Бушуев Александр.Сергеевич. Бушуев А.С.1 Это произошло в альтернативном мире. Вероятность сходства персонажей этой истории с людьми нашего мира возможна; теория вероятности допускает невероятное. Но это вовсе не значит, что здесь происходит то же самое что и там. Посвящается Алисе, которая никогда не была в стране чудес. ДВОЙНОЙ УЗЕЛ. В пол голоса; чуть тише; шепотом; глазами – Поговорим немного о любви. Да тише ты, без глупостей - не трогаем руками. Остановись. Подумай. Посмотри. *** Печаль забытых снов еще живет в тумане утренней зори. Я выхожу курить на Эверест, беру бокал вина на крышу мира. Седые ледники хребтов летят чуть выше облаков. Смотри - Выходит солнце и, восток - огромный монолит сапфира Становится рубиновым осколком тишины. О, не буди. О, не буди меня. Бокал вина еще не выпит. И сигарета все еще дымит. А, лучше ты ко мне иди, Послушаем, как ветер полной грудью дышит. Посмотрим в небо близкое такое. В глаза друг другу поглядим. Увидим что-то неземное. И к неземному полетим. Зачем нам тысячи зеркал в чужом дворце чужих сомнений? Я долго так тебя искал, чтобы терять твой образ скрытых отражений? О, где же ты? О, где же образ твой живой? А, может, нет тебя совсем? И ты всего лишь отражение слепое, словно тень - мое воображенье пустое? О не буди. О, дай еще хотя бы миг мне насладиться тайною свиданий. Я жду тебя на Эвересте с бутылкою вина, ее мы выпьем вместе, И прыгнем в пропасть дня. О, не буди. О не буди меня. Роскошный бал… цветы… узоры оплывающих свечей. И ты идешь под сводами невидимого зала. Я слышу шепот, голоса, движение испуганных теней. Ты в одиночестве. Я знаю, - ты устала. Играет вальс. Танцуют дети, дамы, кавалеры. Среди, картин, фонтанов и цветов Ты, опустившись на разбитые колени Читаешь Отче Наш не зная слов. Печаль забытых сновидений уже не дышит, не живет. И только утренний полет над горизонтом пробуждений Незримо просит и зовет в обитель новых воскрешений. И я опять на Эверест карабкаюсь без подстраховки. Под шум невидимой массовки несу невыносимый крест. Но слышу треск веревки и голос сверху – не осталось мест. О, разбуди. О, разбуди меня скорее. Мне в тягость этот сон. Хочу, чтобы прервался он. Не бойся тронуть за плечо, - смелее. Когда услышишь тихий стон, - свечу зажги. Вот так – уже светлее. ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ. ПЕТЛЯ. Сцена 1. ВЕТЕР. Егор набрал номер телефона бывшей подруги. Но, не дожидаясь гудков, оборвал связь. Потом он бросил трубу на диван. И уставился на свою фотографию, висящую на стене как зеркало прошлых событий. Светка – рыжий утёнок - сфотографировала Егора в день, когда они познакомились. Это было в прошлом году – летом. Жара висела такая, что горели торфяники. Москва задыхалась. - Зачем? – как-то спросил он Свету. – Повесила на стену мою фотографию. Ладно бы там что-нибудь небольшое…. а то ведь как картина… почти в полный рост. На культ личности тянет. Меня что реального мало? - Конечно мало, - ответила она. – Я хочу просыпаться рядом с тобой, даже когда тебя рядом нет. Ты утром идешь на работу…. А я остаюсь одна. Постель помнит тепло твоего тела…. А в постели тебя нет. Грустно. Но я посмотрю на фотку, и отпускает немного. Даже могу сказать что-нибудь: как ненавижу тебя и как люблю. Прямо сейчас, когда ты рядом, я готова тебя съесть, - говорила она. - Представляешь, что со мной происходит, когда ты далеко? Тебе не понять. Я вся гореть начинаю, плавиться. И чтобы совсем не расплавиться, я смотрю на фотографию и говорю тебе через неё всё что думаю. Уж поверь, ты получаешь полной программе, а ответить ничего не можешь. - Фотографии не разговаривают. – Кивнул Егор. - Но, я-то знаю, какую ты речь ей толкаешь. На все твои фи за мое фото я лично отвечу прямо сейчас. И пощады не будет. - Ты хочешь сделать мне больно? – лукаво спрашивала она и тащила его в постель. – Секс это океан ощущений. - Самое главное нырнуть поглубже. - И дышать почаще. Егор набрал номер телефона, но снова оборвал связь. Фотография - почти все, что осталось от Светы в этом привокзальном доме, в этой квартире на восьмом этаже, в этой спальне пустой и одинокой. Уже несколько дней ее нет. Но призрак ее здесь, и, здесь он будет всегда. Вот и сейчас он из фотографии выплывет... У поклонной горы на роликовых коньках стояла рыжая пацанка и целилась в Егора из фотокамеры. Он едва различал ее за пеленой дыма. Однако уверенность у него была в том, что находится он в фокусе объектива. На пацанке была джинсовая юбка и облегающая блузка с короткими рукавами. Лица девушки не удавалось разглядеть в деталях, но ясно было, что она мила, хотя и казалась издали хулиганом в юбке. У нее были короткие рыжие волосы и длинные ноги. Егор неспешно к ней приближался. Он хотел познакомиться с ней, хотел узнать, что она фотографирует в этом дыму в сумерках. Только что зажгли фонари. Девушка нажала на спусковой крючок своего фото ружья и воскликнула: - Есть атака! Не желая затягивать паузу, Егор издали крикнул ей: - Успехи есть? Охота на кого? Она ему не ответила. Каталась она так же естественно, как и будила вокруг себя экстремальный ореол непокорности. Словно прилетев с континента фантазий, и не поняв еще сколь долгим был ее путь, она продолжала искать Эльдорадо. При этом она задавала вопросы и не ждала ответов: - Что вы сказали? Вы что-то сказали мене? Егор отвечал ей: - Да. Я вам что-то сказал. Вернее спросил. Мне интересно, что вы хотите увидеть в дыму? Что вы здесь фотографируете в сумерках? - Вечер конечно! – Заявила она уверенно и неотразимо. - Вы разве не видите? – спрашивала она, и голос ее радостным становился и уверенным. – Вечер пришел! Вечером зажигаются фонари. Вы не знали? Смотрите. Видите? В дыму все фонари думают, что они маяки, а люди это корабли. Не двигайся. Я хочу тебя сфотографировать. Каким ветром тебя занесло к этому острову? – спрашивала она объезжая его и делая снимки. И голос ее становился загадочным и волнующим. – Как называется твой ветер? Как? - У него нет названия, - отвечал Егор, оборачиваясь вокруг себя, чтобы не потерять ее образ едва различимый и ускользающий. И она говорила ему: - Ты похож на корабль призрак. - Возможно. - А у моего ветра было столько имен, что я ни одного не помню. Хотя, подожди. Замри. Есть что-то. Я поймала его. Мой ветер - непостоянство. Да. Это мой ветер. - Ты плывешь по ветру Перемен, - кивал Егор и улыбался нехотя. Глаза его тлели как угли на сильном ветру. Но сумерки гасили его взгляд в дымовой завесе… …и только мысли его - слова: - Перемены. Перемены… Я ищу этот ветер. Но поймать его... Он всегда от меня улетает. Когда ищу его на улице, он носиться по квартире и рвет паруса Надежды. Когда ищу его в театре или в бутылке вина он бродит по улицам под дожем и стучится в окна. - Говори громче. Твоих слов почти не слышно. Девушка остановилась: - Замри. – Сказала она. - Я хочу тебя сфотографировать ещё раз. Егор на этой фотографии и впрямь выглядел как призрак, затерянный в невесомой материи прошлого. По обе стороны от него, завешанные сумерками и дымом висели цепи бледных маяков. Они-то и привели его к этому острову. А потом поднялся ветер. И Ветер унес его куда-то совсем далеко. Это было в прошлом году. А теперь Егор стоит в опустевшей квартире, смотрит на фотографию и вспоминает первую встречу со Светой. Он снова взял телефон, но звонить не стал. Не виделись они десять дней. Егор красным маркером делал пометки на календаре, который висел рядом с фотографией. Зачем он это делал, объяснить он не мог, да и не хотел. Каждое утро он просыпался и ставил очередной крест. Вот и сейчас он с маркером подошел к календарю, чтобы зачеркнуть девятое мая. Он долго стоял так, о чем-то думал. Испуганной стаей невидимых птиц какие-то мысли летают как крики. Зацепиться за них невозможно. С ними нельзя улететь. Они никуда не летят. Егор швырнул маркер в окно, сорвал со стены календарь и скомкал его, как тень в лунную ночь. Светка ушла неожиданно утром, когда Егор спал. Ушла она, оставив лишь эту фотографию. Красным маркером она написала на ней большими буквами – «не ищи меня». Это, по меньшей мере, было странно. Куда убедительней такая надпись была бы на фотографии с её лицом. Данная тема здорово била Егору по мозгам. Такое впечатление создавалось, что он сам себе говорил – не ищи меня. Не искать себя? Это уже чересчур. Поступки ее всегда были непредсказуемы. Она могла говорить без умолка о кораблях и кругосветных путешествиях, а потом вдруг на полуслове могла замолкать и смотреть печально сквозь вещи. В такие минуты лицо ее озарялось таинственным светом далеких стран и бесчисленных приключений. Глаза ее словно заливало солеными брызгами пиратских морей. И она становилась королевой Тортуги. А в другой раз она лежала разнеженная и томная на простынях рядом с Егором и говорила, что секс это океан ощущений. Егор отвечал ей: - Самое главное нырнуть поглубже. - И дышать почаще, - говорила она. - Я хочу почувствовать силу твоих рук. – Просила: - Поцелуй меня. Егор вспоминал это, смотрел на фотографию и крутил в руке телефон. Однажды Света пришла домой и сразу наехала на него. - Нам нужны деньги, - бросила она с порога и вошла в кухню возбужденная и решительная. - Много? - Много. - Сколько же? - Миллиона три, четыре. А лучше пять. - Долларов? - Рублей хотя бы. - Да, ну! – воскликнул Егор. Он обнял ее и хотел поцеловать в лоб как несмышленую девочку. Но, не позволив ему сделать этого, она, вздернув носик, сверкнула глазами: - Давай купим яхту. - Подожди, только ограблю банк, - усмехнулся Егор. - Пять миллионов… ха! А я на Марс хочу полететь. Давай купим ракету. Света обиделась. Она фыркнула и мягко как котенок поскребла по груди Егора. Потом ласково: - Давай ограбим банк, - замурлыкала. – Или обменный пункт. - Ювелирный проще. – Ответил Егор. - Ты сам предложил это, - зацепилась она. – Учти. И не забывай. - Смеешься!? Я не вор и не налетчик. - Отказываешься от своих слов? Трус, да? - Я не трус. - Кто же ты? Не трус, – загибала она пальцы. - Не налетчик. Не вор. Ты никто! Прости. А, представляешь, как было бы здорово на своей яхте… Заделаемся пиратами. Романтика. А теперь вот она ушла. Осталась лишь фотография - «не ищи меня». Ушла она после ограбления. Она развела его на криминал. И испарилась. Теперь он один. Выглядела Светка в тот беспредельный вечер незабываемо на своих роликовых коньках - пиратка в поисках сокровищ Флинта на острове Монтекристо. Джинсы, порванные на манер личного вкуса, придавали ее озорному духу нестандартного шарма - нелепого и сексуально. Она была вся на взводе. В глазах пылали восторг и ужас. Она напряженно смотрела по сторонам, а потом вдруг улыбалась и просила Егора быть поосторожней. Егор отвечал ей, чтобы она за себя лучше переживала. Собиралась гроза. В небе гуляли молнии. Порывистый ветер закручивал в спирали дорожную пыль. Люди спешили поскорее закончить свои дела, чтобы не попасть под дождь. Пространство было напряжено. Напрягал еще этот ювелирный. Всё напрягало. Она проверила шнуровку на роликовых коньках, потом пристегнула наколенники, надела шлем и сказала решительно: - Если мы не сделаем этого сейчас, то не сделаем никогда. Поздно отступать. Доставай маску. Егор натянул резиновую маску то ли вампира, то ли оборотня и с пистолетом ворвался в ювелирный салон. За прилавком стояла молодая женщина и мило беседовала с охранником. Увидев Егора, охранник дернулся, но Егор направил на него ствол и заорал страшным голосом: - Замри. Я псих. Убить могу. Охранник замер. Продавщица, испуганная как мышка, смотрела стеклянными глазами на Егора. Он крикнул, чтобы она подняла руки и замерла на месте, если не хочет потерять своего кавалера. Потом Егор врезал кавалеру по лбу рукояткой пистолета и кинул продавщице сумку. - Деньги, - крикнул он. – Давай деньги. Дура. Он разбил витрину. Собирая цепочки и кольца в спортивный рюкзак, он кричал: - Открой кассу. Деньги в сумку. Продавщица неловко тянулась к кассе. Взгляд ее ощупывал дуло пистолета. Охранник лежал без сознания. Небо вздрогнуло. И пошел дождь. Из двери для персонала вышел мальчик лет восьми. Пару секунд он молча стоял с открытым ртом. А потом закричал громко так, что Егор не стал дожидаться, когда оклемается эта мышка со стеклянными глазами и соизволит, наконец, открыть долбаную кассу. Да и охранник скоро придет в себя. Нужно сматываться поскорей. Он сунул украшения в рюкзак и выбежал под дождь. Обогнув авто стоянку, он увидел Светку, где не было камер наблюдения. Не останавливаясь, он бросил ей рюкзак с драгоценностями. Поймав его, она быстро уехала, ловко перепрыгнув через высокий бордюр. Егор швырнул маску в контейнер для мусора. И вышел на ту же улицу где только что совершил ограбление. К парадному и черному ход ювелирного магазина подъехали машины с мигалками. Но Егор не стал дожидаться развязки и сел в автобус. Из автобуса он позвонил Свете и справился, все ли порядке. Узнав, что все прошло гладко, он сказал ей, что задержится ненадолго. Домой он вернулся вечером. Света сидела за столом. По столу были рассыпаны драгоценности. - Мало взяли, - говорила она, снимая с тонкого пальчика золотое кольцо. - Да уж, - кивал Егор. – Яхту не купишь. - Здесь бы на хорошую фотокамеру хватило, - говорила она. - Нужно еще. - Ювелирный? - А почему бы и нет!? - Мне это не нравится, - возразил Егор. Он заправлял кофеварку и ловил себя на мысли, что лучше бы водки сейчас выпить. – У нас водка есть? – спросил он. - Ликер. Кокосовый. - Там мальчик был, - вдруг