Стихи мои совсем невиноваты, что я небрежно так к ним отношусь*, что мной они забыты, как солдаты, своею жизнью спасшие Союз: останки их лежат на поле брани по всей стране и не погребены. Мы все бесчувственно традиции попрали, не прокляты и не осуждены. А мной стихи, что мне десятилетья давали силы человеком быть, как незаконнорожденные дети, оставлены на произвол судьбы. В коробках, в папках и без дат рожденья, прижатые друг к другу, нагишом, лежат безмолвные мои стихотворенья, а мне, как отчиму, их доля нипочём. Беспамятство, должно, людское свойство. Бесчувственность лежит в его основе. Вот, например, не тронет беспокойство, что отразил я в стихотворном слове. И как шатун-любовник забывает, когда и где наструганы им дети, и что они, возможно, завывают, страдая без родителя на свете, так позабыл про тысячи я строчек, оформленных иль нет в стихотворенья. И, кстати, не грущу об этом очень, тем более, совсем нет сожаленья. Таков уж я. И это безразличье к своим стихам грехом я не считаю: хоть в чём-то проявляю я отличье от массы графоманов, сбитых в стаю желанием одним – познать хоть крохи известности сегодня знаменитых. О, Господи, какие мы все лохи: Зачем нам это? Будут все забыты!