-1- После смерти отца в доме поселились серость и сырость. Татьяна Алексеева стояла около окна, кутаясь в шерстяной, весь в заплатах мамин платок, и смотрела во двор на разросшиеся подсолнухи. Наступил сентябрь, но лето задержалось. Было тело и солнечно, и природа наслаждались последними теплыми деньками. Отец так любил подсолнухи. Что с ними теперь будет? Оставят ли их новые владельцы? Отец сильно сдал после смерти матери. Последние годы много лежал в больнице. Похороны состоялись сегодня утром. Алексей Дмитриевич Виноградов, ветеран войны, имеющий немало наград, был похоронен невдалеке от своего дома на деревенском кладбище в Андреевке, что в тридцати километрах от Санкт-Петербурга, без излишних почестей. Так он хотел. Добротный каменный дом с печью и большой верандой, впоследствии ставший семейным гнездом, которое Алексей Дмитриевич начал строить сразу после войны, называли попросту дачей, и несмотря на то, что у Алексея Дмитриевича было трое детей, дачу он завещал именно своей Танечке. Перед смертью отец просил дочь не продавать дачу. Татьяна Алексеевна обещалась, но ей пришлось нарушить данное слово. Дима, единственный, а потому излюбленный сын Татьяны Алексеевны, прознав про наследство, уговорил мать продать дачу еще когда дед был жив. «Мам, ну кому сдалась эта рухлядь? Кто сюда ездить будет? А мне квартира своя нужна. Сколько можно с тобой жить? Мне двадцать восемь лет». Татьяна Алексеевна, проведшая здесь все детство, любила дачу и планировала в скором времени выходить на пенсию и заниматься маминым садом, но скрепя сердце согласилась – повзрослевшему сыну действительно нужно было устраиваться в жизни. И все же на душе было тревожно, совесть гложило ощущение того, что она поступает неправильно. Дверь резко распахнулась и с силой ударилась о стену. Татьяна Алексеевна вздрогнула и обернулась, в комнату вошел Дима. - Димочка, осторожно, сынок. - Да ладно мам, - махнул рукой сын, - наверняка дом перестоят или вообще снесут. Дача-то недорого стоит, здесь земля основная ценность. Район престижный, вокруг дворцов понастроили. Дедов дом среди такого великолепия смотрится нелепо. Это было очевидно, но Татьяна Алексеевна будто удивилась этой новости и растеряно посмотрела по сторонам. Все здесь было сделано руками отца с особой любовью и трепетом так, что дом совершенно не выглядел старым: стены аккуратно выкрашены, потолок побелен без единой трещины, даже пол и мебель Алексей Дмитриевич делал сам. - Как-то это неправильно продавать дачу в такие солнечные дни, сынок. Душе надобно для этого особое состояние - предощущение зимы. - Это как? – поинтересовался Дима. - Когда чувствуешь, что через несколько дней выпадет снег, - произнесла Татьяна Алексеевна отчаянно тихо куда-то в пустоту, не надеясь, что сын поймет. - По тебе сразу можно сказать, что ты учитель литературы, мам. Даже не зная этого, - усмехнулся он. Татьяна Алексеевна улыбнулась. Любовь к литературе в ней проснулась рано. Большую роль сыграли рассказы отца о войне. Она пыталась их записывать, но выходило комкано, словно сами истории не желали быть записанными и были созданы только для передачи из уст в уста. Изучая мировую литературу, Татьяна Алексеевна много раз ловила себя на мысли, что рассказ более сложная форма повествования по сравнению с романом. И такая форма мало кому подчиняется, в том числе, великим мастерам пера. Роман интересен тем, что позволяет описывать эпизоды из жизни людей, скрывая их подлинный смысл, маскируя его от читателя за множеством страниц. В романе почти ничего никогда не происходит, но если это качественный роман, он способен заставить задуматься. Рассказ же фиксирует момент, чувство, которое рождается и мгновенно умирает; он словно предвосхищение любви, разлуки, смерти или спасения. В воздухе что-то происходит, и приоткрывается некий невидимый мир – вот что такое рассказ. Его значение в том, чтобы остановить неумолимо ускользающее время. Отец в своих рассказах умел это делать. Если бы он только записывал свои военные воспоминания! Но Алексей Дмитриевич не любил писать и на все просьбы дочери отмахивался: «я не писатель, да и кому это сейчас нужно – о войне?» - Мам, а что с этим шкафом делать? – Дима стоял перед стеллажами, которые под завязку были заставлены книгами, газетами и журналами. - Посмотри, столько макулатуры! - Это дедушкина библиотека. Татьяна Алексеевна подошла к шкафу и провела рукой по корешкам запылившихся за время пребывания хозяина в больнице книг. На полках расположились собрания Дюма-сына, Достоевского, Алексея Толстого и других разрешенных в советское время