заявил Егор, доставая бутылку и откручивая пробку. - Какой? Где? – без интереса спрашивала Света, примеряя браслет на запястье. – Этот браслетик я оставлю себе, - говорила она, словно ничего не произошло: словно не было ограбления, словно мальчика в салоне не было, словно не было Егора сейчас, словно он ничего не говорил ей. - Ты не слушаешь меня, - зарычал Егор и пнул ногой дверь холодильника. Потом он основательно приложился к бутылке, а когда закурил, то сказал, но уже спокойно с хрипотой в голосе: - Слушай меня внимательно, когда я с тобой разговариваю. Брось. Брось этот браслет. Ты итак уже как новогодняя елка. На меня смотри. В салоне мальчик был маленький. Он закричал, чтобы я не убивал его маму. Я больше не пойду на это. Обойдемся без яхты. Хочешь выпить? - Сам пей, - огрызнулась она. – Слабак. Ты все портишь. Ты ломаешь такой кайф!? Ты не можешь…. Ты не такой. Ты ничего не должен испортить. Ты разве не чувствуешь азарта. Ну, же…. А потом рванем в кругосветку. Я хочу на Гавайи. - Я пас, - возразил Егор. - Никаких больше ювелирных. Думай что хочешь. И она ушла. Ушла еще утром, когда Егор спал. Оставила лишь фотографию. И написала на ней: - Не ищи меня. Егор отчаянно ей объяснял, что уже настрелялся в первую чеченскую войну. И ему больше не хочется этого делать. Она не хотела слушать. А он говорил: - Ты меня уговорила пойти на это. Ювелирный!? Дерьмо. Я согласился. А зря. Больше не будет этого. Мне опять будут сниться вертушки и растяжки. Я уже под ноги начал смотреть по привычке. А мне глаза человеческие нужны и небо. Под ноги я уже насмотрелся в горах. Хочу свободы, а не тюрьмы. Не хочу больше видеть страх и боль. Смертей я уже насмотрелся. Надоело. В воинской части у нас двое пацанов девятнадцатилетних поссать вылезли через дырку в заборе. В одной школе я учился с ними, в одном классе, здесь в Москве. Вместе нас отправили на войну. Я в тот вечер в карауле был. Повезло. А они поссать…. Из нас троих только половина живых осталась - я целиком и Петруха без ног. Стас погиб, он в могиле лежит. А Петруха в инвалидном кресле сейчас - спился вдрызг. Я заходил сегодня к нему после налета. Настоящий бомжатник. Хмыри какие-то, шлюхи вокруг. И он сидит в своем инвалидном кресле пьяный и страшный как черт. И говорит он мне весело с затаенною злобой на целый мир: - Ты братуха или в киллеры иди или в монахи. Не разменивайся по пустякам, – говорил потрясывая головой. - С газовым пистолетом!? – смеялся. - Теряешь квалификацию, братуха! Наливай. Помянем Стаса. Помнишь, как он на велосипеде под лед провалился? - Да-а-а. Сколько нам было? - Четырнадцать. Или тринадцать. Не помню точно. Стас. Эх, Стас. Жаль его. Пертруха ненавидел большую часть своего мира. Он так и говорил: - Во мне сконцентрировано все самое необходимое. В этом мире я занимаю почти все время и все пространство. Я большая часть вселенной! И мне эта часть не нравится…: - ведем дешевый базар. А зачем? Напиться лучше. Давай еще водки возьмем, Егор!? А потом он крикнул с надрывом, да так громко, что дедок хмельной и небритый, одетый в старую джинсу вскочил с раскладушки, где мирно спал. Дед, седой и лохматый, со шнифтом погашенным, щурясь, глядел по сторонам. А потом он, как ни в чем не бывало, смотрел бесцеремонно на Петруху с немым вопросом в глазах. И манеры его при этом небрежно создавали образ нищего аристократа. Забавный старик. Подбитый глаз. Тертая джинса. - А ну-ка, сгоняй еще за одной, - крикнул ему Пертуха. - Егор, дай ему денег, бродяге. Старик, улыбаясь, щурился и потирал сухие руки, предвкушая скорую выпивку. Он был приятно удивлен внезапному гостю, который не прочь опрокинуть стакан-другой. Егор дал ему денег. Старик, с дерзкой галантностью кланяясь в полтона, но взгляда своего хитрого не опуская, взял деньги и учтиво изрек твердым раскатистым басом: - Айн момент. Вот только вопрос у меня принципиальный есть. - Ну? - Будем брать побольше и подешевле или поменьше и подороже? - спрашивал он. - Как можно!? – словно актер на подмостках взорвался Петруха. – Забываетесь сударь. - Я и говорю, - щурясь, улыбался старик. – Да вот еще что: там, на плешке возле магазина еще по утру Манька с Карнеем паслись. И теперь там пасутся, наверное. Меня увидят. Налить попросят. - Так налей им, - отвечал Петруха. - Пусть поправятся. Бери больше. Чтобы всем хватило. Только не зависай там надолго. Возвращайся скорее. Ко мне братуха пришел армейский. Видишь!? Выпить нужно. Под глазом у деда красовался синяк разноцветный как палитра художника. Егор протянул старику свою руку, но без денег уже протянул – раскрытой ладонью, только лишь для того, чтобы поздороваться и познакомиться. Старик крепко пожал руку Егора, слегка кланяясь при этом уважительно и выпрямляясь, потом, чтобы сказать представительно: - Артюхин Михал Дмитрич. - Егор. - Очень приятно. Я мигом. Здесь рядом. Магазин через дорогу. Я пошел. Но я вернусь. Старик ушел за водкой. - Это кто? – спросил Егор. - Это? Ну, его… художник какой-то, копии делает. Хорошо получается, когда не пьет, а пьет он всегда. Забудь. Рассказывай. Как жизнь? Редко заходишь. Что дальше? Ювелирный, значит!? Это я уже слышал. Тебя баба развела. Баба-то хоть ничего? - Обижаешь братуха. Странная она. На роликах катается. Хорошо катается. Вот ее фотография. Я снимал. - Говорил Егор и протягивал фотографию Петрухе. Петруха брал фотографию, смотрел и слушал Егора. Егор говорил: - Видишь, какая у нее пластика. Это она на коньках по парапету едет. Светка ловкая. И экстремальная. А в постели… надо сказать…. Она акробатикой в детстве занималась. Еще она фотографировать любит. Говорит, что таким образом она собирает души людей или что-то в этом роде. Говорит, мистика настоящая. Фотографий у нее… рехнуться можно. Тысячи! Любит она снимать. Людей в основном. И пейзажи иногда. А эту фотографию я сделал в тайне от нее. Она не знает. Не любит она сниматься. Если узнает…. Лучше не надо. Только ты знаешь. Тебе одному рассказываю. Не проболтайся. У нее целая коллекция разных фотоаппаратов есть. Даже старинный какой-то. Там нужно черной тряпкой накрываться, чтобы фотографию сделать. Она меня этим древним ящиком сделала как-то. И сказала, что теперь я принадлежу ей. Но этой фотки я не видел. Хочет, наверное, сделать мне какой-то сюрприз. В фото шопе навернуть чего-то. Пусть побалуется. А фотокамера эта древняя ей от деда досталась. Светка не любит говорить на эту тему. Пертуха вернул фотографию Егору и загрустил на мгновение. Потом уже тусклыми глазами он смотрел на Егора, неестественно улыбался и говорил, что Артюхин как-то рассказывал будто художники, которые полностью отдаются во власть творчества, воруют души людей, когда пишут портреты. Такое раньше часто встречалось. Только художник продвинутый нужен. И тогда на безжизненный холст он скопирует твою душу с такою яростью своего творчества, что картина оживет. Не даром любители, ценители и критики всякие говорят иногда: - Смотри, как живая… Но договорить ему не дали. В квартиру распахнулась дверь, и на пороге появился Артюхин. За ним стояла наглая Манька. Она что-то тихонечко говорила лысому Корнею. Не снимая ботинок, они прошли в комнату, и расселись кто где. Манька ушла в кухню, рассказывать, как вчера на медных проводах они обжигали оплетку. - Меди на три литра сдали, - кричала она. – И на закусь еще хватило. На кухне шумела вода и гремела посуда. Манька кричала: - А сегодня башка трещит. Похмелиться бы. Нужно воды налить. Я водку запиваю только водой. Говорят, это вредно, а мне до фени. Не могу по-другому. Ее не слушали. А когда она вернулась, то поставила банку с водой на стол и сказала: - Давайте выпьем за знакомство. Она была совершенно бестактна. Наглостью сквозили все ее жесты. Ей было около тридцати. Она с похмелья. Поэтому и торопится выпить поскорее. Налили. Выпили. Закурили. Манька хлебнула воды и оживилась немного и стала еще невыносимее. Вначале Егора это бесило. Но, допив бутылку, он обнаружил, что не так уж и глупа эта пьяная особа. А в остальном, Егор не обращал на нее внимание. Иногда только просил не петь так громко пошлые песни. Она глупо улыбалась и говорила, что раньше она пела в детском хоре. Корней сидел на диване и, покачивая ногой, настаивал с пристрастием, чтобы она закурила сразу и помолчала долго, если ее просят люди. Манька притухла, и вышла на балкон курить и говорить, что на улице хорошая погода. Домой Егор вернулся поздно. Со Светой он имел принципиальный разговор на темы волнующие его. Она не хотела слушать. А он говорил, что настрелялся уже, и что теперь ему будут сниться вертушки и растяжки. Он говорил, что ему хочется мира и тишины. - Я опять под ноги смотрю, чтобы растяжку не зацепить, - говорил он. – Само выходит. Ловлю себя на мысли, что ищу проволоку и мины. И понимаю, что не правильно это. А я уже избавился от этой заморочки. К психологу ходил. На меня смотри. Слушай меня. Я думал, что навсегда избавился от этого. Я не хочу возвращаться в прошлое. У меня там друг погиб. А еще один друг инвалидом стал. Я заходил сегодня к нему. Не возьму больше в руки оружия. И грабить никого не буду. Водки хочу. У нас водка есть? - Ликер. Кокосовый. В холодильнике. А утром она ушла, прихватив драгоценности и свои шмотки. Оставила лишь фотографию с посланием: - Не ищи меня. Сцена 2. ЕГОР. Однажды, в семье простого адвоката вечно занятого работой, родился сын. Сына назвали Егором. Это был толстенький, но при этом абсолютно неугомонный ребенок. Мать его Тамара - продавщица пончиков. Сладкий запах сдобного теста Егор никогда, наверное, не забудет. Пончики были обжарены и посыпаны сахарной пудрой. Нянчилась матушка с сыночком в меру собственных сил и, как полагается, души не чаяла в своей кровиночке. Но разговаривала она с сыном мало по причине своей неграмотности, а отец и вовсе был загружен работою до предела. Он виделся редко с сыном, и даже боялся прикасаться к нему. А Егор тем временем рос и с каждым днем он получал все новые уроки от жизни. С возрастом он отстранялся тем дальше от людей, чем меньше на него обращали внимания. Проще говоря он был нелюдимым. Это хорошо было видно во дворе, в песочнице под деревянным зонтиком в форме гриба. Вокруг было столько песка, что и времени-то не найдется использовать его по назначению, - построить замок, например, и расставить в нем рыцарей, индейцев и ковбоев. По выходным около песочницы собирались все молодые мамы с детьми. Мамы разговаривали, обсуждая все на свете. Дети набирались новых слов, совершенно непонятных и бессмысленных. Слова испытывались незамедлительно. Это приводило в восторг всех, всех, всех, и даже тетю Машу, которая из шланга поливает цветы под окном. Взрослые слова ценились среди детей. Дети общались между собой, укрепляя связи с внешним миром. А Егор в одиночестве катал машинки, угрюмо поглядывая в сторону песочницы. Ему приходилось самому придумывать значения новых слов. И зачастую вымысел его не соответствовал законам системы общественного мнения. Егор рушил мнительную систему понятий. Неосознанно рождались непорочными устами младенца случайные истины, притчи детского отчуждения, саги об одиночестве. Его не приглашали играть. У Витюши из второго подъезда сегодня новые солдатики. Он их показывает всем. Интересно до слез. Не говоря ни слова, Егор поднялся с коленок, пнул грузовичок с камешками и подошел к Вите, толкнул его в грудь, и сказал мамкиными словами со своим пониманием коих: - Почем дружба? Витюша упал на спину и выронил пластмассовое сокровище. Егор поднял индейца и громко сказал: - Дай, посмотрю твое счастье. Витя заплакал. И вот спустя двадцать пять лет, Егор стоит в опустевшей квартире и смотрит на фотографию, где он словно корабль призрак плывет по волнам одиночества. Света ушла, оставив лишь фотографию. Но, долго в таком состоянии прибывать не следует. Это опасно. Егор понимает это и выходит на улицу, в толпу, смотреть парад. Сегодня девятое мая. В возрасте нежном, при своем понимании правил неясных, он непрерывно бросал неуверенный вызов миру. И мир отвечал ему противоречиями. Однажды в детстве Егор услышал, что глаза это зеркало души. Он был уверен, что душа прячется в них. А, было ему тогда лет шесть. Он снял со стены круглое зеркало и принялся разглядывать свои глаза. В комнату вошла мама. Уставшая после ссоры с отцом, взволнованная с растрепанными волосами, и со злобою на лице, она сказала сыну очень ласково: - Ты же знаешь, как я люблю тебя. Егор смотрел на мать и не мог понять, что ему делать. Он уже знал, что когда мама сердится, то лицо у нее делается сердитым и, тогда нужно бояться всего на свете, плакать и прятаться ото всех. Но мама сейчас говорит очень ласково, что любит его. Егор не понимал как себя нужно вести в такой ситуации. Он растерялся и хотел спрятаться или заплакать, потому что мама сердится. А еще он хотел, чтобы она взяла его на ручки, потому что голос ее такой нежный и добрый… но вместо этого он вдруг сказал: - В зеркале нет души. Душа живет в глазах. Мама, почему ты плачешь? - Я не плачу. - Ответила мама, отирая слезы. Егор путается в противоречиях, которые мама ему подкидывает неустанно. И домыслы его - личные интерпретации что-то неясное объясняют и путают как пауки. Мама плакала. Егор видел ее слезы. Но улыбалась она и говорила при этом, что не плачет. А потом она вытирала слезы. И снова говорила, что не плачет. Мир противоречиво продолжал обходиться с Егором и в будущем. Первого сентября, когда он пришел с цветами в первый класс, и, все