей компании появилась такая принцесса. Даже Генка Фикса, почему Фикса?.. Просто потому, что сколько я его знал, у него всегда спереди торчал железный зуб, так вот, даже он, на дух не признающий девчонок, искоса посматривал на Юльку с каким-то блеском бегающих глаз. Генка уже тогда курил почти в открытую, его мать - астматичка, но курила Беломор как сапожник, их комната была прокурена насквозь. Я до сих пор помню этот запах кислого удушья, и вероятно, потому я никогда не курил. Борька перешел в нашу школу и вместе со мной стал учиться в восьмом классе. Мы быстро подружились, он держал себя свободно, легко, с ним было очень интересно, много читал книг и знал почти все. Оказалось, что его мать и бабушка врачи, а отец кандидат наук, математик, только вот беда - давно был болен. Однажды, я никак не мог решить задачу по математике и прибежал к Борьке, а он еще даже и не садился за уроки. Мы долго с ним мучили и так и этак теоремы и формулы, но все тщетно, и тогда пошли в комнату где лежал его отец. То что я увидел, меня неприятно удивило - его отец лежал будто со стеклянными глазами и ничего не выражающим лицом, руки с крючковатыми пальцами лежали на груди. Борька окликнул отца и тот отозвался тихим мычанием, что еще больше меня поразило. Борька объяснил причину нашего прихода, и затем изложил задачу. Отец, кое-как зажав в руке карандаш, корявым, отрывистым почерком, не поворачивая головы, в одно мгновение набросал на твердой картонке формулы к решению. Борька наклонился к отцу, погладил рукой по голове, что-то шепнул ему на ухо, и мы вышли из комнаты. - Он лежит уже почти девять лет, - видимо, не дожидаясь моего вопроса, опережая, сказал Борька, - Паралич... Что-то со спиной... Ничего не могут сделать. С тех пор, не знаю отчего, но я еще больше зауважать Борьку, и ко всему прочему, я услышал как он здорово играл в школе на пианино, что меня приятно удивило, и даже взяли завидки. Он был высоким, курчавые, темные волосы непослушно разваливались в стороны, взгляд острый, дерзкий, часто был многословен и чертовски юморной. Рядом с ним я чувствовал себя чуточку выше и дороже, значительней, казалось, что я расту как личность, во всяком случае, что-то приятное распирало меня внутри. Наш двор был всегда шумным, летними вечерами, даже взрослые мужчины играли с нами в лапту. Собираясь на утреннюю рыбалку или по грибы, мы всю ночь сидели на сеновале в сарае, и чтобы не спать рассказывали страшные истории. Мы незаметно взрослели, Генка ушел в армию, и пропал из вида, Валька Рыжий уехал в Ленинград, поступил в мореходку, стал подводником, а лет пять назад дошел слух, будто его лодка не вернулась из похода. Борька станет хирургом, но это потом, а пока мы с ним в десятом, оба влюблены в Юльку, он - не скрывая, явно, я - тайно, конечно же страдал, но поклялся себе, что никогда не перейду дорогу другу. Но жизнь скучна без лишений и испытаний, иногда тяжелых и роковых, и вот, Борьку подстерегло что-то вроде этого перед самыми выпускными. Как-то на перемене, случилась какая-то непонятная перепалка между ребятами, и Сашка Круглов из параллельного десятого, грубо толкнув Лилю из нашего класса, крикнул: - А ты, заткнись, еврейка... Что тут началось... Борька сцепился с Сашкой, в кровь разбил ему лицо, а позднее выяснилось что сломал ему нос. На следующий день педсовет, Сашка оказался сыном большого начальника в городе, и вопрос стоял об исключении Борьки из школы. Не дожидаясь решения педсовета, Борька ушел в вечерку, сдал на отлично экзамены и уехал в Москву поступать в мединститут. Я словно осиротел, настроение было отвратительное, и как-то после занятий, набравшись смелости, зашел без стука в учительскую и меня понесло. Помню, что кричал о несправедливости, о недостойном и нечестном судилище, обвинял всех учителей и директора, но мне это как-то сошло с рук, линчевание не состоялось. Я больше нигде не учился, завербовался и почти двадцать лет подарил северу. Не так давно вернулся домой и совсем случайно на улице столкнулся с Юлькой, но теперь уже Юлией Владимировной. Она окончила пединститут и работала в нашей школе учителем литературы. Молодой человек, что был рядом с ней, поразительно походил на Борьку. - Знакомься, это мой бывший одноклассник, Сергей Николаевич, - неожиданно для меня, загадочно улыбаясь, она обратилась к молодому человеку, - А это, мой сын, и тоже Сергей, - сказала Юля, все так же улыбаясь, беря меня под руку. - Сережа, прости, дорогой, я прошу пойди один, нам есть о чем поболтать, тебе будет совсем неинтересно, да скучно, пожалуй - сказала Юля, умоляюще улыбаясь. - Ну, рассказывай, где пропадал? - не сводя с меня взгляда, спросила Юля, когда мы остались одни. Я неопределенно пожал плечами, рассказывать то особенно было нечего. - Что с Борькой? - вместо ответа, спросил я. - Боря погиб в Чечне, - она сказала это как-то просто, даже легко, словно речь шла о незнакомом. Немного помолчали. - А скажи мне такую вещь, только честно, как на духу... Знал ли ты, что я любила тебя все школьные годы, да и потом тоже?.. Знал, или нет?!.. Она словно вцепилась в меня своим взглядом, и я, вдруг увидел в нем как заметалась надежда, но тут же, будто обессилев, угасла... Что!.. Что я мог ответить ей!.. Вероятно, глупейшее выражение моего лица сказало ей все... Она обняла меня и крепко поцеловала в губы, как никто и никогда, и пошла от меня прочь... Я иногда думаю, каким же надо быть благодарным жизни за то, что она дала нам такую неоценимую возможность хранить самое дорогое - память о детстве. Ведь все что происходит с нами потом, это не иначе как отзвук, мотив этого детства, или скорее - эхо, которое нескончаемо мы слышим до последних своих дней, которое порой так щедро согревает наше одиночество.