Холодный мрак. Во чреве каменной темницы, Краса ее светлела ярче, чем перо жар-птицы! Но пасмурны были ее глаза, И по щекам стекала горькая слеза. Волос лен – белый, ниспадающий ручей, Спадал на плечи ее нежные, нагие. Платье разорвано, груди упругие, младые, Прикрыты шалью из тюремных простыней. Хоть слезы катятся, но дева не рыдает. Она молчит, о чем-то размышляет. А воздух, спертый, мысли давит, не дает, Взлететь им. Без полета мысль умрет. Спускаясь по ступенькам скользким, мрачным. Он видел образ пред собой, ее, прозрачный. Он мог спасти ее, себя, спасти людей! В нем власть боролась над людьми, с любовью к ней. Он подошел, вступил в пещеру заключенья. В глазах его горел огонь надежды на прощенье. Лицо же, маской каменной смеясь, Твердило: «Ты моею будешь, я – твой князь!» Она увидела его, скользнула взглядом, По его внешности, по дорогим нарядам, И, прочитав в газах его печаль, Она лишь улыбнулась, и произнесла: «Как жаль…» «Чего же жаль тебе?» - он отвечал вопросом, - «Того, что натворила вероломством? Того, что чарами своими, ты, дитя, В миг погубила свою душу, и себя?» «Я не колдунья. Это знает каждый. Да горек хлеб моих трудов и знаний тяжких. Я не творила зла, лишь помогала», - Так дева на вопросы отвечала. Слегка помедлив, молвила она: «Мое проклятье – моя русая коса. Глаза, что парни омутом назвали, И губы, целовать которые мечтали. Они искали встреч, моих объятий, Но находили безразличье, неприятье. Они бесились, бесишься и ты. Хоть разорвал мои одежды, но, увы, Ты взять меня не можешь без любви. И это знаю я, и знаешь ты». Его ответом был жестокий взгляд. И уличить во лжи ее, он был бы рад. Но вся беда его скрывалась в том, Что был в нее он до безумия влюблен. «О, женщины! Проклятие мужское! Когда бы, не было, в Вас, столько гноя, Мы б Вам молились, словно божествам! И свою жизнь Вам приносили без сомненья в дар! Но Вы все лживы! От рожденья и до гроба! Все Ваши действия и мысли – лишь дитя порока! Вы козни строите, чтобы губить людей. Вас сушит жажда власти над Вселенной всей! И Ты сама – рабыня этой власти! Когда читала заклинанья в дикой страсти, Ты представляла – мир падет перед тобой! Ты думала, что сможешь управлять толпой! Но люди уличили тебя, ведьма! Сейчас Ты здесь, и ждешь того мгновенья, Когда костер поглотит твое тело, Освободив тем самым твою душу, дева!» Она смотрела, молча, улыбаясь, И слушала, как Он, беснуясь, злясь, срываясь, Пытался доказать ей, то, чего уж нет. Когда замолк он, молвила в ответ: «Скажи мне правду, князь мой и властитель, Души и тела моего ценитель – Ты любишь ли меня?» «Люблю! Младая дева! Моей будь, откажись от доли ведьмы! Спасу тебя! Ты жить будешь прекрасней всех на свете. Я буду твоим мужем и слугой. Мы, вместе, будем управлять толпой! Признайся лишь, что Ты, как я безумна, Скажи, что любишь Ты меня, Или Тебе так трудно меня любить? Смеешься надо мной? Тогда сегодня, Когда город будет пробужден зарей, Тебя сожгут на площади, пред миром. Для них Ты будешь ведьмой с черной силой! И проклянут Тебя и все Твои деянья! Огонь священный за твою насмешку будет наказаньем!» Она молчала, улыбалась простодушно, В глазах ее играл чертовских огонек. Слегка помедлив, Она молвила, чуть слышно: «Как жаль, что от любви моей, Ты так далек». Он подошел. Глаза его горели. В них гнев сжигал все чувства к юной деве. Хотел любви ее, но злость была сильней. Он вышел прочь, велел созвать людей, И приготовить площадь для кострища. Пусть знает ведьма, что над ним смеяться – было лишним. Народ собрался. Возвели младую деву на костер. Он запылал, он щекотал зло ее кожу. И в час последний, из доступных ей на это сил, Она кричала: «Знай же, князь великий! Люблю тебя! Я ухожу в смертельную обитель, И говорю, открыто, не тая: люблю тебя! Отныне – я твоя! Живи с сей болью, сколько выжить сможешь, И понимай – Ты сам покончил со своей любовью!»