писателей, полученных за книжные талоны от сдачи макулатуры. Она вспомнила времена, когда хорошие книги невозможно было достать, а за двадцать килограммов старых газет выдавали талончик, который можно было обменять на заветные тома. Каждую субботу рано утром они с отцом занимали очередь в пункт приема макулатуры задолго до открытия, чтобы успеть получить книжный талон. Сейчас все так просто – иди в магазин, покупай любую книгу и читай, только почему-то никому это не нужно. Последние годы ей все сложнее стало прививать детям любовь к чтению. Учителя литературы проигрывали в войне с мобильными телефонами, планшетами, социальными сетями и другими развлекающими, а вернее, отвлекающими разум достижениями человечества. - И куда это барахло девать? – поинтересовался сын. Женщина вновь вздрогнула, но на этот раз не от внезапного шума, а от употребленного Димой в отношении книг слова. - Мы перевезем дедушкину библиотеку к нам, - ответила Татьяна Алексеевна. - Ну, мам! У тебя своих книг – девать некуда, так еще и дедовы тащить. - Ничего, сынок, мы найдем место. Ты, главное, перевези, а там я уже сама. - Да тут в «Газель» все не влезет! Дима еще немного поворчал, но деваться было некуда. Он знал: если мама проявляет принципиальность, спорить с ней бесполезно. На следующий день, когда приехали покупатели смотреть дом, погода резко испортилась. Похолодало, подул порывистый северный ветер. Дача выглядела негостеприимно, словно была не рада новым хозяевам. Дима показал все три комнаты, ванную и веранду с маленькой кухонькой. Потом они прошли во двор и осмотрели сад, где росли яблони и вишни, дедов огород с теплицей и построенную им баньку. Побывав везде, люди согласились, что место «козырное», но все постройки никуда не годятся, и их придется сносить, еще и сад вырубать, а это дополнительные затраты. Начался торг. Татьяна Алексеевна наблюдала за происходящим с веранды. На глаза навернулись слезы, казалось, только теперь женщина осознала реальность происходящего. Сил смотреть, как сын продает дачу больше не осталось; она ушла в дом и начала упаковывать отцовскую библиотеку. На самой верхней полке поверх книг лежала коробка из-под обуви. В ней Татьяна Алексеевна нашла старую тетрадь, на обложке которой ровным почерком отца было написано «Через несколько дней выпадет снег». -2- «Прошло более сорока лет, а события лета-осени 1942 года до сих пор не оставляют меня. Война - страшная штука, но многое со временем стирается из памяти, срабатывает защитный механизм, чтобы человек мог жить дальше. Забыл многое и я, только не деревню Долгиново. Я никому не рассказывал об этом. Отрапортовал о выполненном задании как положено и забыл. Не знаю, почему. Может быть, некоторые истории должны оставаться неизвестными. И все же я решил довериться этой тетради в надеже, что те далекие события наконец отпустят меня. Когда началась война, мне было двадцать восемь лет, и я, как многие молодые ребята, отправился добровольцем на фронт. Нас сразу же перебросили в Белоруссию в самое пекло, где уже вовсю хозяйничал фашист. Долго я там не провоевал, через месяц наша рота попала в окружение. Тех, кто выжил затолкали в вагоны и направили в Германию. Бежать мне удалось чудом – я выпрыгнул из поезда на полном ходу и не пострадал, а стрелявший в спину немец промахнулся. Шел февраль 1942 года. После бегства из немецкого плена, мне была одна дорога – к партизанам. Иван Матвеевич Тимчук, командир подпольного отряда «Народный мститель», что действовал возле поселка Долгиново Вилейского района Минской области, расспрашивать, что да как, не стал и сразу поручил мне организовать свой отряд. В это время вся Вилейщина, где еще до начала войны обосновалась еврейская община, уже была в глубоком немецком тылу. Мой отряд базировался возле поселка Илья и состоял, в основном, из местных евреев, которым удалось избежать попадания в гетто. Что творили немцы с евреями, вспоминать страшно. Я всякое повидал на войне, да и после войны, но с такой бесчеловечностью столкнулся впервые. Евреев истребляли с особой жестокостью. Мужчин публично расстреливали, женщин раздевали и измывались над ними, заставляли танцевать голыми и насиловали. Не щадили даже детей. До сих пор слышу тихую колыбельную Ады, которая, во время пожара по ошибке схватила из колыбельки куклу вместо своей маленькой дочки, а когда это обнаружила, сошла с ума. Она еще долго блуждала по лесу в беспамятстве, укачивая куклу, и пела, пока ее не убили. Последнее массовое истребление произошло на Пасху. Когда Долгиново, в котором до войны проживало около пяти тысяч человек, подожгли, в