День Учителя подскочил незаметно, совсем недавно было начало сентября, а за окнами уже кружит листопадом октябрь. Ну, раз праздник, то и учителя маленькой сельской школы, как и вся педагогическая братия, праздновали его за широким столом. Вина было мало, женщины отказались сразу, снимая пробу с салатов и пирогов собственной выпечки, во всю расхваливая друг друга. А два учителя – мужчины, бог весть, как оставшиеся в школьных стенах, уже приговорили бутылку водки и вели неторопливый разговор ни о чём, наслаждаясь отдыхом. Виктор Сергеевич - учитель физкультуры и Александр Александрович – учитель истории были ровесниками, им уже стукнуло по полтиннику и они могли себе позволить в своих разговорах опираться на свой жизненный опыт. Завуч, молодая рыженькая и говорливая особа, в десятый раз поздравила свой коллектив, поднимая чашку чая. - И как это люди становятся учителями? – отчего и сам не понимая, спросил Александр Александрович своего соседа. Тот, ковыряя вилкой в огромном пироге - рыбнике пожелал пофилософствовать и поднял вилку с куском рыбы вверх над головой: -Там нам и путь определяют! На – получи! Кто учитель, а кто и тракторист! Я вообще не хотел быть учителем. Но так жизнь сложилась – бац и ты Учитель! -Верно, - поддержал его коллега, - а когда проявляется этот учительский талант, призвание? Со скольки лет, ты не замечал Сергеевич? -Хм, призвание? А может, его и нет! Я бы любую работу делал, хоть по дереву, хоть по металлу! Мне всё интересно до чёртиков. -А я помню тот момент, когда я впервые учителем стал! Ох и смеху и слёз у меня было…стыдно вспомнить, одним словом - первый блин комом! Ведь это теперь мы с тобой опытные, конспекты составляем, задачи определяем, а тогда я о том и не знал. За столом притихли, отставили чашки, желая послушать, что соврёт Сан Саныч – балагур и насмешник. Учитель не замечая внимания коллег, выпив стопочку за праздник начал свой рассказ. -«Я учился тогда в четвёртом классе, а вернее перешёл в него, но в конце августа попал в районную детскую больницу с простудой и всё начало учебного года провёл там. Больница располагалась в бывшем барском доме, сохранившемся с дореволюционных времён. Когда то двухэтажный кирпичный особняк был окружён садом из яблонь, дубов и клёнов, поэтому в палатах больницы было всегда темно и мрачно. На втором этаже было устроено детское отделение, оно состояло из нескольких больших больничных палат. Помню в одной лежали только малыши, в другой была реанимация, в третьей лежали девочки и матери с детьми, а четвёртая видимо была предназначена для мальчиков старшего возраста. Вот в неё меня и привела молоденькая медсестра, указывая на кровать, что стояла у огромной печи, облицованной голубой кафельной плиткой: -Давай ближе к печке, а то палата большая - замёрзнешь! Так и пошли больничные будни, во многом скучные, перемежающиеся с ненавистными уколами, процедурами и совсем не домашними обедами. Так оказалось, что моя палата была смежной с той палатой, где лежали женщины с детьми и девочки и по любой надобности они проходили мимо моей кровати, нисколько не беспокоя меня этим, а наоборот внося хоть что-то новое в однообразие больничного режима. Первые дни я сильно тосковал по дому, но мать, привезшая меня из дальнего посёлка в город, знала, как скрасить моё одиночество и прогнать скуку. Она сходила и перед отъездом купила в магазине мне несколько книг. Одна из них поразила меня своим названием «Школа». «Аркадий Гайдар» - прочёл я фамилию и имя автора. Так я и встретил первое сентября, с этой, показавшейся мне очень интересной книгой. За то непродолжительное время, что я отлежал на твёрдой больничной койке, я познакомился со всеми юными больными, их было много, но я знал имя каждого и с чем они лежали. Кто – то простыл, как и я, у кого-то был ревматизм, ангина, да вероятно весь набор детских болезней, которые мне казались тогда совсем не страшными и излечимыми, ну, разве только при одном условии – если пить во время все разноцветные таблетки и горькие порошки перед едой. За этой болезненной суетой, поправляясь, я всё ближе сошёлся с девочкой лет шести, чернобровой и улыбчивой. Именно она, проходя мимо моей кровати, всегда останавливалась и задавала массу каверзных вопросов, на которые я старался ей ответить с достоинством. Особенно меня бесило, когда она расспрашивала про уколы, её интересовало, куда мне их делают и сколько раз…А однажды, застав меня за чтением книги, она указала на книгу: -А про что книжка? Надо сказать, что в то время, на детском отделении не было ни телевизора, ни радио. Поэтому дети друг с другом постоянно общались. Я стал рассказывать ей содержание книги, показывая картинки. Заметив, что в её голубых глазёнках загорелся интерес, я постарался рассказать ей во всех подробностях о приключениях главного героя, что-то я даже показывал, жестикулируя и взмахивая руками. После моего рассказа моя случайная слушательница не растерялась, видя во мне краснобая: -А еще, какие книжки ты читал? Я читать не умею, я только через год