( из книги "ДЕТИ ЯНУСА") После разграбления Рима и коронации Карла V в Болонье(см.материал" Италия — под пяту...) Тициан пишет некоторые из своих наиболее известных полотен, Сансовино проектирует свои самые выдающиеся здания, Микеланджело расписывает сценами страшного суда Сикстинскую Капеллу, Челлини отливает своего знаменитого Персея для флорентийской галереи Ланци… В этих произведениях, по мнению специалистов, есть нечто, что отличает их от того, что мастера создавали ранее: это любовная сосредоточенность на фантастических формах, стремление к преувеличению, избыточная виртуозность, невиданная доселе бравура техники. Эти особенности делают их предтечией грядущего искусства барокко. Происхождение слова “ барокко” неизвестно. Некоторые ученые считают, что оно происходит от искусственного слова ( б-а-р-о-к-о), придуманного средневековыми учителями для того, чтобы вбить в головы своих несмышленых учеников особо сложную форму логического рассуждения, точнее — четвертый вид второй формы силлогизма. Иные полагают, что оно восходит к старинному коммерческому названию жемчужин, имеющих странные и уродливые формы. Эти предположения в целом не противоречат друг другу. Подобно использованию для определения редко употребляемых силлогизмов и необычных форм жемчужин, термин “барокко” может быть метафорически применен для обозначения всего, что является бесполезно сложным, пышным, праздным, прихотливым и эксцентричным: витиеватым теориям, напыщенной поэзии, броской изощренной архитектуре. Сегодня этим словом называют целый исторический период, “в котором барочные люди думали барочными мыслями, вели барочный образ жизни, в окружении барочного искусства.” После коронации Карла V Италия фактически превратилась в колонию Испании, которая жестко регламентировала и унифицировала правила жизни на всех подвластных ей территориях: повсюду под иерархическими пирамидами власти стелились поля конформизма. Светская и духовная жизнь людей находилась под непрестанным контролем. Правильность духовности человека выверял организованный в 1539 году Игнатием Лойолой орден иезуитов. Как ни странно, то, что впоследствии назовут искусством барокко, которое характеризуется пышностью, зрелищностью, нарочитостью, праздностью, началось с церквей, построенных в Риме праведными архитекторами этого ордена, и долгое время именовалось иезуитским стилем. Эти церкви должны были погружать верующих в атмосферу грез, дарить им праздник звука, света и запаха. Никогда ранее в храмах не было столь торжественных орнаментов, такого обилия всевозможных цветов мрамора, никогда они не украшались столь щедро серебром и золотом. Задачей было создать искусственные условия, которые дают утеху чувствам, обольщают человека, вводят его в заблуждение, приручают своей удивительностью. Поиск неожиданного и поражающего- так определил барокко итальянский мыслитель Бенедетто Кроче. “Поэта — удивление цель”,- считал выдающийся поэт того времени Джованбаттиста Марино, который для достижение эффектности в своих произведениях выкручивал и компоновал слова так же виртуозно, как это делали с мрамором и металлами в своих строениях архитекторы. “Спектакль,- пишет Луиджи Бардзини,- становится в это время единственно значимой вещью. Поэтому эпоха барокко до сих пор остается непревзойденной в том, что касается красоты архитектурных строений. И не случайно, что ведущие архитекторы того времени были также известными театральными сценографами.” В эпоху барокко, когда потребность в иллюзорности бытия обострилась, итальянцам, хотя они и находились под властью испанцев, учиться у иностранцев было нечему. Да и чему их, бывших наставников мира, могли научить варвары? Да, варвары лишили Италию военной и политической независимости. Но разве можно сравнить эти эфемерные преимущества с непрекращающимся в веках триумфом итальянцев в искусстве и знании ? В отличие от других европейских народов, которые в эпоху барокко лишь начинали получать представления о значимости искусственного в жизни, итальянцы чувствовали себя в ней как рыба в воде. Их национальный гений продолжал эстетическое преобразование действительности, по-прежнему выстраивая красивый искусственный мир, в котором страна, все так же находила утешение от тягот бытия. Поэтому Италия очень быстро становится “самой барочной страной”, а Рим — всемирной столицей барокко. Итальянцы создают собственный стиль барокко, отличающийся рафинированностью основных характеристик этого направления. При общей регламентированности жизни это было время “остервенелого желания выделиться и стремления к личному возвышению”. Среди артистов началось безостановочное состязание в виртуозности . Каждый старался блеском своего мастерства затмить коллег по цеху. В живописи появилась новая плеяда мастеров: Тинторетто, Паоло Веронезе, Караваджо, Гвидо Рени, Караччи... Это уже не художники былых времен, сосредоточенно и спокойно работавшие в тиши мастерских. Почти всем им, по замечанию одного известного критика, была присуща некая “сумасшедчинка”. Многие из них, на манер искателей приключений, расхаживали в сапогах со шпорами, облаченные в экстравагантные камзолы, широкополые шляпы и вооруженные шпагами и кинжалами. Некоторые были вынуждены скрываться после того, как совершали в уличных стычках убийства... Да и между самими видами искусства, казалось, шла борьба за право называться наиболее впечатляющим. Интенсивным творческий поиск приводил, в свою очередь, к появлению в искусстве новых