вокруг было празднично и ничто не говорило о трудностях, он столкнулся с ними, переступив порог школы. С одной стороны его поднимало к восторгу веселое какое-то необъяснимое чувство, а с другой стороны его безостановочно что-то терзало и угнетало, давило, душило, противоречило – такое знакомое и опасное... как мамины глаза, как слезы ее и как слова. Но из игры Егор выйти не мог. Сбежать он из школы не мог, не мог он маму не слушать, не мог… не мог… не мог. Единственное, что было ему под силу, это придумывать противоречивые определения новым событиям и словам. Егор начал учиться. Учиться и вычислять противоречия, играть с ними в опасную игру без названия. И тогда своего классного руководителя Елизавету Андреевну толстую, разговорчивую и строгую тетю, он заставлял смеяться и ставить двойки. Противоречия как цепная реакция порождали новые противоречия. А Егор уже понимал, что двойки это плохо. Почему же тогда смеется учительница? Этого не должно быть. Но это было. - Так значит, ты говоришь, будет дырка? – смеялась учительница. - Конечно, - строго отвечал Егор. – До дыр можно все, что угодно затереть. Три, три, и три – получится дырка. - Ладно, - соглашалась она. Думая, что Егор хочет поговорить и посмеяться, чего раньше не водилось за ним, учительница давала зеленый свет его скрытой коммуникабельности. Она решила поддержать его на этом уровне самоутверждения. Егор был мало общителен. Даже в школе, в классе он оставался один, как раньше в детском саду, во дворе, в песочнице. Елизавета Андреевна в надежде помочь ребенку, а заодно и проверить его познания в математике спрашивала, понимая, что Егор знает ответ, коли шутить изволил: - А сколько будет пять, пять и пять? - спрашивала она. Глаза ее улыбались. Противоречивость у людей разная какая-то, уникальная и неповторимая, - понимал Егор. Взрослые ему казались далекими островами. Вокруг островов клубится туман. Бушуют грозы. Громоздятся скалы. И только два маяка учительских глаз напротив возвышаются и что-то неразборчивое разбирают, указывая неизвестно куда и зачем. Егор переспрашивал: - Пять, пять, и пять? Потом он уверенно отвечал: - Три Пятерки, будет. Да. Я уверен в этом. - Что? – удивилась учительница. - Ты не выучил урок!? Ставлю тебе двойку, - говорила она. – Это мы уже давно проходили. А сейчас конец учебного года. Два тебе. Два. И неуд за поведение, - говорила она, понимая, что Егор издевается над ней. - За что? – возмущался Егор. – За что двойка? Я правильно ответил. Правильно. Так и есть. Три Пятерки. Сигареты такие есть. Три Пятерки называются. Я видел. К папе друг из-за границы приехал. Он показывал сигареты. За что двойку? Учительница смеялась грудным смехом. А Егор говорил: - Дырка будет если все время тереть. Три, три, и три – будет дырка. Ластиком, тоже можно несправедливую двойку стереть из дневника. Почему вы смеетесь, когда делаете мне больно? В кино так поступают только плохие, злые люди. Я вас не люблю. Вы плохая учительница. Чему вы меня учите? Смеяться над чужим горем? А учительница ему сказала: - Мы не в Кино. После этой истории Егор научился задавать вопросы. Раньше он сторонился этого. Но школа повлияла на его развитие. И он начал сравнивать свои личные домыслы с мнением одноклассников. В классе он подружился с двумя самыми задиристыми хулиганами. А случилось это так: - Круто ты ее на место поставил, - важно заявил Пертуха, кучерявый пацан – первоклассник. Он стоял, засунув руки в брюки, и говорил. С каждым словом, он все несдержанней становился и веселее: - Она дура. Толстая корова. Правильно ты ее. За двойку влетит тебе дома? - Конечно, влетит. Петруха сказал, что двойки это не страшно. - А что страшно? - Неуд за поведение, - отвечал Пертруха, и махал Стасу. И говорил Егору: - У Стаса уже три неуда за второе полугодие. Давай сбежим с последнего урока!? Погуляем по пустому третьему этажу. Попрячемся там ото всех. - Пошли, - согласился Егор. – Попрячемся там. А, ты знаешь, что сначала нужно прятаться от себя. И только потом от других. И тогда тебя никто не найдет. Я уже пробовал так. - Как это от себя? - удивился Стас. – Такого не бывает. Прятаться можно только от кого-то другого. - А вот и можно, - соглашался Пертуха. Он говорил: – Верно, Егор. Правильно говоришь. Можно спрятаться от себя. Можно! Егор-ка, а ну-ка расскажи-ка мне-ка. Как ты прячешься? – весело спрашивал Петруха. А потом он спрашивал с опаской: - А нас точно не вычислят? Вот здорово! Пошли. Что нужно делать? Егор учил новых друзей прятаться от себя. Потом учил прятаться от старшеклассников, которые иногда выходили из классов в туалеты покурить. Он учил их прятаться от учителя по труду, который чинил что-то в учительской. Учил прятаться от директора школы, и от дежурных, от вахтера и от воробьев, которые сидели на карнизах третьего этажа. Петруха был счастлив и говорил, что теперь можно смело играть на стройке или на чердаке. Стас не верил в такие прятки, он боялся, что его оставят на второй год за поведение. Воробьи разлетались, когда он приближался к ним. Стаса убили в Чечне. Сцена 3. НЕ ИЩИ. Егор стоит на Красной Площади и смотрит на ветеранов Великой Отечественной Войны. Вот они, последние живые свидетели катастрофы, стоят, сверкая на солнце орденами и медалями. А что Егор получил? Медаль за отвагу? Не стоит она погибшего друга. Он был душою своей нараспашку перед миром обманчивым. Теперь он мертв. Петруха еще безногий остался где-то на самом отшибе дерьмового мира, центром которого он является с рождения, ненавидя его и проклиная войну. Прятался он наполовину и неумело. Поэтому и осталась от него только верхняя часть. Стасу повезло больше. Он убит. Петруха не раз говорил об этом. Говорил он и улыбался, а глаза его пьяные плакали без слез: - хочу умереть. И память осталась Егорова, и боль его души и сны страшные, и паранойя: - Вертушки, растяжки, фотографии… Милый ты же знаешь, как я люблю тебя. Светка ушла, оставив лишь фотографию «Не ищи меня». Еще она оставила противоречивые чувства, противоречивую память, противоречивые домыслы, противоречивые… противоречивые… противоречивые… Но Егор уже не ребенок. Ему чужды сейчас древние страхи своего детства. Война что-то сделала с ним. Егор стал другим. Он научился искать и бороться. Порою мир кажется жестче, страшней…. Но в другой раз - война с другим народом, с солдатами, с людьми, с самим собою… А потом вдруг стоишь девятого мая на улице и смотришь в глаза героям. Они уже старики седые и нищие. Они воевали за любовь, за свободу, за жизнь. А за что воевал ты? - спрашивал Егор. И себе отвечал: - За любовь, за свободу за жизнь. До войны ему казалось абсурдным убивать за жизнь. На войне же такое противоречие трансформировалось в прямую конкретику – «или ты, или тебя». Это порождало еще более тонкие противоречия, разглядеть которые было не просто. Но в снайперском прицеле можно было и не такое увидеть. Сцена 4. СВОБОДА. В кабинете дознавателя приходило мнимое освобождение, оно стремительно рвалось в огромные окна как птица из клетки. И, так сильно хотелось побегать, искупаться в озере, напиться водки, что грустно от безысходности делалось. Когда видно улицу через окно мусарни, свобода острее воспринимается, чем перо в руках у начальника, нож у разбойника, лом у дворника. Если смотреть на свободу глазами, мышцами и суставами то безо всяких сомнений можно увидеть в ней что угодно; такую солнечную и близкую после душной камеры в подвале, такую необъятную и прозрачную после угрюмой пошлости сокамерников; такую свободу… - необходимую и настоящую. Иллюзорной и ограниченной свобода становится, если смотреть на нее разумом. А если душою взглянуть, да поглубже, то и вовсе свобода покажется пленом. В кабинете за креслом дознавателя висело большое зеркало. Глаза – зеркало души. Но Егор уже не искал душу в глазах, в зеркалах, в домыслах. Душа прячется где-то поблизости, и в то же время она далеко – не увидеть, не потрогать, не понять. Да и не очень-то сейчас это волновало Егора. Сейчас ему более приходилось обращать внимание в сторону перспектив. В камере Егор сидел уже целые сутки. Похмелье его не отпустило в полной мере. И сегодня Егора привели в кабинет для допроса, для дачи показаний, для предательства… Дознаватель сидел за столом и что-то писал. Вид у него был интеллигентный, особенно его очки на носу и перьевая ручка в руках. - Наконечник золотой? – спросил Егор, имея в голосе ноту уважительного характера. Против дознавателя Егор ни единого камня за пазухой не имел. Дознаватель поднял пронзительный взгляд и кивнул: - Да, - сказал он. - Перо золотое. А ты у нас идешь по хулиганке. - Не по хулиганке, а по пьянке, - возразил Егор. – И по чести. Педантично надев колпачок на золотое перо, и воткнув ручку в стеклянную подставку – аллегорию правосудия, - Андрей Валерьевич – дознаватель Егора кивнул по-приятельски и сказал неучтиво: - И все-таки, двое вас было. И твоих подельщиков отморозков я найду. Ты мне не нравишься. Таких как ты, мы будем сажать. Кто был с тобой? Говори. - Я был один, - безразлично отвечал Егор. – Я все написал уже. Если хочешь, повторю вслух. - Попробуй. - Было так: вечером девятого мая, я напился водки и пива. Потом у меня сорвало крышу в правильном направлении, я полагаю. И я отоварил трех ублюдков, которые приставали к девушке. Она кстати этого не отрицает. Я знаю. А потом приехали ваши орлы и меня скрутили. До сих пор челюсть болит. - А потерпевшие говорят, что все не так было. И девушка, кстати, ничего не имеет против них. А трое ребят этих, кстати, выпускники высшей школы милиции. Ты влип. Давай-ка, с тобой договоримся. Ты соглашаешься со всеми обвинениями, а я сделаю все, чтобы тебя посадили ненадолго. Ну, как? Договорились? - Вот уж глупости, - возразил Егор. – Не пойду я на это. Фабрикуешь, начальник себе повышение за мой счет. Не выйдет. Твои выпускники, наверное, имеют родственников влиятельных. И ты выслуживаешься перед ними. Не стыдно, начальник? Девчонку запугали. Или денег ей дали. Я не лох. И не подпишу себе добровольный плен. Я воевал и знаю что такое свобода. Я прав. И точка. Ублюдков нужно наказывать, будь они хоть кем. Где мой адвокат? Разгреби сначала помои в самом себе, а уж потом за других берись, начальник. А потом может, и вычислишь ты, сколько моих подельщиков бродит по этому миру. Только почаще в зеркало заглядывай. Вон оно, какое большое за твоей спиной висит. А адвоката мне поскорее давай. По закону положено. - Расслабься. По твою душу приходил адвокат. - Почему я не видел его? - Не твоего ума дело. А мне – плевать. Понял? - Все ясно. Дознаватель, молодой еще, но деловой, грамотный и наглый человек в рабочем костюме черного цвета, при безупречном галстуке и в блестящих ботинках, поднялся со своего места и улыбнулся нехотя, словно бы понимая, что он проиграл этот бой. Егор же видел эту ситуацию в несколько искаженном ракурсе. Ему казалось, что проиграл именно он. И было это столь верно, что Егор просидел в общей сложности трое суток. Судили его наспех: десять минут – и все. Какой-то адвокат его защищал. Грамотный адвокат, старенький. Денег он, наверное, не малых стоит. По роже его хитрой видно и по глазам холодным. Однако же сам Егор не платил ему и вообще никому не платил, только себе. Расчет произвел личным временем. Адвокат, даже не поговорил с ним. Он просто выступил в суде и ушел. Егора отпустили. Егор чувствовал, что фортуна в каком-то смысле находится на его стороне, ибо ограбление ювелирного магазина ему не вручили как приглашение в места не столь отдаленные. Помнится, в Чечне с мародерки притащили кожаные кресла, ковры, картины и телевизор с видеомагнитофоном. Все это установили в металлическом кузове грузовой машины, которая повредилась на фугасе. К счастью никто не погиб в тот день. Водителю только ухо оторвало осколком. Кузов зарыли в землю на две трети. Кто возвращался с задания, расслаблялся там, не думая о снайперах. Смотрели кино в этом убежище. Исключительно кинокомедии присутствовали там в репертуаре. И мультфильм был один – «Остров сокровищ». Веселый мультик. По несколько человек там зависали. В мягких кожаных креслах было удобнее, чем в прицеле снайпера. Иногда водку там пили. Траву курили. Помогает при стрессах. Откуда взялся адвокат, Егору выяснить не удалось. Менты не пожелали отвечать на его вопросы, а только сказали, чтобы он убирался поскорее, если не хочет в подвал вернуться. Петруха тоже ничего путного не сказал по этому поводу. - Иногда такое бывает, - сказал он. – В кино. - Мы не в кино. – Ответил ему Егор. - Брось, дружище. – Петруха прищурился. - У тебя появился тайный покровитель. Адвокаты просто так не всплывают. Пользуйся. Давай еще водки возьмем. Эй, Артюхин, сгоняй за отравой. И сигарет купи. Егор, дай ему денег, бродяге. - У меня рублей двадцать осталось. - Плохо, - покачал головой Артюхин. Петруха сказал, что придется пить настойку боярышника. На два пузырька не хватает чуть-чуть. Но Артюхин сказал, что он стрельнет у кого-нибудь мелочевку. Он ушел за настойкой. Егор сказал, что отраву он пить не будет. Артюхин вернулся веселый и разговорчивый. Он сказал, что видел сейчас Россию. - Как это? – удивился Петруха. - Что случилось? - Россия случилась. - Что ты хочешь сказать? - Такое могли спросить у меня только в России. - Не тяни резину. Говори. Что там? - А вот что. Захожу я в аптеку, совсем даже не с похмелья, и говорю: - Дайте мне два пузырька боярышника. А у меня и спрашивает, с виду не глупая тетка, провизор: - Вам похмеляться или лечиться. - У меня глаза на лоб полезли. Артюхин говорил возбужденно: - А хотя бы и лечиться, что из того? Я что, не человек? И спрашиваю у нее: - В чем разница? - А она мне отвечает: - Сто граммовый пузырек для похмелья. - И показывает его. А потом показывает пузырек для лечения. Маленький совсем – двадцать пять миллилитров. Это же надо!? Настоящая Россия в аптеке: - Вам похмеляться или лечиться? Дешевый мир, бляха муха. - Мир-то как раз и дорогой у нас, - возразил Егор. - Это как посмотреть. Можно с позиции денег. Тогда мир с его машинами, яхтами и хорошим коньяком, несомненно золотом обеспечен. А ежели успехом измерить, или, к примеру, творчеством, то привкус нашего мира серебром будет отдавать. А про дух настоящий и говорить нечего. Не дороже меди он будет. Только его не купить за гроши. А золота ему не нужно. Вот еще, что: встретил старого знакомого, он ссудил мне деньжат. – И выставил на стол две бутылки коньяка. От коньяка Егор не отказался, тем более, что к коньяку прилагался лимон. Пока пили, грубо обсуждали ментов и дедовщину. Домой шел Егор, имея неспокойное настроение. Детские противоречия с новой силой, решительно и авторитетно взялись за старое. Ветер, пропитанный духом тревожного ожидания, неустанно толкал его в спину, и что-то нашептывал, иногда даже кричал и приказывал. Но Егор не слушал его, а только шагал по вечернему городу, надеясь, что небо отпустит, наконец, эту черную тучу, которая висела пол дня на горизонте. Поднявшийся ветер в считанные минуты передвинул грозу поближе к Егору, и вскоре уже первые капли дождя трогали его голову и плечи. Стало прохладно как осенью. Гроза начинается прямо сейчас как в тот день, когда ювелирный магазин ограбили. Где теперь Светка? Что она делает? Может, в кругосветку махнула. Светка – кругосветка. Она говорила, что где-то существует остров приключений. И если ты не родился там, то держись за штурвал крепче, чтобы добраться туда. Доплывешь, и жизнь тогда станет полной и настоящей. - Если финансы позволят, - возражал ей тогда Егор. - Ты опять ничего не понял. Деньги можно отнять. Поднять на мачту Веселого Роджера и отнять. - Я оружия больше не возьму. Думай, что хочешь. Егор прибавил шагу. Теперь уже мокрый и голодный Егор заходит в темный подъезд своего дома и желает лишь снять поскорее одежду и забраться скорее под душ. Артюхин интересный старик. Светке что ли позвонить? Самое главное не зацепить растяжку. Вот же хрень какая!? Нет здесь растяжек. Нет. А может все-таки есть? Эй – кто за углом? Егор щелкнул зажигалкой. Мрачный подъезд. Лифт не работает. Пешком на свой этаж Егор поднимался вечность. В зажигалке кончился газ. Стало совсем темно. Это правильно, что в подъезде большие окна. Яркие молнии рвут на части темную паранойю. Нет здесь растяжек. И по углам не шухирятся тени. Сцена 5. НАЙДИ МЕНЯ. Размышления Егора не покидали. Он все думал про адвоката и думал. Но ни одной значимой мысли в его голове не рождалось кроме тех, что уже обсуждались с Петрухой. А вместе они рассудили так: бесплатный адвокат по-любому должен поговорить перед защитой. На этом все реальные выводы заканчивались. Оставались не реальные. И самым не реальным был вывод, что у Егора появился тайный покровитель. Ночью приснилась Светка. Она каталась на роликовых коньках вокруг доисторической фотокамеры установленной на четырех тонких ногах. Светка махала Егору и кричала, что пора уже фотографироваться. Она кричала, что настоящая жизнь только начинается и что бояться нечего. А Егор ей кричал, что номер телефона куда-то пропал и дозвониться он ей не может. А она не обращая внимания, все кричала и каталась. Потом она заняла за камерой место фотографа, накинула черное покрывало себе на голову и сняла крышку с объектива. Фотовспышка его разбудила. Ночь уходила медленно и лениво в сторону запада, на востоке уже тлела зоря мрачно как пробуждение - «не ищи меня». Нужно тебя найти, думал Егор. Он думал, что многое не успел ей сказать, что многое не успел доказать ей. Он хотел ей сказать, что готов плыть вместе с ней хоть по ветру, хоть против. И пусть даже ветер этот будет изменчив как судьба или постоянен как программа. И пусть даже Веселый Роджер на флагштоке указывает направление. Доказать ей хотел он, что не призрак он и не трус. И от жизни нужно брать все, если она дает. А если она начинает показывать зубы или фигуру из трех пальцев, то нужно ее обмануть, обокрасть; вырвать, выцарапать, взять силой или хитростью все, что она имеет, все для чего нужна. Иначе, зачем тогда жить? Жизнь Егорова на плаву. Он уже мысленно встал под знамена джентльменов удачи. И поэтому набрал Светкин номер телефона. Гудки, наконец, обрываются голосом автоответчика – «Сейчас я не хочу разговаривать. Дело в следующем: на Гоголевском бульваре проходит выставка фотографий. Меня там можно найти. Если чувствуешь что, можешь, то делай». Но точного адреса не дала. Гоголевский бульвар тенистый, располагающий погулять, да и пора уже… Егор одевается и выходит на улицу. Солнышко гордо плывет по небу. Туман забирается в палисадники и тает там, исчезает. Появляются люди. Их все больше становится и все оживленнее становится город. Вскоре Егор уже посреди Гоголевского бульвара стоял и смотрел по сторонам, размышляя, где сейчас может быть выставка. Случайно взгляд его натыкается на вывеску парапсихологического салона. И видно, что рядом – совсем неприметная вывеска скромно приглашает посмотреть работы современных фотохудожников. Егор толкнул двери, но они оказались заперты. Он посмотрел на часы. Рановато сейчас для приемов. Бегство от одиночества Егор продолжал сидя на лавке в сквере. В девять часов останавливается машина, из нее выходят трое мужчин. Они молча идут к дверям и открывают их. Егор срывается со своего места и продолжает погоню за ветром. Ветер рвет паруса. Гольфстрим неизвестных желаний тащит Егора в сторону острова мнимой надежды. Егору вежливо объяснили: - Выставка откроется через час. Егор возражает: - Я бы мог подождать внутри. Кафетерий здесь есть? - Кафетерий закрыт еще. - Тогда хоть скажите, - настаивал Егор, - чьи работы здесь? - Здесь несколько художников. Кто вас интересует. - Женщина. - Женщина!? – рассмеялся человек с грустным лицом. – Шерше ля фам. Одет он был в длинный плащ черного цвета. Глаза его полу закрытые прятались, словно не желая выдавать намерений. При этом он улыбался, словно есть в его арсенале тайное знание. А потом он вдруг заявил, растягивая слова: - Ваше лицо мне кажется знакомым. Где я мог раньше видеть вас? Вот где! – воскликнул он. Глаза его раскрылись так широко, что Егор разглядел в них восторг и удивление: - На втором этаже я видел вас. Там несколько ваших фотографий. Вы кто? - Егор. - Меня зовут Арсен. Будем знакомы. - Будем. – Согласился Егор, пожимая руку Арсена. – Ну, так что? Вы мне покажете? Где мои портреты? - Вам покажу. Кстати. Вы, наверное, ищете Маргариту. - Нет, - возразил Егор. – Я ищу Свету. - Возможно, - неопределенно отозвался Арсен. - Пойдемте со мной. Вот сюда. По лестнице. Прошу вас. Они прошли в зал, где на стенах висели фотографии весьма необычные, даже шокирующие на первый взгляд. При детальном их рассмотрении в сознании пробуждалось воображение. Егор различал свои лица на фотографиях и надписи читал не лишенные скрытого смысла. На одной фотографии было написано, что поиски всегда сопровождаются трудностями. На другой фотографии Егор разглядел – «Не ищи меня через два дня. Я сама тебя найду». Данное откровение настораживало. Но отступать уже поздно. Такие послания от Светы были в ее стиле, и они ей к лицу. Что-то усматривалось в них демоническое и запретное, словно истина какая-то близкая искажается в лучах восприятия неподготовленного. Два дня тянулись как вечность. И, наконец, пришел тот день, когда Света, согласно посланиям с фотографий должна на него выйти. Но верил Егор осторожно в это. Неизвестно, кому в точности предназначены они. И вообще было ли это? Смахивает на паранойю. В назначенный день Егор вышел из дома, чтобы Света могла его отыскать. И все же глупо это, думал он. Но мысли о глупостях моментально развеялись, когда его взгляд остановился на стене. На стене кто-то нарисовал ее портрет. Качественная работа. Кто-то на славу постарался. Здесь не обошлось без таланта. Этот художник должен хорошо знать предмет своего творчества. Свету он рассмотрел детально. И поэтому портрет на стене выглядел как прямая и явная угроза. Света улыбалась. Вспомнился художник на хате у Петрухи. Нет, успокаивал себя Егор, он к этому делу не причастен. Такого просто не может быть, думал он. А вслух говорил: - Вот ты и нашла меня. Играть, вздумала? Ха! Поиграем. Я тоже умею прятаться. Посмотрим, кто кого. Посмотрим. Под картиной было написано - «Я слежу за тобой». У любви может быть только альтернативная линия обороны – надежда; идти на штурм этой крепости – самоубийство. Егор надеялся отыскать Свету. Следить за ней нужно из укрытия, так чтобы не думала она о себе чересчур лестно. Придумала, тоже мне – «Не ищи меня»!? А потом еще выпендреж такой – «Я слежу за тобой»! Кем она себя возомнила? Егор был зол. Какая-то пацанка играет с ним. Первым делом Егор решил съехать из квартиры. Уходил он ночью через чердак. Чердак был слеп. Ни одной лампочки. Темно. Но Егор не включал карманный фонарь и не щелкал зажигалкой. Он несколько минут привыкал к темноте, чтобы не упасть в нее. А потом, когда детали окружающего интерьера стали различимы, он осторожно начал свой путь. Нужно быть осторожным здесь. Выйдя на улицу из третьего подъезда, он нырнул в палисадник и ушел огородами к железной дороге. Из-за поворота с грохотом вырулил тяжелый локомотив. Поток белого света из его третьего глаза дерзко швырнула Егора на землю. Егор отполз за ближайший куст. Трудно теперь будет заметить его. Луч прожектора над его головой прочитал как молитву: - «Вот ты где»! - и, увлекая за собой железного монстра, скрылся за следующим поворотом. Нарисованная Светка махала руками со стены серого дома и словно кричала: - «Я тебя вижу. ВИЖУ». Егор не учел столь яркого света. Свет ярче горит в темноте. Нужно уходить быстро и решительно. Он поднялся на ноги. Двумя большими прыжками он вплотную приблизился к составу, который ехал неспешно через стрелки. Такой скорости хватит, чтобы жизнь свою не оставить под колесами, думал Егор. Выбрав удобный момент, когда между колес вагона образовалось необходимое расстояние, он перекатился через рельсы под вагоном, и встал на ноги по другую сторону путей. После Чечни он уже почти ничего не боялся. Егор полагал, что Светка теперь нарисованными глазами не увидит его со стены дома. Она где-то сейчас за железной дорогой за движущимися вагонами висит на стене, и напряженно сканирует ночь. Что же ей нужно? Зачем она так? Смысл какой? Ради чего? Играет словно в казаки-разбойники. Прячется. Следит. Оставляет послания. Загадки. Фотографии. Ролики. Ролики. Ролики. Стоп. Хватит уже этих домыслов. Спрятаться нужно. И найти ее. Егор прыгнул в овраг. Словно уклоняясь от пуль, он, петляя, быстро шел в сторону пустыря. Там он и провел остаток ночи. Не думая о завтрашнем дне, он иногда позволял себе лишнюю порцию самообмана. Как только он приступал к анализу последних событий, мир преображался, а сам Егор чувствовал, что адреналин, словно паломник шествует гордо по венам в поисках священных реликвий сознания. Найти бы их. Где они? Не видать пока. А солнце тем временем краешек свой показало над горизонтом. И скоро начнется день. Денег в кармане ноль. Куда идти? Нужно позвонить Петрухе и спросить: - Можно у Артюхина перекантоваться? - У меня перекантуйся, - возразил Петруха. – Ты чё, братан!? У меня живи сколько хочешь. - Да не могу я у тебя. Квартира засвечена. Мне бы остаться в тени какое-то время. Ты бы мне дал адресок. А я уж сам как-нибудь с Артюхиным договорюсь. Самое главное никому не говори, что я звонил тебе. - Это касается ювелирного? – спросил Петруха. - И да, и нет, - неопределенно ответил Егор. – Я тебе потом все расскажу. Обещаю. - Согласен. И Петруха дал ему адрес. Сцена 6. АРТЮХИН. Артюхин жил в старом деревянном доме. Дом стоял возле озера на краю коллективных садов. Летняя резиденция копииста. Вечером Егор стучался в хлипкую дверь. На террасе зажегся свет. Знакомый бас Атрюхина рявкнул: - Кто там? - Свои. - Убирайся. В такую погоду свои дома сидят. Артюхин погасил свет, потом что-то передвинул на террасе и крикнул из темноты: - У меня есть ружье. Кто ты такой? - Мы виделись у Петрухи. Меня Егором зовут. Щелкнул замок. Отварилась дверь. На пороге с двустволкой на перевес стоял Артюхин. Приглашая гостя, он спрашивал: - Выпить есть? - Нет, - отвечал Егор. – Помнишь меня? - Помню. Заходи. Я чифиру замутил. Комната была освещена дюжиной свечей, которые плавились в канделябрах. В таком непривычном ракурсе, Артюхин выглядел куда более эксцентричным полубомжом чем на квартире у Петрухи. Копии копиями, но можно с уверенностью заявить, что и сам Михал Дмитрич не промах. Что-то в нем усматривалось такое необъяснимое и естественное, что невольно привлекало внимание. Он сидел за круглым столом в центре комнаты и отбивал нифиля. Он был не брит. Лохматый и седой, он, сверкая глазами, наливал процеженный напиток в большую железную кружку и протягивал ее гостю. - Так и живем. – Говорил он. - Вот наша жизнь. Егор кивал: - Неплохо. Я вижу много картин. - Это копии. Копии – моя профессия. В душе я художник, в мире мошенник. Как вам