Не знаю почему, но принято считать, что первая фраза из монолога Жака, в шекспировской комедии «Как вам это нравится» призвана служить эдаким вдохновением для туповатых лицедеев. На самом деле сей меланхоличный пассаж содержит наблюдения несколько иного рода. Итак, бессмертный Вилл Шекспир. Весь мир - помост, а господа и дамы готовы без конца разыгрывать здесь драмы: У каждого свой выход и свой вход, Ролей без счета, но известно наперёд Всего семь действий в век. Как водится, сначала человек Вопит и пукает в руках у нежных нянек, Затем скуля, сутра, с умытой рожей школьник Улиткой тянет ранец, как невольник Безропотный. Как вдруг, - любовник он, Сияющий как горн, сорит паршивыми стишками О выспренних достоинствах девичьих. Затем - солдат, Бездумный раб присяги, лычек, брит, Боязнию бесчестия горит и скор на ссору, Он в рыло пушки Влезть готов заради спору. Одумался и стал юристом С мотнёю до колен провисшей Со взглядом трудным и остриженной бородкой. Пословиц и параграфов знаток, Он в правосудии бесспорно знает толк. Но сдвинут Был пониже, - акт шестой, в пижаме шлёпает герой, В очках и с торбой на боку, уж не взыщите, Старику его широкие штаны, отныне разве так важны? И голос твёрдый - сам не рад - в щенячий Свищущий дискант вдруг обратился. Под конец - всему творению венец - Второе детство и - маразм, познаем все его. Беззуб, бесчувственен, безглаз и без всего. All the world's a stage, And all the men and women merely players; They have their exits and their entrances, And one man in his time plays many parts, His acts being seven ages. At first, the infant, Mewling and puking in the nurse's arms. Then the whining schoolboy, with his satchel And shining morning face, creeping like snail Unwillingly to school. And then the lover, Sighing like furnace, with a woeful ballad Made to his mistress' eyebrow. Then a soldier, Full of strange oaths and bearded like the pard, Jealous in honor, sudden and quick in quarrel, Seeking the bubble reputation Even in the cannon's mouth. And then the justice, In fair round belly with good capon lined, With eyes severe and beard of formal cut, Full of wise saws and modern instances; And so he plays his part. The sixth age shifts Into the lean and slippered pantaloon, With spectacles on nose and pouch on side; His youthful hose, well saved, a world too wide For his shrunk shank, and his big manly voice, Turning again toward childish treble, pipes And whistles in his sound. Last scene of all, That ends this strange eventful history, Is second childishness and mere oblivion, Sans teeth, sans eyes, sans taste, sans everything