Часть 14. НЕ МОЯ Но пуще всех, пожалуй, отличился отставной поручик Клячкин. На момент сватовства этого бравого, но уже порядком подержанного сына Марса, и сама Софья Семеновна была уже дамой в годах, чтобы не сказать «в веках». Загадка, которую Софья Семеновна имела несчастие загадать незадачливому кавалеру, звучала так: Почему Бетховен не закончил «Неоконченную симфонию»? Целый месяц отставной поручик пытался выговорить «Бетховен», впрочем, кроме невразумительного «Бееее» у него все равно ничего не вышло. В итоге, впав в отчаяние, поручик был вынужден спросить совета у своего старинного приятеля капитана Баранова. Однако капитан счел вопрос за оскорбление, вызвал поручика на дуэль, где поручик и был застрелен с последним «Беее» на устах ЧАСТЬ 15. МОЯ Баранов же, позже претерпел некоторые гонения на службе, был даже бит в пьяной драке из-за какой-то юной кокотки, разжалован в постыдное звание и едва не упечен на Соловки, отчего его спас некий невесть откуда возникший покровитель, который назвался его дядюшкой из Парижа. Иными словами, жизнь мстила Баранову за его нерасторопную дуэль и за несчастного, загубленного им Клячкина. Но теперь пришла пора рассказать, собственно, о Гофмане. Гофман, который некогда совершенно утратил и имя и даже отчество, был отъявленным любителем всяких поскудных интриг. Причем интриговал неизменно успешно и ловко, что однажды было за ним замечено, почему люди стали вдруг сторониться его, прознав об успешности его лукавой деятельности. Было время, когда Гофман вовсе не пил вина, однако случилась в его жизни какая-то неразделенная любовь, в которую он имел неосторожность вложить все нажитые своими хитрыми натугами средства, кои и были у него бессердечно украдены. Поговаривают, что Гофман даже было приложил к виску пистолет, да по какой-то еврейской случайности забыл его зарядить, иными словами, самоубийства не случилось, но публика была напугана и чуть не на коленях молила его бросить попытки застрелиться. ЧАСТЬ 16. НЕ МОЯ После этого инцидента на лице Гофмана намертво примерзла сардоническая ухмылка, почему-то отчаянно привлекающая дам. Впрочем, бесславно утраченное состояние было вскоре восстановлено способами, о которых в приличном обществе говорить не принято, однако Гофман вовсе потерял аппетит к женскому полу. Такая оказия была тем более обидна, что охотниц подклеить разбитое его сердце было предостаточно, Хуже всего было то, что не добившиеся взаимности дамы утешались тем, что сами же распускали прескверные слухи об интригах, якобы имевших место, и Гофман зачастую бывал приглашен на дуэли, и ему стоило немалых трудов эти приглашения отклонять. ЧАСТЬ 17. МОЯ Так, однажды, некий полковник Слива вызвал Гофмана на дуэль, ему совершенно неожиданно для окружающих померещился роман между его женой и Гофманом, с коим, к слову, та даже не была и знакома. Слива, надо сказать, был глуховат и потому ему часто мерещилось чудное. Жену свою он ревновал безо всякого повода, а так как от природы был хлипковат, то всегда избегал прямых стычек с мнимыми соперниками, а предпочитал вызывать "обидчиков" на дуэль, где в пылу горечи обиды неизменно мазал мимо цели и оставался жив, лишь по воле незлобных оппонентов, стрелявших в воздух. От своей душевной неуравновешенности Слива страдал метеоризмом, потому близкой дружбы с ним многие избегали, кроме собственно Килькина, который кроме всех уже перечисленных недугов еще и был слабоват на распознавание всяких запахов. Не смотря на дрожь в коленях Гофман явился таки на дуэль. Стрелялись. Слива, по своему обыкновению, промазал, едва не зацепив собственного секунданта, Гофман же, проявив благородство, стрельнул в воздух, хотя вряд ли бы попал даже и с близкого расстоянии при всем старании, так как был далеко от военного дела и был прирожденный пацифист. Примирения, однако, не состоялось: Слива по офицерски выругался, добавил какое-то иностранное ругательство, со второй попытки оседлал-таки скакуна и умчался в неизвестном направлении. Гофман махнул мировую и, когда секунданты зазевались, выпил и рюмку предназначавшуюся Сливе. ЧАСТЬ 18. НЕ МОЯ Однако дуэль сия, несмотря на столь бесславное окончание, имела совершенно неожиданные последствия. Во-первых, за Гофманом закрепилась слава отчаянного дуэлянта, а во-вторых, супруга полковника нарисовала в своем воображении страстно и безответно влюбленного в нее Гофмана и начала преследовать его с совершенно неприличной настырностью. От этого у несчастного появилась престранная привычка – всюду, где бы он не появился, прежде всего осведомлялся, не здесь ли мадам СЛИВА (!). Разумеется, такие настойчивые расспросы только укрепили всеобщую