будет угодно, сударь. И вообще… давай без формальностей. - По рукам. – Согласился Егор. – Хороший у тебя чифир получился. - Хорошая практика – хороший чифир. - Сидел? - Можно сказать и так, но скорее лежал. В психушке. Меня там прятали. - Почему? - Я копию за оригинал выдал. - Круто. Много денег снял? - Нормально. - Что-то я связи не уловлю между больничкой и картиной твоей. - Я тебе объясню, - вставая из-за стола, говорил Артюхин. Меняя в канделябрах оплывшие свечи, он говорил, не скрывая удовольствия оттого, что сейчас расскажет свою историю: - Мне пришлось выбирать между пером контрабандиста и больничной палатой. Конечно же, я выбрал второе. Чекисты меня вычислили и поставили перед фактом: либо я работаю на них, либо они сдают меня фарцовщикам. Фарца бы меня порезала. Однозначно. Тем более, что аферу мою они просекли и решили в этой связи меня наказать сурово. И я стал работать на лубянку. Но сначала меня спрятали в больничке, чтобы напугать сильнее и дело мое уладить с фарцой, не подставляя меня. Одним словом, чекисты убрали несколько звеньев из этой цепи. Я нагрел барыг. Их нужно было убрать, чтобы я мог нормально работать. Я остался чистым перед организацией. Слух о том, что я кидаю своих, завял, не успев окрепнуть. Я стал чужим среди своих. Я собирал информацию на тех, кто занят был оружием, антиквариатом и наркотиками, а чекисты сами решали, как этой информацией пользоваться. Я остался на свободе и даже работал по профилю. Мои копии за кордоном имели успех. По налаженному каналу за кордон уходили подделки Шишкина и все такое. Но об этом знал только я и товарищи с лубянки. Я в свое время не плохо поработал на светлое будущее и личный капитал. Многих с моей подачи в те времена посажали. Я же кутил в ресторанах, играл на тотализаторе… - А сейчас что же? - Все очень просто, - раскатистым басом смеялся Артюхин. - Я спился и постарел. А копии я делаю для удовольствия. - Когда водку не пьешь. - Уточнил Егор. - Подмечено верно. Петруха рассказывал? - Рассказывал. - Теперь твоя очередь. - Твердо заявил Артюхин. - В каком смысле? - Ты рассказывай. Что тебя привело ко мне? Откровенность за откровенность. - Договорились. Егор рассказывал о себе. Артюхин преображался. Может, это чифир так действует, а может, и молодость свою вспоминает Артюхин. Дослушав историю Егора, он вскочил и, не говоря ни слова, сломя голову убежал на чердак. Егор сидел за круглым столом в комнате с картинами и свечами, и слушал, как наверху что-то передвигается и падает. Там буянил Артюхин. Через несколько минут он вернулся. В руках он держал тубус. - Вот что нам нужно! - воскликнул он. - Что это? - Шишкин, естественно. А ты что думал? Ты не понял меня – мы в работе. Ты мне понравился. Тряхнем стариной! Я тебе помогу. Так значит подруга твоя – фотохудожник? Мистика вокруг нее? Хорошая актриса? Но мы и получше видали. Поверь мне. Я еще кое-что помню. Мы поиграем в эту игру. Боюсь, все сложнее, чем кажется. Здесь на самом деле мистика рулит ситуацию. Это точно. Но, ты-то как влип? Любовь? Адвоката ты раньше не видел, конечно. - Никогда. - Мне нужно подумать. А тебе поспать. Ляжешь на террасе в гамаке. Вот подушка и одеяло. Приятных сновидений. Утром после пробуждения Егор долго не мог поверить своим глазам. На террасе стоял элегантный как рояль Артюхин. Не в старой джинсе он, а в приличном макентоше, и на ногах у него лакированные шузы, а не кеды. Он гладко выбрит. Волосы его подстрижены. Глаза его спрятаны за очками в золотой оправе. Егор слез с гамака, встал напротив Артюхина и, кивая в знак одобрения, заявил: - Шикарно выглядишь, Артюхин. - С этого дня мы с тобой родственники. - Не понял. - На время операции ты станешь моим неформальным племянником. Я твой дядя. Так и зови меня на людях – дядя Миша. - Мне это подходит. - У меня есть дела в городе. Ты здесь останешься. Вечером я приеду, и мы определимся в действиях. Артюхин сиял. Он был в ударе. Такое преображение этого старика заставило Егора задуматься по поводу самого себя. Нужно бороду отпустить, решил он. И очки достать без диоптрий. И шмотки нужно сменить. Поменять имидж нужно. Артюхин ушел. В буфете Егор нашел лапшу быстрого приготовления. Позавтракав, он принялся исследовать жилище своего неформального дяди. Дом состоял из трех комнат, террасы и чердака набитого разным хламом почти до крыши. Егор спустился обратно в большую комнату, где на стенах висели картины. Изучив их, Егор сделал вывод, что Артюхин не лишен таланта. В книжном шкафу он обнаружил множество книг о живописи. Открыв одну из них и пролистав ее, он решил, что Пьер Ренуар и его картина – «сидящая голая женщина» весьма правдоподобно сейчас уживаются на стене в этой комнате. Картина кисти Артюхина не уступала Ренуару. Вернулся Артюхин поздно. Вместо тубуса с Шишкиным в руках он держал кейс. - А вот и я! – воскликнул дядя Миша. – Нам нужны деньги? Вот они! Он поставил кейс на стол. А сам сел в кресло. И довольный сказал: - Открой. Егор открыл кейс. В нем было полно баксов. - Продал? – спросил Егор. - Продал, - важно ответил Артюхин. - У тебя остались связи с частными коллекционерами? - Остались. - Это хорошо. И все же, почему ты решил мне помочь? - Нет ничего проще. История с доисторической фотокамерой мне интересна. Понял!? Я кое-что слышал про этот ящик Пандоры. У каждой старинной вещи должно быть имя. В девятнадцатом веке, например, эту фотокамеру называли «последний взгляд». - Почему? - Потому, что этой камерой делали снимки только на кладбище и снимали только мертвецов. Однажды этот фотоаппарат просто исчез. Разные слухи витали в эзотерических сектах. И все они были помазаны кровью. Фотокамера иногда появлялась на публике, и как правило, ее появление заканчивалось печально. Тот, кто попадал на снимок, умирал скоро и страшно. И тогда камере дали новое имя «невидимый убийца». На этом история имен не заканчивается. Скажем так: сейчас - «ловец душ». - Света меня сделала как-то этой камерой. А потом она мне снилась, и снова хотела сфотографировать. Глупости конечно, - плевался Егор. – Хотя… Не хочешь же ты мне сказать… - Вот именно. Я тебе и говорю. И я тебе помогу. - Зачем это тебе? - Я хочу заполучить древний ящик, - равнодушно ответил Артюхин. Он развел руками. Невозмутимый, он уверенно вышибал Егора из здравого смысла. Артюхин говорил что-то совсем неразумное с видом мыслителя: - Мне нужен этот дьявольский аппарат, - говорил он. - В моих руках он получит новое имя. Да… его сила и способности зависят в некоторой степени от владельца. Будь я владельцем… - Ты бредишь. Успокойся. И вообще… ты о чем? Для чего тебе этот кусок старого дерьма? Будешь собирать души? Души не существует. Ее нет. Я вычислил это. Он прятал мысли так глубоко, что говорил решительно, и даже верил почти в то, что говорит: - Души попросту нет, и никогда не было, по крайней мере, во мне. Я ее не видел, не чувствовал. Только болит иногда где-то в груди, щемит. - То-то и оно. Может, конечно, это и сердце болит. Но дело не в этом. Дело в том, что мне нужен «ловец душ». - Зачем? Делать групповые снимки? А, души человеческие дьяволу продавать будешь? - Это тебя не касается. Но знай: только с его помощью можно тебя спасти. - Я в опасности? - усмехнулся Егор. - Знаешь, а я не очень-то верю в эти религиозные заморочки. Бога нет, потому что я не видел его. И души нет, потому что я никогда ее не ощущал. Душу я искал одно время, но не нашел с ее стороны даже зеркального отражения. Я материалист. Я не верю в ад за семью кругами. Если и существует где-то ад, то именно здесь на земле и нигде больше. Поэтому ты меня не корми этими байками из склепа. Если поможешь мне найти Свету, я помогу тебе заполучить твой аппарат. Вот так. - Договорились, - хлопнул в ладоши Артюхин и тут же повеселел. - Мы должны действовать сообща. Однажды раскрывшись перед Светланой, Егор более не желал совершать такой грубой ошибки. Он решил придерживаться такой политики: я скептик, случись хоть второе пришествие. - В первую очередь мне нужно изменить свою внешность, - сказал Егор. - Ты и без камуфляжа скоро не узнаешь себя. - Что ты хочешь сказать? - Спроси об этом у Ловца Душ. Что с твоей душой происходит неизвестно. Но твой вид, мысли и действия зависят от того, кто твоей ей владеет. Мне кажется, что подруга твоя владелец твоей души. Проанализируй. Ты изменился за последний месяц? Изменился. Будь уверен. Твоя пацанка рыжий утенок с длинными ногами тебя зацепила, и ты теперь идешь по ее следу. Она хотела, чтоб так было. Ты говорил, что она собирается махнуть в кругосветку. И ты ограбил ювелирный магазин. Потом избил трех человек. Ты уходил огородами. Врубись. Вспомни. Сам ты об этом и не задумывался раньше. Даже наоборот хотел избавиться после войны. - Да, - согласился Егор. – Но… - Вот видишь, - перебил Артюхин. - Ты уже начал охоту за ней. И тут неожиданно появляюсь я и приношу тебе деньги. О чем это говорит? - О том, что яхту можно купить, - растерянно ответил Егор. - Правильно. И махнуть в кругосветку. И не только о яхте здесь можно подумать. И не только о кругосветке. Здесь еще вот в чем может быть дело: мы все в этом деле важные элементы. Она подставила меня тебе. Возможно, все, что происходит с нами давно спланировано. Честно говоря, мне не очень хочется быть марионеткой. - Ты не путай меня, старик, а лучше всего рассказывай по порядку, дело говори. - Да, я и сам-то не очень хорошо врубаюсь. А фотокамера силу имеет личную, даже можно сказать сознание. Это точно. Сколько угодно можно найти косвенных доказательств. Мы попали… - В переделку я попал, родившись на этом свете, - уверенно заявил Егор. - Не говори глупостей, - рассмеялся Артюхин. - В настоящую переделку ты попадешь, когда сдохнешь. Если не вернуть душу, то после смерти твоего тела она … она… хрен его знает что она. Ничего хорошего, одним словом. Можешь не верить мне. Но прислушиваться ты обязан. - Ты бы лучше по делу говорил. Меня все равно не убедить в этой бредятине. Но если все же ты прав, то Светка вполне могла поменять название, к примеру «Найди Меня» назвать. - Может ты и прав. И на фоне последних событий Егор чувствовал себя неважнецки – в смысле противоречия заколебали его, да и вообще напрягало почти все. В карауле, например в таком расположении духа можно не напрягаясь, дерево перепутать с бандитом. Выпустить туда очередь и успокоится, даже закурить в пол тона. А здесь у Артюхина на даче нет бандитов. И деревья мирные стоят. Листьями шумят. Там прячутся птицы. Однажды Егор попытался спрятаться от себя. Участь попытки стала провалом. Никогда раньше не случалось такого. Что-то в Егоре сломалось. Он больше не мог прятаться как раньше. Он не смог оградиться от мира своих переживаний так, чтобы мир его не замечал. А потом он эксперимент провел объективный. Как не печально, но эксперимент подтвердил опасения. Егор не поймал птицу. А раньше он такие па творил с закрытыми глазами. Он закрывал глаза и воображал как медленно подходит к птице и берет ее в руки. Потом он открывал глаза и делал то же самое в реальном времени, в реальном месте, с реальной птицей. Птица лежала у него в руках и крутила головой, желая сказать что-то важное понятное только Егору. Он словно понимал ее и отпускал, кричал ей вслед - попутного ветра. На даче же у Артюхина птицу поймать ему не улыбнулось. Она попросту соскочила с ограды и улетела. Артюхин кивал и говорил: - Теперь ты понял? Выброси предрассудки из головы. Ты даже птицу не смог поймать. Поверь, Ловец Душ существует. У тебя мало времени, племянник. Егор отказался от перемены имиджа. Не стал он менять свою внешность. ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ Подсказки на дорогах. Сцена 1. Начало пути. Ветер бродит по улицам. Ветер кричит. Слышишь его крик? Это шепот. Тишина находится между звуками. Стук сердца неуловим. Тишина, это не отсутствие звука, тишина это пространство между ним. Вслушайся в ритм сердечного стука, в ритм который необходим. Ночь открывает глаза. Ночь смотрит на тебя. Видишь ее? И, только глаза ее… голос. И, только она сама… шепот. Но, вот уже и рассвет… солнце. Утро над горизонтом, и даже дальше, за галактикой, за вселенной, за космосом, за духом, за мною. И опять тишина. Где она? А потом… И опять ничего. Только мысли, замыслы, помыслы, домыслы. И ты стоишь, смотришь. Потом летишь, падаешь. Или же просто идешь, пятишься. Оставь. Брось. Отпусти ситуацию. Расслабься. Нет ничего, только слова эти. И голос мой. И слух твой, ум, восприятие твое. Спроси: зачем? Нет ответа. Артюхин продал копию. Он желает принять участие в поисках раритета. Старинный аппарат затерялся в суете городов, чтобы творить. Быть может сейчас, он, фиксируя чью-то жизнь в черно-белых тонах, ставит клеймо на черно-белой бумаге. Самое ценное что есть у человека – душу его бессмертную он забирает, ворует и куда-то кому-то отдает ее, продает. Или же он отдыхает сейчас где-то в деревянном ящике с резьбою. Закрыв свой проклятый глаз, он набирается сил для новой диверсии. При любом раскладе нужно его найти. Неосознанно Егор начал верить в странную силу камеры. Он даже подумывал о том, чтобы в церковь зайти и грехи свои замолить нажитые на войне. Но от этого поступка его удержал Артюхин. Он сказал, что церковь может помочь, если в тебе сильна вера. - Но ты не веришь в Бога, - сказал Артюхин. Егор ему возразил: - Ну и что. Чушь это. Скажи спасибо, что я тебе поверил. Ловец Душ? Смахивает на паранойю. Вера? Она есть. Я знаю. Но, где? Много ли стоит она? Ничего. Я так полагаю - миллионы людей верят в Бога и просят его о чем угодно, но Бог им помогает не часто. Вернее даже сказать – он им совсем не помогает. Заметь, что войны и болезни, стихийные бедствия и все такое… были всегда, и всегда будут. Не помогает людям Бог. Он плевать хотел на каждого человека в отдельности и на все человечество вместе. Ну, скажи мне, помог он Льву Абрамовичу Кацману когда его в газовой камере душил Фриц румяный? Артюхин ничего не сказал. Задумчивый он подошел к окну и покачал головой. Егор не унимался. Он говорил: - Или евреи не люди? Или они не верят? О, да они верят еще крепче, чем все остальные. Но еврейский Бог не помог старому еврею. Не помог и другой Бог маленькой девочке, которая перед сном на разбитых коленях читала отче наш. Вечером она как всегда прочитала молитву, а утром ее сожгли на костре святые отцы инквизиторы. А когда Европу гасила чума? А когда крестоносцы, неся крест, мочили детей Славянских? А, когда друг мой в Чечне на моих руках погиб, произнося лишь чье-то неразборчивое имя? Ну, дядя Миша, что скажешь? Молчишь? И правильно. Сказать-то нечего. Артюхин сделал свой выбор. Никогда еще вопрос не стоял так остро. На карту поставлено все. И вот еще что - нужно действовать быстро. И поменьше трепаться нужно с этим мальчишкой на темы далекие от него. Глуп он еще. В день, когда был запланирован отъезд, Артюхин снова поразил Егора своим камуфляжем. Теперь дядя Миша был одет, как подобает байкеру. На голове у него бандана была с черепами. Кожаная куртка была на нем, брюки кожаные, казаки со шпорами. На старые руки его были надеты перчатки с обрезанными пальцами. Артюхин стоял на террасе, его правая нога, согнутая в колени нашла себе место на канистре для бензина. Не успев в полной мере прийти в себя ото сна, Егор все еще думал, что это бред. Но Артюхи встряхнул его словами: - Заправь мотоцикл, - сказал он. – Сегодня мы отправляемся в путь. - Зажигаешь! - Воскликнул Егор, искривляя улыбку до формы грубого маньеризма. – Что за тачка? - Сам посмотри. В гараже тебя ждет. И переоденься. Вот шмотки. Он бросил Егору спортивную сумку. В ней Егор нашел прикид достойный рыцаря самых крутых виражей. В гараже стоял «харлей». Внимательным взором Артюхи окинул в последний раз свою комнату с картинами и канделябрами. Егор сидел в кресле и, покачивая ногой, курил, стряхивал пепел на пол и говорил: - Ну, и?… - спрашивал он глядя то на Артюхина то на его кисти: – Возьмешь их? Артюхин ничего не ответил. Кисти он не возьмет. Егор выпил стакан воды и заявил уверенно так, словно исход всего предприятия зависит от его слов: - Ну, дядя Миша, тогда вперед. Что нас ждет за поворотом? - Путь. И удача. Дверь Артюхин не стал запирать. Дорога домой отрезана. Он думал, что его жизнь теперь должна продолжаться в дороге - на колесах, под парусом или на крыльях. Тем более, что дорога, как полагал он, будет длиною в целую вечность. Главное до смерти успеть отыскать этот ящик Пандоры. Егор был рулевым. Артюхин – штурманом. Они ехали в сторону Москвы. Артюхин хотел чтобы Егор ему показал самые значимые места, где они встречались со Светой: ювелирный салон, памятник героям великой войны… и самое главное – фото экспозицию и граффити на стене. Светкину фотографию он уже рассмотрел. И даже сделал кое-какие выводы для себя. Но делиться ими не стал. Егор в такой ситуации сильнее прежнего кинулся в недоверие. Мог же, мог этот старик Светку нарисовать на стене. Могут же, реально могут они быть за одно. Себя Егор ощущал под прицелом: Светка снайпер, Артюхин разведчик. Сам же Михал Дмитрич был на кураже, ему было плевать на подозрения этого мальчишки. Артюхину нужна только камера. Он был уверен в себе. Надеялся на удачный исход предприятия. Но все же сомнения глушили его немного. Множество вариаций на тему страшного проклятия мадам Блавацкой в его сознании рождалось. Казалось ему, что Блавацкая приложила свою руку к этому делу. Она была первой хозяйкой фотокамеры. Ее спиритические сеансы много шума наделал в России. Камера свободно делала снимки мертвецов. Фотокарточки служили энергоинформационными носителями. И являлись связующими звеньями с потусторонним миром. А потом еще после революции 17 года некто Руднев из 13-го отдела НКВД мог иметь отношение к фотокамере. Здесь 13 говорит за себя. Руднев принципы инквизиторов поддерживал, чтобы власть удержать в кровавых руках коммунизма. Вскрывал могилы, чтобы проверить белая ли кость у благородных. Закручивал экспедиции на Тибет, впрочем, как и Блавацкая. Но Руднев еще и по Египту сох. Мумии его возбуждали. На Тибете он искал Шамбалу. В Египте магию Гермеса Трисмегиста. Руднев нашептал Сталину о чистках и репрессиях. Поклоняясь диктатуре пролетариата, он занял высокое положение на капитанском мостике корабля со штандартом красного цвета и пентаграммой на нем. Если сопоставить исторические даты, то Последний Взгляд мог находиться в руках мадам Блавацкой, которая помогла закрепиться в Европе эзотерическим знаниям традиционных верований Тибета. В Непале, кстати, неплохо себя ощущала религия Бон со свастикой, которую Гитлер впоследствии пользовал. Шеф СС Гимлер лоббировал некую организацию Ананэрбе – наследие предков, которая занималась оккультизмом Третьего Рейха. Потом должен явиться Четвертый Рейх под патронажем Вотана. Реально камера могла помогать Блавацкой в ее творчестве спиритических сеансов: вызов духов, общение с предками, пророчества… Не просто же так Последний Взгляд начал свой путь с кладбища, где он снимал мертвецов. Без всяких сомнений именно Блавацкая закрутила этот маховик. Она кстати могла еще и на Рейх-канцелярию работать. Быть, например организатором тайного общества «биржевые зайцы». Во время первой мировой войны 1914 года «биржевые зайцы» подделывали казначейские билеты государства Российского, чтобы подорвать экономику. Приемник мадам Блавацкой или же враг идеологический - товарищ Руднев, завладев этим сокровищем на четырех ногах, мог с легкостью переименовать его в Невидимого Убийцу. Не рискуя и не напрягаясь, он мог проводить массовые чистки деклассированных элементов. Снимая с объектива крышку, он мог приговаривать: - сейчас вылетит птичка. Попадавшие в кадр люди умирали быстро и страшно. Вывод простой – Блавацкая и потом уже третий Рейх искали на Тибете Шамбалу, в Египте искали магию Гермеса Трисмегиста. Руднев и коммунисты тоже искали. Искали все, и Македонский и Наполеон… Что же это получается, они были заодно? Но, что-то пошло не так. Неформальный союз идеологий в руках тиранов превратился в войну народов. Два идиота – Сталин и Гитлер – утопили в крови идею единого государства на планете; не рассчитав своих маниакально депрессивных амбиций они в психопатическом порыве насрали в центурион Нострадамуса, не говоря уже о гробнице Тамерлана. А Европейская-то партия большой игры, тем не менее, шах с потерей доллара демонстрирует авторитетно. Объединяется Европа-то. Мировую валюту «$» теснит непрерывно Евро. Круто. Силища-то какая!? Жаль только Россия не в теме. Но это не надолго. Будет Россия козырять. Штатам бы этого не хотелось. Америка целеустремленно наезжает. Косово, Эстония, Грузия, Украина ... Что еще? Создаст нового Бен Ладена? Артюхин пока не хотел этого рассказывать Егору. Вроде бы ясность мутная прослеживается как тропа в лунную ночь. Остается выяснить, кто назвал камеру Ловцом Душ? Если девчонка так ее назвала, то она жескач в астрале крутит сознательно. И с ней бороться будет не просто. - Сколько ей лет? – внезапно спросил Артюхин. - Двадцать семь. - Ты уверен? - Уверен. Зачем тебе это? - Хочу прикинуть кое-что. Егор недоверчиво покачал головой, понимая, что Артюхин ему что-то не договаривает. Он так и сказал ему: - Ты дядя Миша завязывай фуфло толкать. Говори уже. В чем дело? - Камера к ней от деда перешла? – спросил Артюхин. - Да, - согласился Егор. - Значит, своего отца она не видела, иначе бы он передал ей семейную реликвию, а не дед. - Логично. Реально. Это факт. Отца она не видела. - А если ей двадцать семь, значит, ее дед в 1978 году стал дедушкой законным, то есть биологическим. - Потрясающая логика, - усмехнулся Егор. – Это очевидно. Давай по существу. - Хорошо, - согласился Артюхин. Он хотел что-то сказать в продолжение темы. Но Егор его перебил. - У нее есть мать, которая посадила ее в тюрьму, чтобы она с наркотиков соскочила, - сказал Егор. - Но тюрьма не помогла. Светка вышла из тюрьмы и снова прыгнула в систему. - Ты мне лирику не гони, - наехал Артюхин. – Сейчас другое важно. Кого из ее родни ты видел? - Хорошо. Слушай сюда. Фотокарточку деда видел. Рядом с ним на пеленальном столе Светка лежала. - Это уже по делу, - одобрительно кивнул Артюхин. -Сколько ему там лет? - Лет пятьдесят. - Делаем вывод: в 1978 году дедушке было пятьдесят. Предположим, что камеру он взял в двадцать пять. А это у нас был1953 год. Стройно. Логично. - Вижу только цифры. – Фыркнул Егор. - В 1953 году умер Сталин. - Что из этого? - А то, что дед ее имел отношение к НКВД. Прямое или косвенное. Может, связи какие были… - Круто зажигаешь. - Дело крутое, вот и зажигаю круто. Мне кажется, что Последний Взгляд на светлое будущее своим глазом щелкал под патронажем человека по фамилии Руднев. Он был чекистом. В НКВД работал. В 13 отделе. После его смерти, камера на складах лубянки могла проваляться до смерти Сталина. А потом ее хапнул какой-нибудь кладовщик. Так камера и попала к твоей подруге Егор ударил ладонями по рулю и щелкнул пальцами, словно высекая искры. Артюхин замолк. Он уставился на Егора с немым вопросом в глазах. Егор присвистнул от удовольствия и заявил: - Мне нравится ход твоих мыслей. - Что ты хочешь сказать? - Хочу сказать, что не было никакого кладовщика. Фамилия у Светы знаешь какая? - Руднева? – с недоверием. - Руднева. – Кивнул Егор. - Круто зажигаешь, - теперь уже Артюхин воскликнул. Егор повел уголком рта и сказал: - Дело крутое, вот и зажигаю круто. Но, с датами нестыковка получается. В 37 году ее дед был еще сопливым мальчишкой. - Это уже не важно. Главное – ее фамилия. Старые связи с чекистами Артюхин потерял по причине естественной смерти - куратор его Мережковский умер. Воспользоваться информационной базой Лубянки теперь не реально. В России проживает огромное количество Рудневых - это, во-первых. Силами двух человек всех разработать невозможно. А во-вторых - Светка сама должна показать нужное направление. Это ясно уже потому, что начала она такую игру. И, скорее всего она желает довести ее до конца. Финишная черта в этой игре представляется размытой границей неясных желаний пацанки на роликовых коньках. Посетив все значимые места и разобрав некоторые подробности из жизни Светы, Егор и старик Артюхин пришли к пониманию, что патовая ситуация уже затянула большую часть своих ремешков. Дышать становилось трудно. Не имея представлений о том куда ехать, искатели раритета решили попросту жить в дороге. В дороге же Егор и заметил рекламный щит, на котором красуется Светка, предлагая воспользоваться услугами туристического агентства. На фоне морского пейзажа футуристическая модель теплохода куда-то плывет. И Света движеньем руки вас приглашает посетить этот мир развлечений. Надпись на плакате гласит: - «Ищешь развлечений? Развлекайся по нашему». Еще там было написано: - «Тысяча миль начинается с первого шага». Агентство так и называлось «Тысяча Миль». Егор притормозил у обочины и спешился. - Есть предложения? – спросил Артюхин. - Есть указания, - возразил Егор. - Какие же? Егор расправил плечи и закурил, намеренно выдерживая паузу. Артюхин напряженно смотрел, держась при этом естественно, стараясь не выдавать своего истинного настроения. Но было заметно, что он нервничает. Наконец Егор, не без иронии заявил, что не плохо было бы иногда обращать внимание на дорожные знаки. Артюхин пожал плечами и молча продолжал смотреть на Егора, словно без интереса с вальяжной манерностью и лукавством. - И все же вы, дядя Миша слишком рьяно беретесь за это дело. – Заявил Егор, чувствуя себя по-настоящему главным героем. - Дорожные знаки!? Круто. Но самого главного вы и не заметили. - Не понял!? - Добродушно воскликнул Арюхин. – Забываетесь сударь. Если Артюхин стар, то это вовсе не значит, что он слеп. И вообще, пора бы нам воспользоваться услугами туристического сервиса. Егор почувствовал себя обманутым. Однако же не огорчился он в этой связи, а только щелкнул пальцами и кивнул старику: - Поехали. В офисе их встречала приятная женщина бальзаковского возраста. Она предлагала на выбор разные страны и говорила при этом: - Какой вид отдыха вы предпочитаете? - Кругосветный. – Отвечал Егор. - Где бы вам хотелось побывать? - А, что вы можете предложить? - Все. Европу, Среднюю Азию, Индию, Африку, Америку, Австралию, Два полюса, острова, рифы. Можно посетить действующие вулканы. Можно высадиться на дрейфующий айсберг. Сколько вы намерены потратить денег? Егор посмотрел на Артюхина. Артюхин неловко пожал плечами и сказал, что неплохо было бы уложиться в четверть миллиона долларов. Женщина приятно улыбнулась и сказала, что только в этом агентстве существует услуга неожиданных маршрутов. А потом она пояснила, что если клиент пожелает, то маршрут его путешествия будет разработан высококлассными специалистами в области туризма и психологии. - Для максимального удовлетворения ваших желаний, вы должны заполнить анкеты. – Сказала она. – На основе ваших ответов специально для вас будет разработан уникальный маршрут. - Нам это