видов и жанров... Так в 1575 году во Флоренции “в своем желании уйти от заданности авторского текста” труппа артистов “Джелози” создает основанную на импровизации комедию дель арте... Примерно в то же время на проходящих во флорентийском палаццо Вернио встречах группа друзей, состоящая из ученых, музыкантов и простых любителей музыки, пытается “воссоздать греческие музыкальные представления”. Это было желание возвратом к прошлому украсить настоящее. Но кто знает, как пели древние греки: ведь до нас ничего не дошло из греческой музыки? У собиравшихся было лишь смутное предположение, что древние читали свои драматические стихи нараспев — с музыкальными интонациями. И так подобно тому, как алхимики, ища наугад утраченный рецепт философского камня, невольно дали начало химии, друзья из палаццо Вернио в своих ретроспективных поисках неожиданно подошли к созданию совершенно нового: один из них композитор — Клаудио Монтеверди- в своем произведении “Орфей” впервые использует прием речитатива - и с этого начинается история лирической оперы... Во всех артистических проявлениях того времени чувствовалась та же страсть к поражающим драматическим эффектам, которые с течением времени становились все более театральными и необычными, та же невероятная техничность, то же совершенство каждой детали. Это была эпоха лоска, видимости и эмоций. Поистине, итальянская эпоха. Единственной реальностью была реальность воображения. Все что создавалось, создавалось главным образом ради впечатления. На протяжении более чем двух веков несметное число гениальных итальянцев подтверждали своим талантом свойственную населению Апеннин убежденность в том, что жизнь это биологический процесс, томительное течение которого должно скрашиваться утешающими внешними условиями, что спектакль может быть превосходной заменой реальности, что форма и содержание суть одно и тоже. Своими виртуозными творениями мастера компенсировали неуверенность, пустоту и бессилие, которые, воцарившись на полуострове с началом испанского владычества, усугубляли и без того не легкую, как всегда считали его обитатели, жизнь. По мнению некоторых исследователей, они творили, чтобы заглушить унижение и стыд, чтобы забыть их общую вину. В расцвете итальянского барокко эти специалисты усматривают стремление итальянцев “к мести неотесанным надменным иностранцам”. Но для чувства мести неотесанным иностранцам необходимо чувство патриотизма и национальное самосознание, которые Италии были незнакомы. Любовь к родине редко определяла здесь поведение людей. Национального единства итальянцы так и не достигли. “ В том году,- пишет Луиджи Бардзини о времени образования союза против французского короля Карла VIII, — открыто говорили о “войне Италии против своих врагов”, “о свободе Италии”, которую нужно защищать, будто Италия действительно существовала, а не была, как называл ее в перечне наций рыцарский орден святого Иоанна, “ итальянским языком”. Да и это определение было весьма условно. Италия действительно оставалась исключительно географическим понятием — территорией, заселенной людьми, связанными лишь остатками социально-бытовых традиций и элементами культурного наследия Рима, в основе которых лежит принцип “ облегчения жизни искусством”. По замечанию одного социолога, в отличие от других наций, наций, сформированных из королей, армии, правительства и народа, итальянцы были нацией, состоящей из священнослужителей, поэтов, художников и артистов. Поэтому испанское владычество воспринималось в Италии в первую очередь не как социально-политический факт, но как усилившееся давление окружающего мира, которому, чтобы не ощущать биологической угнетенности, нужно было противопоставить соответствующий искусственный барьер, дать равновеликий ответ искусством; от которого нужно было уйти “ в прочную и красивую искусственную среду”, или говоря иначе — обеспечить определенный комфорт . В системе барокко, которая проистекает из необыкновенно могущественного чувства смерти – «подстерегающей, пронзающей, изнутри просвечивающей жизнь» — любовь к жизни , считает русский искусствовед Владимир Вейдле, доведена до иступления. Ее создавала «религия отчаяния и надежды, не уверенность, а страстная жажда воскресения во плоти...» Как бы то ни было, но итальянцам в итоге так никогда и не удалось безоговорочно доказать свое творческое величие. Почти всегда их высмеивали. “ Постепенно,- отмечает Бенедетто Кроче,- ителлектуальную продукцию Италии перестали считать серьезной.… И итальянцы прослыли способными актерами, певцами, композиторами, декораторами, версификаторами, но и при этом, их то восхваляли как “народ артистов”, то пренебрежительно называли “ шарлатанами и шутами”. “ Все умеют, но ничего не имеют” — этой поговоркой нередко оценивают жителей полуострова и в наши дни. В манерах и идеалах тех двух веков, которые последовали за коронацией Карла V, со всей четкостью проявились правила, с древнейших времен регулирующие жизнь на итальянской земле. Поэтому эпоха барокко, как никакая другая, близка и понятна сегодняшним итальянцам.“ И тот кто хочет попытаться понять нашу сбивающую с толку страну,- пишет Луиджи Бардзини ,- должен это иметь в виду. Наблюдателю не следует делать выводы из поверхностных впечатлений: в Италии слишком много иллюзорного. Он должен проникнуть под оболочку. И тогда обнаружится, что большая часть сегодняшней итальянской действительности, несмотря ни на что, представляет собой реальность эпохи барокко.”