уверенность в их страстном романе, и влюбленная мадам утроила свои кавалерийские наскоки. Посему никто не удивился особо, когда увлекательное обсуждение кормы Вероники Аркадьевны прервало жизнерадостное звякание дверного колокольчика. ЧАСТЬ 19. МОЯ Надо сказать, что и Вероника Аркадьевна была не без анекдота. С малых лет поняв для себя, что общаться с женщинами выходит себе дороже, она почти не имела подруг за исключением вышеупомянутых дам, да и то это была скорее дружба по необходимости, так как в общении их всегда чувствовалась какая-то натянутость. Одним словом, в обществе этом повисла какая-то тайна, которая всех их объединила и одновременно как бы лишила собственной воли, они все как будто боялись чего-то такое произнести и особенно вечно взволнованное лицо Килькина хорошо вырисовывало всеобщее состояние. Вероника Аркадьевна при всем свое целомудрии была не чужда ничему грешному. Любила выпить иногда даже сверх меры, после чего могла себе позволить такого о чем некоторые даже краснели сплетничать. Любила моложавых офицеров, и заводила довольно скоротечные романы, в которых неизменно была инициатором расставаний, причем без видимых причин, а так, по необъяснимой женской прихоти. Много путешествовала и даже едва не решилась навсегда обрести пристанище на каком-то Богом забытом острове, где местный шаман больно уж красочно описывал ее будущее, гадая на каких-то зловонных жидкостях. Поговаривали правда, что некоторые нечеловеческие размеры его мужественности в большей степени повлияли на ее желание остаться на острове, но вскоре она передумала и вернулась в общество, после того как шаман однажды по угощению Вероники Аркадьевны выпил русской водки и его не привыкший к столь откровенной гадости организм не вынес издевательств и уже наутро его нашли совершенно мертвым и сходившим под себя ЧАСТЬ 20. НЕ МОЯ Итак, едва Вероника Аркадьевна попыталась изобразить попранное целомудрие, что, надо сказать, с каждым выпитым бокалом давалось ей все труднее, звякнул дверной колокольчик, и глубокое контральто с придыханием возвестило «Боже! Какое счастие видеть вас, мой юный герой!». Гофман, который, к слову сказать, был столь же «юн», сколь и «героичен», едва не вернул назад содержимое только что выпитого графинчика. А в комнату тем временем торжественным маршем ворвалась Анна Филимоновна Слива. Была она не сказать, чтобы хороша собой, но долгие годы, прожитые со страдающим метеоризмом полковником Сливой наложили на ее чело печать возвышенного страдания. Терзаемая беспочвенной ревностью своего недалекого супруга, Анна Филимоновна поначалу кротко носила мученический венец, но вскоре, будучи дамой неглупой и по-своему справедливой, рассудила, что ревности этой следует дать почву и посему принялась увлеченно коллекционировать адюльтеры. К моменту злополучной дуэли ее коллекция насчитывала уже изрядное количество экземпляров, и несчастный Гофман был приговорен стать ее жемчужиной ЧАСТЬ 21. МОЯ Анна Филимоновна всем бюстом подалась к Гофману, который вовремя успел успокоить задергавшееся от нервного тика веко и снова напустил на лицо свой вечный, так полюбившийся дамам, скепсис. - Ах, господа, дамы! Как же я рада всех вас видеть. И вас, голубчик, в особенности! - произнесла она и уже было собралась чмокнуть Гофмана в небритую щеку, но Матильда Арнольдовна вдруг произнесла: - И что это вы по непогоде-то? Анна Филимоновна оставила отчаявшегося было Гофмана и плюхнулась в кресло подле Матильды Арнольдовны со словами: - ой, душечка! Супруг мой был послан начальством...Куда точно не помню, иными словами я могу вздохнуть всей грудью, - тут она покосилась на Гофмана, который начал строить из себя пьяного и стало быть уже не годного для всяких там штучек, которые приходят только в головы крепко и давно замужних дам. Килькин достал из кармана носовой платок и хотел было высморкаться, но неожиданно чихнул и, как бы это сказать, в общем, платок был уже лишним. - Снова скакали на своей кобыле в непогоду, Семен? - осведомилась Матильда Арнольдовна неодобрительно. Килькин как--то сразу весь вытянулся, и открыл было уже рот, находясь, правда, в раздумьях как бы так оправдаться, но Матильда Арнольдовна, как всегда, пришла ему на выручку. - Не оправдывайтесь, мой бравый воин! ЧАСТЬ 22. НЕ МОЯ Приходится признать, что бравый Килькин имел одно презабавное свойство. Благодаря субтильному сложению, он основательно пьянел от самых гомеопатических доз спиртного. Скромный, чтобы не сказать застенчивый от природы, приняв на грудь дозу, которая вряд ли впечатлила даже младенца, капитан становился буен и начинал нести возмутительную околесицу, способную вогнать в краску даже