в школу пойду! - с сожалением глядела она на меня. Тоня, так звали мою знакомую, оказывается, была с моего посёлка, родители её недавно переехали из глухой деревни, поэтому девочка никогда не ходила ни в ясли, ни в детский сад. Была она домашнего воспитания, но видимо воспитатели её – бабушка и дедушка, не видя в том нужды, не рассказывали ей ни каких сказок. И когда я дошёл до сказок, моя приятельница забралась на мою кровать и просидела так со мной вечер. На следующий день она пришла с утра, после уколов и процедур улыбчивая и смешливая, в её ладошке был пряник, она протянула его мне: - Рассказывай! – почти приказала она. Я вспоминал всё, что я, когда то читал, всё что нам долбили в школе, но на третий день я выдохся, рассказывать было просто нечего! Помню, что я пытался ей выдать и географию и ботанику, но без картинок, так на словах было не интересно, и я видел, как потухал огонёк в глазах Тони: -Я пошла…- что-нибудь до завтра вспомнишь? – уходила она, оставляя меня одного в пустой и мрачной палате. Нужно было как-то выходить из ситуации и на следующий день, только она появилась, я махнул ей рукой: -Пойдём на веранду, чтоб никто не слышал! Из моей палаты можно было просто выйти в остеклённую и светлую веранду, куда взрослые обычно не заходили. -Ну, и что ты мне расскажешь? Какую историю или сказку? - встала она к окну, морщась от солнца. -Тонь, а хочешь я тебе песни спою, классные! Мы с пацанами их поём! -Песни? – недоверчиво взглянула она, переминаясь с ноги на ногу,- а какие? -Нас старшие ребята научили, только в песнях матюгов много, а ты матюги знаешь? – без всякого смущения спросил я её. -А кто их не знает? Меня мама за их ругает! -Да, ничего, тут ругать некому! Никто не услышит. А я потихоньку, ты поближе подойди! - и я начал запевать: - Если б я был султан, я б играл в футбол! Раз удар! Два удар! А на третий гол! Захожу я в будочку, там сидит мадам. Заглянул под юбочку, что увидел там? Тоня не смутилась, а открыла рот и внимательно меня слушала. Я допел похабную песню. Она засияла от счастья и попросила: -Ещё! Я спел эту песню раз десять, затем хвастаясь своей памятью врезал: -Мать я зарезал, отца я погубил, Сестрёнку - гимназистку в уборной утопил! Сижу за решёткой в темнице сырой… И я допел и эту песню до конца. Тоня светилась и вновь заставила меня повторять скабрезные куплеты! У нас оставалось время до обеда, и я забасил новый запретный хит: -Пошла я раз купаться на озеро Байкал, Я стала раздеваться, пристал ко мне нахал: -«Какие у вас ляжки, какие буфера…» Девочка прищурилась и остановила меня: -А что такое буфера? -Не знаю, так поют! Не перебивай! - я допел песню и повторил её несколько раз. Она не краснела и не смущалась, я, тоже не подозревая ничего преступного, воспринимал Тоню, как своего друга и товарища. Вскоре нам разрешили гулять в саду, но сад был не огорожен от улиц города. И когда мы с Тоней гуляли и срывали поникшие от холодов цветы на клумбах к нам подъехали местные ребята на велосипедах и стали насмехаться надо мной: -Чё, невесту завёл! Жених, веди её куда - ни будь в тёмное место, да мацай, салага, лучше! Мне не понравилось, что они говорили мне, и я пошёл на них, даже не зная, что делать дальше, один парень развернулся на велосипеде и врезался прямо в меня. Я упал на землю, видимо это их напугало и они сбежали. Тоня подала мне руку: -А ещё пел: « Мать я зарезал, отца я погубил!», а тебя чуть не задавили - смеялась она. Я не обиделся на её, но вдруг понял, что эта девчонка запомнила всё мною пропетое и рассказанное слово в слово. Вскоре Тоню выписали, я долечивался один, мои рассказы и песни были никому не нужны. Через неделю и я вернулся домой, провонявший лекарствами с синяками от уколов. Наутро за завтраком моя мать, лукаво посмотрела на меня: -А тебя тут прибить хотят! -Кто? – не ожидая подвоха, спросил я. -Кто? Тонькины родители, ты им на глаза лучше не попадайся! Каким ты матюгам Тоньку научил? Что за матюкальные песни? Где – ты только нахватался? -Так ребята поют, в школе! – попытался увернуться я. -Ребята… А Тонька приехала из больницы, и давай маме с папой эти песни петь да смеяться: «Хорошим песням меня Санька обучил!», вот только слова некоторые непонятны!». И стала эти слова родителям распевать. Сколько времени убеждали они её, что песни плохие, петь их нельзя. И пусть она песни эти забудет. А с Санькой не знается. На него, хулигана, родители жаловаться милиционеру будут. И его в тюрьму посадят за такие дела! -Мама, я же ей сказки рассказывал, про Колобка, Курочку Рябу. Да и книжку «Школа», что ты купила, ей рассказал…Чего это она песни… - оправдывался я. -Про сказки не знаю, а песни пела…и весь детский сад обучила, в который её свели! – смягчилась мать." За учительским столом все оживились, комментируя рассказ Александра Александровича: - План воспитательной работы надо было утвердить у главврача, да конспекты своих уроков ему же показать. А так, тебе Саныч, в наших бы условиях статья светила и увольнение с работы. И вправду - первый блин комом!