подходит, - согласился Артюхин. – Давайте ваши анкеты. Мы заполним их и заедем к вам завтра. Они сняли номер в гостинице. - Здравого смысла тебе не занимать, - сказал Артюхин, потягиваясь. - Это же вариант! – снова воскликнул Егор. Он ходил от окна к телевизору. Сидя на диване напротив телевизора Артюхин давил на клавиши пульта надеясь, что ему посчастливится разглядеть на экране новый фортель Рудневой. - А, почему бы и нет, - говорил он, созерцая шоу, где обнаженные девицы, постанывая от наслаждения, лениво ворочаются на бильярдном столе. – Я тоже не упускаю такой вероятности. Она вполне бы могла нас дожидаться где-нибудь в Венеции или Голландии. - Ага, - усмехнулся Егор. – Могла бы. Сидя в хеш баре. Поглощая космические йогурты и салаты аля гашиш. А еще бы она могла нас встречать на дрейфующем айсберге или в жерле вулкана. Все это сквозит шизофренией. Но, черт возьми… - Вот именно. И поэтому, предлагаю отпустить ситуацию. Нам ничего не остается, как только следовать указаниям. - А, ты не боишься, что нас попросту где-нибудь грохнут чертовы сектанты? Кто она у них там? Пешка? Главарь? - Не главарь, это точно. И убивать нас они не хотят. Если бы были такие намерения, давно бы уже грохнули. Но, мы им нужны зачем-то. Не допив своего коньяка, Егор отправился спать. Он долго ворочался, размышляя. Тревожный покой перед боем небрежно швырял на холст восприятия образы черного романтизма. НКВД и 13 отдел, фотографии мертвецов, граффити на стене, неожиданные маршруты… что еще? Какой будет встреча? В каких плоскостях безумной игры ему предстоит побывать? Но все, что ему удавалось увидеть во снах этой ночью, Егор забывал. Совокупность гипотетических факторов неизбежно моделировала долгое и опасное путешествие. Проблемы начались с утра. Выходя из гостиницы, Артюхин столкнулся с тележкой для чемоданов. Чемоданам, конечно до фени такая встреча. А вот Артюхин пострадал. Он, имея вызывающий вид рыцаря крутых виражей в окружении извиняющегося персонала, сидел в холе на ступеньках и тер ушибленное колено. А Егор в это время звонил Петрухе и спрашивал, не искал ли его кто-нибудь. Оказалось, что никто не искал. Егор вернулся к Артюхину, как ребенка поставил его на ноги и громко сказал: - Прошу прощения леди энд джентльмены. Мой дядя весьма стар и достаточно эксцентричен. И поэтому, не обращайте на него столь пристального внимания. Он может разнервничаться до припадков. Шутка Егора не понравилась Артюхину. В глазах дяди Миши вспыхнул огонь волчьей злости. Казалось, он готов был загрызть Егора. Но вместо этого он улыбнулся, словно актер перед публикой и развел руками. Он кивнул в сторону Егора и сказал с ироническим удовольствием: - Мой племянник! Что бы я без него делал!? Выйдя на улицу, Артюхин крепко схватил Егора за запястье. - Шутить изволите, сударь, - сказал он. - Хорошо. Я в долгу не останусь. И уж поверь мне, племянничек, дядя Миша умеет прикалываться. Голос его был злым, а манеры грубыми. Но, глаза его улыбались. Дядя Миша был воплощением противоречий. Егора накрыли детские страхи, которые, казалось, покинули мир его внутренних переживаний. Вспомнились мамины глаза и ее голос – «Милый, ты же знаешь, как я люблю тебя». Неясная тревога, скромно, как первая любовь, напряженно стучалась в закрытые двери, и Егор неосознанно впускал ее, приглашал, и просил, умолял, чтобы она не мучила его, не терзала. Тревога, казалось, имела личное мировоззрение, а ее упорству моги бы позавидовать жажда и месть. Артюхин несколько раз ударил Егора в грудь своим старым высохшим пальцем. Но Егор, словно не замечал Артюхина. Он смотрел сквозь вещи ища точку опоры во взглядах, в памяти, в домыслах. Старик заметил, что с Егором творится что-то неладное. - Эй, - крикнул он. – В чем дело. Мне кажется, я теряю тебя. Он пощелкал пальцами справа и слева. Егор проводил взглядом движения его рук и нехотя улыбнулся. - Задумался, - сказал Егор. – Вспомнил кое-что. Не обращай внимание. Нам пора. Однажды Артюхин попросил Егора: - Расскажи о ней. - Денег она на героин поднимала разными способами. – Сказал Егор. – Воровала. По черному металлу работала. Не одна. Бригада у них была. Искали металлические конструкции и вызывали рабочих. Работяги спиливали железки, грузили их на машины и увозили на приемку. Светка даже карточку постоянного клиента получила. На герыч хватало. Крутеж нехило ее заводил. Крутилась она с пацанами. Она называла себя пидором в юбке. Я бесился. Но потом я отучил ее от этого словоблудия. Словесный понос иногда ее так прошибал, что мне дико становилось и противно. На людях стыдно было за нее. А в другой раз она вроде нормальная. Она говорила, - я не собираюсь обламываться, - и кололась иногда. Я хотел ее перевоспитать. Я чувствовал, что в ней живет свет, невидимый, но настоящий. И мне удалось пробить в ее темном существе светлую брешь. Свет рвался на волю, но блеклый какой-то, испорченный прошлым. Она прятала этот свет от людей за ширмой развязанной стервы. Смеялась как истеричка, рассказывая с восторгом пошлые подвиги. Боялась в глаза людям смотреть. Стыдно ей было. Дерьма много. Но в душе ее всегда жила боль. Мне она показывала ее. И тогда она плакала. Слезы ее были настоящими. Я решил, что она раскрывается передо мной, перестает играть. И поэтому я тоже перед ней раскрывался. А она меня подставила. Боялась она чего-то, себя, наверное. Я полагаю, что кругосветные путешествия сопоставимы для нее с хорошей машиной и яркой аварией на дороге – как оказалось это личная отмазка, чтобы в движняк привычный вернуться, в замут и ширку. Да и просто она хотела скорее умереть, чтобы не мучиться. Она часто мне говорила, что свою смерть она видит на дороге в хорошей машине. Вроде обычный человек она со своими тараканами в голове. Но с толку меня сбивает фотокамера чертова. С ней она накосячит всякой дряни - за тысячу лет не расхлябаешься. - Тысячи лет у нас нет. Впереди только вечность. Давай использовать ее по назначению. Я назвал бы твою Свету астральным бычьем. Наезжает она на людей. Не ведает, что творит. А ты назначен расчищать это дерьмо. - Кем назначен? Почему я? - Найдем ящик, и выясним это. - Без проблем. В туристическом агентстве они изъявили желание начать путешествие с Египта. А закончить его Тибетом. СЦЕНА 2 ИСТОРИЧЕСКИЙ ЭКСКУРС. Катанаев Каземир Петрович родился в уездном городе «Т» на берегу Волги. И сразу на голову малыша обрушились суровые испытания. На второй день жизни своей Каземир Петрович плакал от жгучей боли. Служанка Лиза, имеющая образование и даже играющая на пианино прищемила на левой руке мальчику пальчики. Служанку выбросили с работы.. Пальчики же Казимира зажили очень скоро. Отец его, работающий в тайной полиции, распорядился выписать из Парижа гувернантку: - Вы поняли меня уважаемый Александр Иванович? – спрашивал он, усаживаясь за огромный стол в рабочем кабинете. - Так точно-с. – Вытягиваясь, отвечал адъютант. Адъютант был высоким статным офицером, подающим надежды на яркую карьеру благодаря личному характеру и доброй памяти об отце. Отец его лет десять назад погиб от рук бунтовщиков. И вот теперь Александр Иванович служит при Катанаеве и надеется, что однажды он поменяет канцелярскую скучную работу на работу опасную и достойную его. Он говорил, вытягиваясь перед полковником: - Извольте не беспокоится господин полковник. Я лично займусь этим вопросом. Катанаев смотрел на него и говорил задумчиво и серьезно: - И чтобы письма рекомендательные были при ней. И чтобы она была молодой и красивой. И чтобы до весны она была в моем доме. Головой отвечаешь. - Извольте не беспокоится, - повторялся Александр. - Разрешите выполнять? - Разрешаю. Постой-ка. Пригласи мне… Катанаев Петр Андреевич поднялся с кресла и подошел к английскому сейфу, привезенному из Петербурга в прошлом году. Открыв сейф, Петр Андреевич кивнул в знак согласия, будто бы доказательства и улики соединились в его сознании. Он вытащил несколько папок с личными делами и с грохотом обрушил их на письменный стол. Потом он исподлобья взглянул на адъютанта и проговорил: - Приведите-ка мне голубчик Терехина. И еще… водки. Адъютант высокий усатый удалился из кабинета. Петр Андреевич открыл личное дело № 024 и принялся бегло осматривать рукописные страницы, выискивая нужную информацию. Найдя искомое, он сосредоточенно перечитал стенографию последнего допроса, и покачал головой, понимая, что множество неясностей остается. Нужно поговорить с Терехиным по-другому, - думал он. - Грубой силой и давлением здесь не решить проблемы. Здесь нужна хитрость. И водка. Терехина привели и усадили на стул в центре комнаты на почтительном расстоянии от полковника. Полковник предложил арестованному водки, и тот согласился. Принимая полную рюмку из рук адъютанта, он с удовольствием говорил: - Водка? Это хорошо! Ваше здоровье. Случайные обстоятельства невольно выстроились в такой ряд, что Терехин оказался в незавидном положении. Будучи официальным членом криминально клуба «биржевые зайцы» он занимался сбытом поддельных казначейских билетов государства Российского. А время, нужно сказать было неспокойным и даже чрезвычайно опасным по причине вторжения германских войск. В этой связи подрыв экономики говорил о шпионаже и саботаже в пользу противоборствующей стороны. Катанаеву было необходимо как воздух вытащить информацию о биржевых зайцах. Логическую цепь рассуждений ему нужно было выстроить на фактах, именах, и арестах. Терехин был низшим звеном. Он был сбытчиком фальшивых денег. Полковнику, по меньшей мере, хотелось достать художников. А самое главное - заказчиков. То, что Рейх Канцелярия стоит за этим, было ясно, как и то, что Терехин умен и жаден. Полковник смотрел на стенографию последнего допроса и говорил в полголоса: - Да уж. Вам не позавидуешь. Каторга это меньшее на что вы можете рассчитывать. Однако же и расстрел можно. Но, я не пугаю вас. Прошу заметить. Наш разговор протекает в неформальной обстановке. Еще водки? - С удовольствием. Терехин повернул голову в сторону адъютанта, но в кабинете его уже не было. И даже полицейских не было, которые его сопровождали из камеры. Терехин улыбнулся, понимая, что игра намечается интересная, и что, по всей видимости, правила ему все-таки нужно принять коли не фиксируются на бумаге его слова и тайные предложения полковника. Полковник собственноручно налил водки и поднес Терехину. - А сейчас, - сказал он, - вы должны выпить за собственное здоровье, господин Терехин. - Благодарю вас, - согласился Терехин. - Здоровье мне пригодиться. Что вы прелагаете, господин полковник? - Сотрудничество. Мне нужно знать… - Глупо. - Как вы сказали? - Я сказал, что глупо с вашей стороны начинать новую фазу наших взаимоотношений с устрашения. Расстрел меня не интересует. - Что же в таком случае вас интересует, если не жизнь? - Свобода конечно. И деньги. - Я вам дам и то и другое. Терехин с чувством собственного достоинства одним уверенным махом осушил рюмку, при этом мизинец его правой руки нахально вытянулся в сторону полковника. Полковник, не отрываясь, смотрел на Терехина. Терехин сказал: - Теперь, господин полковник, прошу и вас выпить. За сотрудничество. Полковник согласился. Налил водки. Выпил. Вечером того же дня умер маленький Каземир Петрович. Схоронили его, как полагается. И даже сфотографировали мертвого. Вскоре в семейном альбоме появилась на последней странице фотокарточка с мертвецом. СЦЕНА 3 ЦЫГАНКА. - У меня есть предложение, - сказал Артюхин. - Предлагай. - Мы посетим барыгу. - Героин Света брала в разных местах, - сказал Егор. – Барыг много. - Рассказывай. - Во-первых, она говорила про цыган. Дом какой-то с колонами в Подмосковье есть. Вокруг колонн бегают крысы. Жуткий контраст. Есть у нее еще одна точка. В ее доме. Но, где она живет, я не знаю. - Мы вычислим ее дом, если заедем на приемку черного металла, - сказал Артюхин. - Там ее знают. Разрабатывать будем самую крупную. - С чего начнем? – спросил Егор, закуривая. - У нас два варианта. Есть цыгане. И есть черный металл. До вылета в Каир три дня. - Предлагаю с цыган начать. – Сказал Артюхин. - Без проблем. Поймав залипающего на ходу наркомана, Егор встряхнул его покрепче и выбил адрес, где он брал кайф. Тэрч расклеился от испуга, что его принимают мусора, и раскололся немедленно и, даже вложил несколько точек. На вопрос о цыганах он ответил только после удара по ребрам. Особняк стоял у пустыря. Опускался вечер. Из машин выходили люди, которые своими манерами объясняли, что им требуется кайф. Они подходили к большим крепким воротам. В воротах открывалось окошко, в него отдавались деньги. Получив нужный продукт, люди прыгали по машинам и разъезжались. Не вызывало сомнений, что цель близка. - Действуй, племянник, - сказал Артюхин. – И не нарывайся там. - Ты бы лучше за себя беспокоился, дядя. Ну, я пошел. Приступом бастион этот брать – самоубийство. Егор перелез через забор и оказался во дворе весьма не дурного дома. Из кустов он наблюдал, как в песке резвятся грязные дети. В окнах горит свет. Тощий цыган курит на террасе. Слышится торопливый говор. Кто-то ругается. Потом раздался дверной звонок, и тощий цыган направился к воротам. Улучив момент, Егор прыгнул на него и оглушил кастетом. Руки его связал ремнем, рот заткнул оторванным рукавом рубахи. Дети продолжали возиться в песке, строя дворцы и расставляя в них солдатиков. Егору вспомнилось детство. Но память эту он покрепче зажал в реальных событиях и поэтому забрался на козырек подъезда. В ворота кто-то упорно