нем осталось не более трехсот. О том, что творили фашисты, партизаны знали, но мало что могли сделать. В лесах мы встречали голодных и полуголых уцелевших евреев, которые выживали как могли и мешали подпольной работе. Несколько подполий было провалено, в том числе и мое. В июне я получил послание срочно явиться в расположение штаба, где меня попросили собрать по лесам всех оставшихся евреев и вывести их за линию фронта. Это был не приказ, так что я мог отказаться, как это сделали два офицера до меня. Но Тимчук рекомендовал мою кандидатуру командиру штаба, и потом… эти евреи были никому не нужны, они были обречены, и я согласился. Мне дали в отряд шесть парашютистов, которые хорошо знали местность, и связистку по имени Аня. Между тем, до линии фронта было более полутора тысяч километров, которые нам предстояло пройти пешком. Впереди зима, надо было торопиться. К концу августа удалось собрать двести семьдесят человек выживших евреев, в основном это были женщины и старики, а еще тридцать пять детей в возрасте от двух до двенадцати лет. Мы запаслись провизией. Из штаба поступил один пулемёт ППД, пятнадцать винтовок, столько же гранат и пять тысяч патронов. Имелись три повозки, на которых посадили самых слабых и маленьких. Мне выделили лошадь, чтобы я мог контролировать передвижение всего отряда. Разведчики помогли проложить наиболее безопасный маршрут по неохраняемой фашистами территории через Суражские ворота в направлении Витебска. Однако местность была болотистой и трудно проходимой. Наступила осень, и мы отправились в путь. Шли ночами, днем устраивали привалы, во время которых люди спали и набирались сил к ночному переходу. Особенно мне запомнился Яков Рубин, у которого не было одной ноги до колена, взамен которой он примотал деревяшку. Яков помогал, поддерживал людей, успокаивал их по мере сил, не давал отряду падать духом. Мы постоянно прочесывали местность, устанавливали наблюдения, но через три дня попали в окружение немцев. Нападение произошло неожиданно. В лесу было невозможно понять, откуда стреляли. Люди кинулись в рассыпную, раненные падали, их топтали, все разбежались по лесу. После того как нам удалось отбиться, отряд недосчитался пятидесяти человек. Среди них был и Яков. Говорят, что на войне привыкаешь к смерти, я так и не привык. Временами я корил себя, что взялся за такой непосильный труд. Но кто, кроме меня? После немецкой засады мы стали еще осторожнее. Разделив отряд на несколько групп, я назначил командира каждой группы и согласовал план действий. Мы шли на небольшом расстоянии, чтобы в случае нового нападения было проще прятаться. Появилось много раненых. Их приходилось нести, что сильно затрудняло и замедляло продвижение. Я не мог приказать людям бросить своих, этот выбор делал каждый сам. Помогал всем, кому мог, но через сутки заметил, что некоторые уже шли одни. Среди них престарелая Марта, которая, больше не в силах нести своего изнеможенного шестилетнего внука Леона, оставила его. Одумавшись, она вернулась его искать, но мы уже ушли далеко. Его так и не нашли. Я непременно решил, что отряд должен дойти до первых заморозков. Постоянно думал, что мы дойдем, обязательно дойдем. А через несколько дней выпадет снег. К первой неделе октября мы прошли больше половины пути. Предстояло преодолеть самый опасный участок, а тут заболели дети. Старшие понимали, что кричать нельзя и терпели. А вот совсем маленькие… Больше других надрывалась двухлетняя Берта, никто не мог ее успокоить. Я уже не помню, как возникла эта безумная мысль, и кто это предложил, но малышку решили утопить. Более двухсот человек, жизнь которых была поставлена в зависимость от одной маленькой девочки, ждали от меня решения. Я наотрез отказался: мы в одной упряжке. Согласились родители. Теперь, когда я пишу эти строки, у меня самого трое детей, и я до сих пор не могу понять, как родители Берты могли согласиться на убийство собственного ребенка. Но ни тогда, ни сейчас я их не осуждаю. Берту, от греха подальше, у родителей я забрал, и весь оставшийся путь мы шли вместе. Она поправлялась и стала плакать меньше, а потом вовсе затихла. Удивительно , но мне с ней стало легче идти. Среди безумия и бесчеловечности ее маленькие ручонки, крепко обхватившие мою шею, придавали жизни маломальский смысл. Мы выживем. Главное, успеть добраться до снега. Похолодало. Из-за раненых поход затянулся. Закончились припасы. Благо осень выдалась дождливой, было много грибов, но еды на всех не хватало. Люди ловили змей и рыбу. Выживали. К ноябрю мы добрались до Западной Двины. За ней были наши. Перед переправой