(из книги "ДЕТИ ЯНУСА") Германцам удалось до наших дней сохранить основные черты своего национального характера и нравы, которые отмечались еще древними авторами. Кардинальную метаморфозу за это время претерпело, пожалуй, лишь их отношение к сексу. “Хотя успехи цивилизации, без сомнения способствовали смягчению самых лютых человеческих страстей, но они, по-видимому, были менее благоприятны для целомудрия, потому что самый опасный враг этой добродетели — душевная нежность. Утонченность нравов вносит более благопристойности во взаимные отношения между мужчинами и женщинами, но вместе с тем вносит в них и более разврата. Грубые любовные вожделения становятся более опасными, когда они облагораживаются или, вернее, когда они прикрываются сентиментальностью страсти. Изящество в одежде, в движениях, в обхождении придает красоте внешний блеск и, действуя на воображение, воспламеняет чувственные влечения. Вечера, на которых царствует роскошь, танцы, которые продолжаются за полночь, театральные зрелища, в которых нарушаются правила благопристойности,- все это служит соблазном и поощрением для слабостей женской натуры,”- этими словами английского историка Эдуарда Гиббона можно охарактеризовать ту нравственную атмосферу, в которой пребывал Рим в 50-годы до н.э., когда в перерывах между сражениями с галльскими племенами Гай Юлий Цезарь составлял свои знаменитые записки, где о нравах германцев писал следующее: “ Чем дольше молодые люди сохраняют целомудрие,- писал в 50-годах до н.э. о германцах Гай Юлий Цезарь,- тем больше им славы у своих: по их мнению, это увеличивает рост и укрепляет мускульную силу; знать до двадцатилетнего возраста, что такое женщина, они считают величайшим позором.” Через 150 лет после Цезаря, когда, не довольствуясь уже традиционным посещением лупанаров и утратив интерес к пособию по обольщению - “Искусству любви” Овидия, Рим полулениво придавался оргиям, увековеченным Калигулой и Мессалиной, молчаливо осуждая нравы своих сограждан, историк Корнелий Тацит так описывал обычаи германцев: “… браки у них соблюдаются в строгости, и ни одна сторона их нравов не заслуживает такой похвалы, как эта. Ведь они почти единственные из варваров довольствуются, за очень немногими исключениями, одною женой, а если кто и имеет по нескольку жен, то его побуждает к этому не любострастие, а занимаемое им видное положение. Приданное предлагает не жена мужу, а муж жене. При этом присутствуют ее родственники и близкие и осматривают его подарки; и недопустимо, чтобы подарки состояли из женских украшений и уборов для новобрачной, но то должны быть быки, взнузданный конь и щит с фрамеей и мечом. За эти подарки он получает жену, да и она взамен отдаривает мужа каким-либо оружием; в их глазах это наиболее прочные узы, это — священные таинства, это — боги супружества. И чтобы женщина не считала себя непричастной к помыслам о доблестных подвигах, непричастной к превратностям войн, все, знаменующее собою ее вступление в брак, напоминает о том, что отныне она призвана разделять труды и опасности мужа и в мирное время и в битве, претерпевать то же и отваживаться на то же, что он; это возвещает ей запряжка быков, это — конь наготове, это — врученное ей оружие. Так подобает жить, так подобает погибнуть; она получает то, что в целости и сохранности отдаст сыновьям, что впоследствии получат ее невестки и что будет отдано, в свою очередь, ее внукам. Так ограждается их целомудрие, и они живут, не зная порождаемых зрелищами соблазнов, не развращаемые обольщениями пиров. Тайна письма равно неведома и мужчинам, и женщинам. У столь многолюдного народа прелюбодеяния крайне редки; наказывать их дозволяется незамедлительно и самим мужьям: обрезав изменнице волосы и раздев донага, муж в присутствии родственников выбрасывает ее из своего дома и, настегивая бичом, гонит по всей деревне; и сколь бы красивой, молодой и богатой она ни была, ей больше не найти нового мужа. Ибо пороки там ни для кого не смешны, и развращать и быть развращенными не называется у них — идти в ногу со временем.” «… германцы,- писал в XVI веке Макиавелли,- не усвоили нравов ни французов, ни испанцев, ни итальянцев, каковые нации вкупе являются развратителем мира.» Ныне, равно как и изощренность латинского сладострастия, о которой теперь иногда вспоминают лишь кинорежиссеры да писатели, германское целомудрие стало мифом: сегодня города Германии буквально напичканы порно-видеосалонами, куда можно зайти и днем и ночью и ознакомится с новинками отрасли либо в общем зале, либо в отдельной кабинке; возгласы “schmekt!” и "fantastisch!" из немецких порнофильмов стали своего рода фонетическими эмблемами оргазма; нет в мире места сборища проституток более известного, чем гамбургский Риппербан, а порнографической продукции более “ жесткой”, чем немецкая. “ Мы проходим,- сказала мне однажды по этому поводу знакомая журналистка из Германии,- необходимый в развитии каждого народа этап.”