Я не видел Витьку несколько лет, и вот на тебе - встретились - надо же, самым банальным образом, на улице, у метро. Я искренне был рад, и мне показалось, что он тоже очень доволен нашей встрече. Будучи молодыми, когда мы встречались часто, то всякий раз, встреча непременно сопровождалась у меня всплеском памяти, об одной незабываемой истории, связанной с ним. Мне было тогда триннадцать лет. Витька же, учился в соседней школе на класс старше, а подружил нас пионерский лагерь. Так получилось, что однажды, он и я, отдыхали подряд две смены - июль и август. Я в то время увлекся рассказами Конан Дойла, а он любил фантастику - Жюля Верна. Мы были с ним в одном отряде, кровати наши были рядом и после отбоя, привалившись на край постели, друг к другу, он шепотом рассказывал мне, что-нибудь свеженькое из прочитанного. Он был невысокий, щуплый, светловолосый с большими серыми глазами. Отца у него не было, жили они вдвоем с матерью в огромной коммуналке с высокими потолками, старого, дореволюционного дома, в центре. Меня несколько удивила очень скромная их комната, когда я пришел первый раз к нему в гости, - ничего лишнего, все просто, пожалуй, даже скупо, и я не понял тогда отчего, но уважать его стал еще больше. Впечатляло одно - книги, много книг, его мать работала редактором в каком-то издательстве, в каком, я теперь уже не помню. Витька, казалось, знал все, и что бы я не спросил, он обстоятельно, во всех подробностях рассказывал, а если не знал, то непременно спрашивал мать. Родители к нам приезжали каждое воскресение, но как-то раз мать к Витьке не приехала и он просидел весь день у ворот. Я принес ему гостинцы, что привезли мне, но он отказался, стыдливо отворачивая заплаканное лицо, а все гостинцы скормил Жульке, маленькой юркой собачонке, что крутилась у его ног. Всю неделю, что была между сменами, мы провели вместе с Витькой в городе. Ходили в кино, болтались по набережной, ели мороженое, даже ходили к его маме в издательство. В августе, как это не странно - не могли дождаться, когда же, наконец, поедем в лагерь. Уже зная, нашу неразлучную пару, нас снова записали в один отряд, и вновь кровати наши были по-соседству. В эту смену приехал Витькин одноклассник - Димка Зимин, рослый, симпатичный парень, по лицу которого, было видно, что самовлюбленности в нем, хоть отбавляй. Он был, пожалуй, единственный к кому слепо тянулись ребята, послушать байки, истории, особенно о его "амурных похождениях", ему это нравилось и он считался "королем" отряда. Однажды, в тихий час, он хвалился на всю палату, что в него влюбились две девчонки, одна из них, даже из старшего класса. - Верите, нет... Втюрились по уши, словно Татьяны Ларины, записками одолели, о свиданиях просят, - с отвратительной ухмылкой, откровенничал Димка, - И, я пишу им, что полюбил с первого взгляда, что страдаю, не знаю как дальше жить... Завтра снова буду сочинять любовные послания обеим, - наигранно усмехаясь, сказал он, заражая смехом ребят. Это вошло у него в привычку и часто днем, после отбоя, кто-нибудь обязательно просил Димку рассказать о его похождениях. И вот, как-то раз, Витька возьми да и оборви его на полуслове, - В конце концов, Димка, это же противно слушать, что здесь смешного... Неужели не понимашь, что это подло. Палата замерла в ожидании. Димка привстал с постели и оглядев ребят, прошипел словно змея, - Что Витенька, завидки берут? Записок не пишут, а написали бы, как собачонка побежал бы, да?... Только кто на тебя позарится, маменькин сынок, - с неприязнью продолжал Димка. В палате стояла тишина, никто не смел проронить ни единого слова, все смотрели на Витьку. Лицо его горело, ему было невыносимо душно, поднявшись с кровати он вышел вон из палаты. Я, обалдевший ото всего, выскочил следом за Витькой. Отсидевшись какое-то время в туалете, мы возвращаясь, услышали голос Димки, - Вы бы посмотрели, какая у него мамаша, страх божий, от этого и комплексует, заморыш, - зло пыхтел Димка, бросая небрежно слова... Витькина мать, действительно была некрасива - худое, больное на вид лицо, в очках с толстой оправой, редкие волосы на голове были собраны назад в жидкую кичку. Глядя на нее, не покидало ощущение незаслуженной богом забытости о ее облике, но в жизни, она была доброй и нежной женщиной. Витька обожал ее, боготворил, и я, глядя на них, порой невольно испытывал зависть их отношениям друг с другом, чего никогда не было у меня дома. Я завидовал не только этому. Витька представлялся мне непохожим на сверстников, слишком был каким-то правильным, нет, не маменькиным сыночком, а совсем по-взрослому уверенным и решительным. Мать его учила, никогда не надеяться на случай, а упорно делать свое дело, и еще - полагаться в жизни только на себя и не ждать ничьей милости. Я так хотел походить на Витьку, что иногда стал замечать за собой, его осанку, манеру говорить, а главное подражать этакому открытому, независимому как у него взгляду. Витька никогда еще не был так злопамятен и дерзок, как сейчас. Его душило негодование, даже презрение к Димке, он не мог смириться с этим унижением и несправедливостью. Все в нем восставало и приводило в отчаяние, он не мог сдержать слезы, внутренний голос требовал немедленного и неотвратимого возмездия. Весь следующий день, Витька был вне себя, в голове рождался план отмщения, и наконец, в его глазах сверкнула искра, несвойственного ему злорадства. Ночью, когда все уснули, он тихо пробрался в дежурку, где лежали письма для отправки в город. Одиноко горела настольная лампа, в комнате никого не было. Он быстро отыскал адресованные воздыхательницам, Димкины письма. Судорожными руками, стараясь не дышать, осторожно раскрыл оба конверта и обменяв письма местами в конвертах, запечатал их заново. Сердце было готово разорваться в его груди, волнение переполняло, а чувство справедливости ликовало в нем, как никогда. На следующий день, Витька отозвал меня в сторону и потребовал клятву, что буду молчать как могила. Я решительно, не задумываясь поклялся. - Я сделал подлость, - начал он, не отрывая от меня своего взгляда, - Надеюсь, ты не будешь меня осуждать за это... Но я не мог иначе. Не мог, понимаешь?... И Витька все мне рассказал в подробностях. Я был так рад за друга, что у меня вырвалось совсем не по-детски, - Эх, жаль, что отменили дуэли..., - и я на полном серьезе сделал эффектный выпад с воображаемой шпагой. Через пару дней, Витька покинул лагерь, не дождавшись конца смены. Для меня, все вокруг, как-то потускнело, потеряло смысл. Ничто не радовало меня как прежде в лагере, все стало чужим, неинтересным. Я упросил родителей забрать меня домой, сославшись на плохое самочувствие, искусно притворяясь, изобразив недомогание.