был организован последний привал, а ночью внезапно атаковал немец. Наутро мы похоронили еще двенадцать человек, не дошедших до своей земли обетованной всего несколько километров. Помню, шел проливной дождь, когда мы копали могилы. Мокро, холодно, но снега нет. Теперь я был твердо уверен: он обязательно выпадет через несколько дней, после того как мы дойдем. Через реку удалось перебраться без происшествий. Но когда в районе Старой Торопы мы наконец вышли к своим, началась страшная бомбежка. Казалось, что немцы обрушили на линию фронта всю свою мощь. Люди бросились в укрытие. Многие не добегали и падали замертво. Сам не понимая почему, я остался стоять на месте. Кто-то что-то кричал. Я посмотрел наверх, и мной овладела внезапная ярость. Достав винтовку, я стрелял в небо и орал. «Где же этот чертов снег? Зачем мы выжили, вопреки голоду, холоду и болезням? Чтобы погибнуть под этими бомбами?». Обессилив, я упал на колени и первый раз в жизни заплакал. Внезапно все стихло. Я осмотрелся в надежде собрать свой отряд, но большинство людей уже разбежалось. Позже меня задержала контрразведка как дезертира. После долгих объяснений ребят-парашютистов и совместного заявления выживших членов еврейской общины, меня отпустили. Но несколько дней я провел в заключении. Когда я вышел, пошел снег. Он падал мягкими белыми хлопьями на изрытую бомбами и пропитавшуюся кровью землю. Невдалеке укутанная в теплый шерстяной платок стояла Аня и ждала меня. После войны мы с Аней переехали в Ленинград. А за вывод из немецкого тыла двухсот человек мне выделили участок земли здесь в Андреевке, что в тридцати километрах от Ленинграда». -3- В комнату вбежал Дима. Он выглядел довольным. - Все, - выдохнул он, я договорился.- Пришлось уступить немного, но зато через неделю можно будет оформлять. Татьяна Алексеевна сидела на полу с тетрадью в руках, по ее лицу катились слезы. Сын подошел к матери и обнял ее за плечи. - Ладно тебе, мам. Все равно ты сюда не ездила бы. Ты со своими учениками и на буднях и на выходных. Когда все успеть? Внезапно распахнулось окно. В дом воровался холодный северный ветер и растрепал занавески. - Надо же, как похолодало! – удивился Дима, поспешно закрывая створки. – Только вчера лето было. А ты переживала, - он усмехнулся. – Похоже, действительно через несколько дней выпадет снег. Эпилог За большим покрытым белой скатертью столом сидели люди. Они расположились не на веранде как обычно – она всех не вместила - а в саду в приветливой тени яблонь и вишен. Татьяна Алексеевна окинула взглядом стол и осталась довольна. В этом году приехали не только долгиновцы, но и их дети и внуки. Люди беседовали, но когда хозяйка по традиции начала читать вслух найденный рассказ отца, все стихли. Некоторые не могли сдержать слез, события шестидесятипятилетней давности оживали благодаря этим строкам. Закончив, Татьяна Алексеевна подняла наполненный стакан, люди молча повторили за ней, затем все выпили не чокаясь. - Ты знаешь, Танечка, - заговорила Берта, решившись первая нарушить поминальную тишину, - что Алеша таки был представлен к званию Героя Советского Союза, но самолет с бумагами был сбит. Берта, прожившая большую часть жизни в Израиле, говорила раскатисто с характерным акцентом. Ее седые волосы были аккуратно убраны, большие карие глаза окружены сеткой морщин. Татьяна Алексеевна подумала, что отцу сложно было бы узнать в ней ту двухлетнюю девочку, которую он нес на руках. - Документов о нашем походе, - продолжала Берта, - кроме рапорта Алексея, представления его к награде и распоряжения о наделении землей не сохранилось. - Да, - кивнула Татьяна Алексеевна, - после войны отец об этом никому не рассказывал, поэтому награды он так и не получил. Я в архивах провела немало времени, чтобы найти документы о подвиге отца и вас разыскать. - А как долго искал вас я, - сказал Леон, грустно улыбнувшись. – Жаль, что Алексей так и не узнал о том, что мне удалось выжить. Леон был старшим из четырнадцати оставшихся в живых к этому дню долгиновцев. Он встал. За ним поднялись все сидевшие за столом. - Сегодня пятого июля в день массового расстрела жителей Долгиново мы собрались здесь в Андреевке. С нами наши дети и внуки, - Леон запнулся от волнения, выпил воды и продолжил: - Мы имеем возможность сидеть за этим столом, дышать чудесным воздухом, наслаждаться общением друг с другом и природой, а самое главное – жить. Все это благодаря одному человеку, которого мы помним и будем помнить и чтить до последнего вздоха. Его имя не вошло в историю, но оно хранится в наших сердцах. Вечная память Алексею Виноградову.