закаленную в любовных баталиях Анну Филимоновну. Вот и теперь, ободренный неожиданным вниманием Матильды Арнольдовны, Килькин жизнерадостно оседлал стул и попытался изобразить Медного всадника. Стул игру принял и, взбрыкнув, отправил капитана на пол. Килькин, нимало не смущенный этим обстоятельством, кинулся с места в карьер: - Скакал…ик…сударыня! Да еще какая кобыла норовистая попалась! Только я попытался взять барьер – тут Килькин изобразил движение, ничего общего, увы, с кавалерией не имеющее, а, напротив, носящее откровенно неприличный характер – Как тут вваливается ее жеребец! ЧАСТЬ 23. МОЯ - Вы, Килькин, бессмыслицу постыдную несете! - оборвала его Матильда Арнольдовна, - замолчите и не пейте сегодня больше водки... да подотрите же ему кто-нибудь слюни! Григорий! - крикнула она лакея. Громадный Григорий явился так скоро, будто бы сейчас стоял за дверями и то ли желал явиться по первому же зову для выслуживания, то ли подлым образом подслушивал. - Григорий, уведите капитана в его покои и проследите, чтобы больше не пил. Да займитесь его туалетом - у него какая-то гадость свисает с воротника. Григорий принял податливое тело Килькина и уволок его в темень коридора. - Гофман, вы - подлец! - объявила Матильда Арнольдовна. - Я??? - изумился тот, указывая на себя указательным пальцем левой руки, потому как в правой красовалась наполненная рюмка. - Вы-вы! - продолжила Матильда Арнольдовна, - вы же знаете о его недугах и ранениях, а все ж поите! Совести у вас нет! И ума! Нажили себе седые виски, а все туда же: бабник и пьяница! Гофман с роду не был бабником и вообще старался сторониться прекрасного пола, и предпочитал не оставаться наедине с хорошенькими девушками, потому как был скандальнейший случай, когда Гофман не удержавшись, манимый грудью рано расцветшей графини Петровской, нырнул туда своей пьяной физиономией и если бы не захотелось ему снова накатить рюмашку, так наверное и не вынырнул бы вовсе. Впрочем скандал был немного по иной причине, после того случая графиня соверешнно полюбила Гофмана и стала видеть в нем романтического героя, пусть даже и любящего крепко выпить. Она дала себе слово выйти за него замуж, что впрочем и произошло бы, если бы Гофмана не упекли бы в лечебницу по случаю алкоголизма. ЧАСТЬ 24. НЕ МОЯ Гофман открыл было рот, дабы должным образом парировать выпад Матильды Арнольдовны, как вдруг за дверьми раздался жидкий тенорок: - Где она? Где она, сия блудница вавилонская? Где эта ненасытная Мессалина, нагло поправшая узы Гименея??? Нелишним будет отметить, что злополучный полковник Слива (а это был он, как догадался наш без сомнения догадливый читатель), кроме прочего, страдал отчаянным пристрастием к высокому штилю, - И где этот презренный осквернитель чужих альковов??? - пылающий праведным негодованием Слива все ж таки отыскал взглядом Гофмана, который так и не смог слиться с интерьером, как ни старался. Вообще, сцена обещала быть с душком, то ли из-за своей двусмысленности, то ли из-за внезапно разыгравшегося метеоризма бравого полковника ЧАСТЬ 25. МОЯ Надо отдать должное Гофману, который, хотя и дал слабину и трухнул порядком в первую минуту после появления Сливы, однако, почти сразу собрался, нацепил скептическую маску и даже снова наполнил свою рюмку хмельным. Слива ворвался в комнату вооруженный каким-то странным предметом, который можно было спутать и с жандармской дубинкой и, пардон, с огромным фалоимитатором. Оглядев публику и признав в ней свою ненаглядную супругу, а затем и злосчастного Гофмана, Слива совсем обезумел, вытаращил глаза и хотел было уже броситься в атаку, когда Матильда Арнольдовна произнесла: - Милостивый государь, могу я поинтересоваться, что вы делаете в моем доме?! Ее властный голос неизменно устрашающе действовал на людей и в особенности на военных, которые так, казалось, всегда и ждут какую-то команду, чтобы броситься ее исполнять. Так и Слива вдруг весь вытянулся, выронил неопознанный предмет и уже было собрался рапортовать, но так как цель его внезапного визита была не совсем благородной, то он запнулся на полуслове, отчего у него на губах надулся небольшой слюнявый пузырь. - Моя жена-с...- только и сумел пробормотать Слива, после чего добавил, - Гофман-с...- и как-то весь осклабился и утратил боеготовность. - Не угодно ли чаю, полковник, - предложила Софья Семеновна, получив взглядом пощечину от Анны Филимоновны. - Нет-нет! Mon cher уже уходит! Да, mon cher? - обратилась как-то сразу ко всем за поддержкой Анна Филимоновна, и все кроме Матильды Арнольдовны и Гофмана закивали. Кивал почему-то даже сам Слива, то ли от внезапно нагрянувшего угрызения совести, то ли от стыда.