Препарирует сумерек нож коченеющий день. Принимая тот факт, что ошибок его не исправить, поселив меж извилин усталого мозга мигрень, извлекая уроки, его бальзамирует память. Бормоча еле слышно заклятия древних жрецов, чтоб не вырвался прочь из объятий, всё туже и туже, домотканой холстиною дат покрывает лицо, пеленая сильней, чем дитя, беспокойную душу. Словно стыд горизонт заливает малиновый цвет, обшивая макушки церквей золотыми листами. Опрометчиво память сильнее нажмёт на ланцет и наружу проглянет тот самый, что скрыт под бинтами. И ужалит предательски в самое сердце змея… и до боли останется сжать кулаки от бессилья: так похож на меня… мать честная, да это же я! Только «я» Настоящий бескрыл, а у этого – крылья. В «я» из прошлого пенится чувств обжигающий микс, в нём с избытком надежды, любви и достаточно веры. С ним в сравнении нынешний – полуразрушенный сфинкс… неудачная копия средневековой химеры. До предела натянута нас единящая нить. А у памяти облик Анубиса – морда шакала. Осади жеребца, поостынь, не спеши хоронить: на иссохшем предплечье пульсирует вена устало. И зрачки сохранили рефлекс на слепительный свет, на зеркальной поверхности – выдоха лёгкая дымка. Он ведь дышит ещё, погребённый под оползнем лет.. А бинты – несуразность, нелепица, просто ошибка. Всё, пора шевельнуться, воскреснуть, по – прежнему жить, снова править клинок и клепать золочёные латы, да к культям изувеченным новые крылья пришить, на невзгодами битую душу поставить заплаты… Пусть для гончих любви я уже не престижная дичь, это вовсе не значит, что песнь лебединая спета: просто время пришло горизонты иные постичь, сделав шаг из весны к огнедышащей кузнице лета. И себя, настоящего, сунуть в гудящую печь бытия, сыпанувшего соли на старые раны… Не сломаться, того, под бинтами, живым уберечь, проникаясь идеей клинка самурайской катаны. Потому, звероликий Анубис пускай подождёт, пока мы упадём ему под ноги серою пылью: тот, что скрыт под бинтами, покровы холщовые рвёт, расправляя, орлиным подобные, сильные крылья.