В зоне хозяева – урки Жил он в секции привилегированно. Нары занял возле печки. На работу выходил ежедневно, но до уровня фрайера не опускался: ни лопаты, ни топора в руки не брал. Весь день сидел у костра и изредка, по желанию, подбрасывал дровишки. Бугор Жмакин знал, что если Зубу вывести выработку меньше средней, то он, бугор, до следующего дня может и не дожить. Такие правила игры устанавливал не Зуб и не Жмакин. Кто именно – поди, разберись! Но распространя-лись они на весь ГУЛАГ, без изъятий: если завелся вор в законе, бригада обязана его кормить. Скромность преступ-ного мира выражалась лишь в том, что не требовалась самая высокая выработка – это ни к чему. Но среднюю отдай – не греши!.. Он сидел у костра в одиночестве. Лишь в обед его окру-жали презренные фрайера, добывавшие пайку трудом. Ут-ром зеки обязаны были положить рядом побольше дров, а если кто из них в течение дня проходил неподалеку – Зуб окликал: - Фрей, пошуруди костер! Фрей подходил, подбрасывал в угасавший огонь дров и направлялся на свой участок. Зуб любил песни фольклорного жанра и пел, почти не умолкая, чаще всего вот это: “Есть у миня кофточка скокам заработана, Шубка на лисьем миху. Будешь ходить ты вся золотом крытая, Спать на лебяжьем пуху”. Владимир Александрович Потапов родился в мале-ньком городке Воронежской области, шестым ребенком в семье плотника и домработницы. С детства жил по тем правилам, которые установили родители: ешь, но не до-сыта, одевайся в то, что не износили старшие братья. И не хнычь. В восемь лет Вовка спер у соседей круг колбасы, слопал его и тут же понял, что можно жить лучше. Соседи без труда вычислили похитителя и явились к отцу со скандалом. Бывший солдат, Александр Иванович Потапов со смаком выпорол отпрыска в присутствии потерпевших. Вовка визжал, извивался и клялся, что больше не будет "никада-никада". Однако слово не сдержал и уже к двенадцати годам стал среди пацанвы известен под кличкой Зуб. Воровство стало его единственной профессией. Мечтательная и артистичная натура – Зуб, не будь вором, возможно, стал бы философом. Потому что он любил не только сидеть у костра, не только петь, но и вече-рами, за дощатым столом, поразмышлять о смысле жизни. Благо, что рядом всегда толклись полуцветняки Стас Пля-сун и Санька Чалый – два молодых жигана, еще не дотянув-шихся до чести пользоваться в зоне воровскими правами. Зубу в то время было около сорока. Худосочный, чуть ниже среднего роста, рыжий с зелеными глазами, ястреби-ным носом и маленьким, почти безгубым ртом, – он возвы-шался над столом и вбивал внимавшим шестеркам свое представление об устройстве будущего мира. Сей мир рисовался ему в исключительно розовых тонах. Фрайерам, ментам, судьям, особливо прокурорам и всем прочим в нем места не отводилось совсем, потому что населять его должны только воры. – Зуб, – перебивал его самый образованный из этой тро-ицы Стас, – у кого ж воровать, если фрайеров не будет? Вопрос ставил философа в тупик, но всего лишь на мгновение: – Вор найдет, у кого украсть, - не дрефь, - авторитетно отвечал Зуб. - Потому что Человек не должен мантулить. Если ты Человек - воруй. А украсть не можешь - отыми. Но лопату не трожь! - поднимал он при этом указательный палец над головой. Никто, кроме Стаса, не отваживался с ним спорить, ибо это было еще опаснее, чем заводить дебаты с секретарем ЦК по идеологии о левизне в коммунизме. Тем более, что по своей внутренней сути Зуб не был теоретиком. Он всего лишь трактовал свой жизненный опыт и опыт того мира, который столь достойно представлял. Плясун и Чалый подхалимски торчали возле него. Не потому, что боялись или ожидали подачки с его сытого сто-ла. Причина была особой. На сходняке, где будет решаться вопрос об их коронации, как воров в законе, слово Зуба может оказаться последним и решающим. Потому они делали все, что он требовал или всего лишь желал. Они и спали на одних нарах. Зуб и Плясун – на нижних, Чалый – вверху, рядом с зафитилевшим Сенькой Ройзманом. Сеньке было в высшей степени наплевать на все глубокомыслия Зуба, на суету его шестерок. Ничто, кроме мечты о куске черного хлеба его уже давно не занимало. Как добыть этот самый кусок, он не знал, но ни красть, ни, тем более, отнимать у кого-то не стал бы. Лучше умереть! Ущербная для зоны философия. Поди – пойми, почему такое происходит на Земле? Ведь Сенька тоже не в роскоши вырос. Более того, он так же, как Зуб, в свои девять лет украл кусок докторской колбасы у магазинного возчика. Но не только не стал вором, а и ненавидел эту пакостливую породу. Может быть, потому что понимал: хлеб человеку дает земля. А это значит, что добывать его можно только трудом и ничем больше. Но много ли стоили убеждения полудистрофика, работавшего киркой и лопатой, в том мире, где все определялось совсем иными ценностями! * * * Вечером в секцию зашел новичек. Низкорослый мужчи-на лет пятидесяти – пятидесяти пяти. В новом лагерном бушлате и в старых валенках, в матерчатой серой ушанке. Прибыл он с последним этапом из Питера и получил назначение в бригаду Жмакина. Ну, получил и ладно, что тут особенного? Бугор определил ему место в секции – неподалеку от входной двери, на верхней полке вагонки. Старик положил на нары шапку и бушлат, присел за стол у печки и налил кипятку в кружку. Он еще не успел поднести ее ко рту, как рядом оказался Зуб. Фамилья, звать, статья, срок? - потребовал вор. Новичок, уже приученный к зековским правилам об-щежития, покорно ответил на вопросы: - Арон Айзекович Шуфман, Указ от 4.06. 47-го, статья вторая, 12 лет. - Свой, хучь и жид, - оценил Зуб. - Значит, государ-ственная групповуха? Старик молча кивнул. - Ну, трекай дальше, - сказал Зуб. - А чего трекать? Работал на заводе сварщиком. Взяли с другом десять пачек электродов для халтуры, попались. Зачинщику - пятнадцать, а мне - дюжину. - Жид, - сказал новичку Зуб, увидев у него во рту золотой мост, - на хрена тебе столько рыжья в роте? - Жевать, - ответил Арон Айзекович. - у тебя ведь тоже фиксы золотые. - Дак я жа вор! Мне положено. А ты - фрей! Чо тебе тут жевать рыжьем. Снял бы да отдал хорошим люд́я́м. - Как это “отдал”? - удивился старик, - а жевать чем? - Да ты не тушуйся, жид, тут жратву можно не жевать! - Не-ет! - опасливо оглядываясь, сказал Арон Айзе-кович, - не дам. - Ну, гляди, тебе жить, тебе вертеться!.. - Многозначи-тельно сказал Зуб. Вор отвалил от стола и улегся на нары. Перед сном Шуфман пошел в сортир. Деревянное заведение сие предназначалось для второго и третьего бараков и стояло метрах в тридцати от них. В зоне крепчал сорокаградусный мороз. Дверь за стариком заунывно скрипнула и пропустила в секцию вал холодного пара. Едва пар растаял, - Зуб тронул руками своих шестерок. Все трое прыгнули в валенки, наспех накинули бушлаты и выскочили следом за стариком. Они вернулись минут через десять, быстро улеглись на нары и накрылись одеялами с головой. Еще через десять минут в дверь ввалился Шуфман. Без шапки, в распахнутом настежь бушлате, с окровавленным ртом. Он еле передвигался и жалобно стонал, держась левой рукой за лицо: - А-а-а, а-а-а! - Чего ты там? - первым откликнулся на стон Жмакин и подошел к двери. Следом за бугром с нар соскочила вся бригада. - А-а-а, а-а-а, - стонал старик. - Чего ревешь, жид? - протиснулся сквозь толпу Зуб. - А-а-а, зу-убы, - продолжал стонать старик. - А я ж тя просил, отдай. Теперь - ни тебе - ни мине. Вот паскуда! Друго раз бушь умнея. - Кто тебя? - допытывался Жмакин. - Не знаю, - жалобно стонал старик. - Ночь, ничего не видно. - Совсем ничего не видел? - Трое каких-то. Двое держали, а один губы разжал и кирпичом выбил... - Вот суки, - сказал бугор. - Здеся нету сук, - возразил Зуб, - в зоне хозявы - урки. Жмакин умолк. Он все понял так, как это было на самом деле. Но ни у него, ни у всей его бригады не было сил бороться с порядками зоны, в которой хозяйничали урки...