продолжал звонить. Из дома вышла неумеренно толстая дама, разодетая в халаты словно матрешка, и, ругаясь, звала тощего. Тощий же с кляпом во рту ворочался в кустах и мычал что-то неразборчивое. Забравшись в дом через окно второго этажа, Егор аккуратно обследовал каждую комнату. Там никого не было. Спускаясь по огромной лестнице с ковровой дорожкой, он увидел несколько колонн и статуй. Под ногами пробежала крыса. Этот контраст – статуи и крысы, роскошь и грязь – настораживал и сеял в душе детские противоречия. Противоречия с новой силой обняли Егора до оцепенения. Егор замер в самый неподходящий момент. Он вспомнил слова матери - «Милый, же ты знаешь, как я люблю тебя». А в дверях уже слышится голос толстухи. Егор стоит, не двигается, катая в памяти грузовичок с камешками, а учительница ему говорит - «Это не кино». Вот и цыганка уже входит в дом и видит его. Егор со стеклянными глазами смотрит сквозь вещи. Не мешкая, цыганка с великим проворством принялась поднимать подол за подолом своих юбок, пока в руке не сверкнул большой хромированный пистолет. Оружие в руках женщины включило в Егоре инстинкт самосохранения, выработанный на войне, и он перед выстрелом ушел с кувырком через перила лестницы. При этом ногой он зацепил статую, которая с грохотом полетела на пол и разбилась. Раздался еще один выстрел, но Егор уже держал пистолет в своих руках. Направлен он был в цыганку, которая невозмутимо смотрела и молчала. Егор снова оборвал тишину выстрелом. Пуля прошла выше ее головы и разметала по углам осколки другой статуи. Потом он спросил: - Мне нужна Света. Вот ее фотография. Егор предал фотографию цыганке. Она взяла ее и покачала головой. - Давно не заходила она ко мне. - Где она может быть? - Не знаю. Никто не знает. Она любит дороги. Поищи ее в тюрьме. Поищи дома. Или в любой гостинице. - Где она живет? Где она может сидеть? - А мне почем знать. Уходи. И верни пушку. Егор покачал головой и сунул пистолет за пояс. А на прощанье он крикнул ей, что в кустах валяется тощий. Егор перелез через забор. Увидев его, Артюхин включил все бортовые огни мотоцикла. Егор прыгнул за руль. Сцена 4 ЖЕЛЕЗО. Утром, выходя из гостиницы, Артюхин спросил: - Свету посадила ее мать? - Возможно, - ответил Егор. – Он уже не был уверен в том, что Света вообще принимала участие в его жизни. И поэтому он, натягивая перчатки, сказал в пол голоса через плечо: - Она историями о тюрьме достала меня. - Выкладывай. – Решительно заявил Артюхин. – Мне нужен точный психологический портрет. Сегодня буду работать я. - На приемке чер-меда? - Да, но только мне нужно отлучиться на пару часов. Артюхин посмотрел на часы и сказал, что в двенадцать они должны встретиться в интернет кафе у Киевского вокзала. Не опаздывай. А теперь говори, что там случилось. У нас еще есть десять минут. - Ты меня удивляешь, старик. - Не смей меня называть стариком. Я тебе еще фору дам. - Ладно-ладно, не заводись. Все по порядку. Слушай. Однажды мать у нее начала выпивать неслабо. Какие-то не лады были с ее кавалером. А, ее дочь Света вышла из-под контроля и влипла в историю с наркотой. Так получилось, что в ее комнате постоянно жило несколько человек. В верхнем столе ящика постоянно было несколько граммов кокса или герыча. Зависали они плотняком. Даже банковали. Денег на этом поднимали. Так продолжалось около года, до тех пор, пока ее матушка не бросила кавалера и не завязала с пойлом. Вот тут-то ей и пришло на ум трезвое решение как спасти свою ненаглядную девочку. Но девочка чухнула к тому времени, что к чему и слиняла в другой город. Промышляла там мелким воровством, лохов на лохотроне разводила, на площади делала семейные фотографии и все такое… зла немеренно. Подставляла людей, кидала, и смеялась как истеричка, а потом плакала и снова смеялась. Дерьмо в общем. Мать погоревала, конечно, но решила для себя, что жизнь ее не кончается на этом. И вот однажды, на связь выходит Света. Мать ее, конечно, сделала все, чтобы дочь поверила ей. Дочь поверила, а матушка легавых на ее след пустила. И уехала наша Света на полтора года в тюрьму. Мать ее навещала там. Причем каждая встреча сопровождалась бурной агрессией с использованием кулаков. Впрочем, это прекращалось так же внезапно, как и начиналось. И они мило беседовали, обсуждая детали последних телесериалов. На хате Света жила не плохо. Курила мальбору, кушала шоколад, если не врет. Вранье – ее вторая натура. Носки ей стирали шестерки. Свету в тюрьме не любили и боялись немного. Зона красной была. Пару любовниц она сменила там. Да и вообще, потрахаться она любит. Думаю, что и сейчас она не одна. И вот еще, что… адвокат ее вытащил. Наверное, тот же, что и меня. Нельзя забывать об этом. Артюхин перебил его: - Десять минут истекли. Мне пора. Позже расскажешь. Ну, до встречи. Не опаздывай. У нас два дня осталось. И, вот еще, что – держись на виду все это время. А перед нашей встречей оторвись от хвоста, если он есть. Понял? - Я тебе верю, - наиграно сказал Егор. – А, зря. Ладно, увидимся. Бесцельно слоняясь по Москве, Егор вспоминал свою жизнь. И всякое воспоминание о прошлом, глушило его немного, - настолько, что пришлось ему в кабаке под зонтиком выпить бокал «старого мельника». Он понимал, что лучше всего избавиться от мыслей. Но сотворить этого он не мог. Он нырнул в метро и смешался с толпой. Проехав несколько остановок, он вышел на нужной, и вскоре уже встречал Артюхина. Вид его был не то, что прежде. Теперь он был одет в спортивный костюм, черного цвета, с белыми полосками и лейблом во всю спину. Неважнецкий костюмчик. Солнцезащитные очки скрывали его глаза. - Поехали. – Сказал он. - Нас ждет машина. За углом кафетерия стояла огромная грузовая машина до краев набитая металлическим хламом. - Прыгай за руль, - скомандовал Артюхин. – Я сегодня выступаю в роли продавца. Ты водитель. Поглядим, что из этого получится. Егор молча забрался в кабину. Вскоре показался бетонный забор промышленных складов. Встречал их юркий коротышка в кожаной куртке. Он сказал, чтобы машину поставили на весы, а потом он крикнул рабочим, чтобы они поскорее начали ее разгружать. Артюхин о чем-то долго говорил с ним. Коротышка время от времени кричал рабочим и кивал Артюхину. Их разговора Егор не слышал. Он смотрел сквозь вещи и не замечал, что разговор коротышки со стариком заехал за разделительную полосу и что скоро появится охрана. А потом, словно резкий удар электрическим током - он услышал сдавленный крик. Это Артюхин загнулся от проникающего удара в солнечное сплетение. Егор не заметил, когда коротышка врезал ему под дых. Но действия Егора, как и в особняке цыган, были решительными и скорыми. Он перепрыгнул через какую-то арматуру, торчащую, как противотанковые ежи, и ударил коротышку пяткой по голове. Коротышка вылетел на открытую площадку и упал лицом в песок. Со стороны хоз-блоков, где, по всей видимости тусовалась охрана и отдыхали рабочие, приближалось несколько человек воинствующего вида. Егор взвалил Артюхина на плече и скорым шагом направился к машине. Священная карта памяти вылетела из его рукава и отразилась в стеклянных глазах выживания. Так же вот на автопилоте почти в бессознательном состоянии он выносил кориша, когда боевики обстреляли блок пост. Коришу легкое напрочь выбило из груди, и он задыхался, стонал и умирал. Умер он, передав Егору письмо, которое он до сих пор хранит у себя. Не было у кориша никого. А писал он эти письма сам себе. Егор всегда в паспорте носит одно из них. Вот и сейчас Егор даже не заметил, как выехал за ворота приемки. В себя его привели только крики рабочих, которые не успели вылезти из кузова машины. Они кричали, что их раздавит железом. Егор им кричал: - Прыгайте на ходу. – И немного сбавлял скорость на повороте. А потом Егор, возбужденный и искрящийся спрашивал у бледного Артюхина: - Ты где очки просрал, боец? Артюхин ему отвечал: - Зато я выяснил, где она живет. А еще я понял, что ты тормоз. - Я не тормоз, - рявкнул Егор. – Я думал так – вмешаюсь раньше, и все испорчу. Ты же у нас профи. Так что не гони на меня. Я все правильно сделал. Говорил Егор, а сам думал, - так и потерять можно все на свете. Домыслы эти доконать могут. Не включись я в особняке вовремя, с дыркой бы в брюхе лежал где-нибудь сейчас. Или Артюхина загасили бы железными прутами. Нужно что-то делать с собой, и поскорей. Думал он, а сам говорил: - Ты, дядя Миша, рассчитывай на меня. Я всегда делаю все вовремя. Адресок-то у нас. - Это ты правильно заметил. - Куда едем? - В Кунцево. Только давай избавимся от этого хлама. Я соскучился по харлею. - Окей. СЦЕНА 5. СВЕТА. Егор неспешно поднимался пешком на десятый этаж и жадно душил глубокие чувства, надеясь, что эти ползучие твари не смогут ему помешать выполнить то, что положено богом или дьяволом. Позвонив в дверь нужной квартиры, он отошел от глазка и прижался к стене. Двойные узлы неустанно кто-то вязал на его восприятии, кто-то безропотно с отягощением мял его психику словно кусок податливой глины. Быть может гончар уже раскрутил свое чертово колесо, и осталось только придать грубые формы тонкому существу. Из квартиры послышался испорченный голос Светы. - Кто? – хрипло спросила она. Только не сейчас, подумал Егор. Только не теперь. Нужно в фокусе восприятия держать происходящее. А голос у Светы под кайфом. А сама она вообще никакая. Жадные противоречия, гримасничая и насмехаясь, в наглую лезли напролом, били со злобою в каждую новую брешь психики: - «Милый, ты же знаешь, как я люблю тебя», «почем твое счастье?», «не ищи меня», «это не кино». Выдержав первую атаку противоречий, Егор набрал полную грудь воздуха и почти шепотом выдохнул: - Я сосед с первого этажа. У вас котята есть? Моя дочь просит рыжего. Ну, как? Щелкнул замок, и отварилась дверь. На пороге стояла Света. Она сильно похудела за то время пока они не виделись. Бледность ее лица и остекленевший взгляд давали отчетливое представление о не малой дозе, которую она разогнала за несколько дней. Без эмоций она сказала ровным голосом: - А, это ты. Что нужно? - Я не один, - сказал Егор. - Эй, Артюхин, поднимайся. Сразу на лестничной площадке нарисовался Артюхин. Он учтиво поклонился в пол тона и представился: - Артюхин Михал Дмитрич. Покрепче затягивая пояс на халате, Света спросила: - Что нужно? Не ищи меня. Из квартиры доносилась чья-то хриплая речь. - Тихо, - сказал Егор. – Молчи. Он вытащил пистолет и, отодвинув в сторону стеклянную Свету, шагнул в квартиру. Ей было по барабану до этих действий. Она неровно присела на корточки, и грохнулась спиной о двери лифта. Артюхин стоял с кастетом и нервничал не по-детски. Он смотрел то на Свету, то на Егора, который входил в квартиру. Как только Егор скрылся из вида, он спросил: - Где фотокамера? Говори. - Пошел в жопу. СЦЕНА 6. Кто ты такой? Выкрав без единого выстрела фотокамеру и альбом с мертвецами, Егор увез Свету на дачу к Артюхину. Артюхин ехал на такси, Егор со Светой на мотоцикле. Пошел дождь. Света, промокшая до нитки, крепко держалась за Егора и молча обдумывала важные темы: где взять дозу, как выйти из ломки, зачем ее увозят? Улицы и дороги превратились в реки. Ветер порывами сшибал мотоцикл, его было не просто удерживать на ходу. Мотоцикл швыряло из стороны в сторону. Света залипала, один раз даже чуть не упала на повороте. Вскоре она уже грелась у камина, одетая в длинную тельняшку. Высохшая и голодная она с поджатыми коленями задавала вопросы: - Зачем ты нашел меня? Это же глупо. Ты не способен на такое. Ты и пальцем никогда не шевелил для удачи. И вообще, зачем тебе фотокамера? Мне плохо. Дай мне уколоться. - Заткнись, дура. Поешь сначала. Выпей вина. Егор поставил перед ней горячую пиццу с грибами, бутылку вина и высыпал горсть трамала. - Про герыч, забудь. – Сказал он. - Ты в плену. Хреново выглядишь. - Без тебя знаю. Открой вино. Артюхин не появлялся трое суток. А к его приезду Света была уже почти в норме. Только чихала все время и мерзла. Разговор оживился на полу слове, после того, как Артюхин узнал, наконец, фамилию Егора. - Так, значит ты Блавцкий у нас, - ухмыльнулся он. А потом он к Свете обратился: - А, ты значит Руднева!? Артюхин ходил по комнате от камина к дверям и спрашивал: - Где фотокамера? Где альбом? Егор отвечал: - Не твое дело. Сначала ты говори. Почему тебя зацепила моя фамилия? Нервничая, Артюхин говорил и потирал сухие руки, словно стряхивая с них вековую пыль: - Такая встреча невозможна. Это немыслимо. Чтобы Руднева и Блавацкий встретились в этом огромном мире – абсурд. Нереально. - Не такой значит и большой этот мирок, - говорил Егор. – Мы со Светой, может быть, тысячу лет назад должны были встретиться. - Только вот расходиться вы не должны были в таком случае, - заявил Артюхин. - А это уже к судьбе претензии, - сказала Света. – Зачем вам камера? А потом она говорила Егору: - И альбом еще. Зачем? - Ты сначала нам скажи, где взяла ее? - сказал Артюхин. – «Ловец душ» где взяла, я спрашиваю? - Вы знаете? - удивилась Света. А потом она огрызнулась: - Дедушка подарил. - Что ты знаешь про этот ящик? - С объектива нужно крышку снимать, - швырнула она и отвернулась. - Этого мало, - настаивал Артюхин. – Больше говори. - Кто ты такой, чтобы я перед тобой отсчитывалась? – спрашивала она и смотрела на него искоса. Артюхин поклонился в пол тона и мягко изрек, представляясь: - Артюхин Михал Дмитрич. А теперь выкладывай, зачем ты послания оставляла Егору на дорогах? - Ничего я ему не оставляла. Вы бредите оба. - А, выставку на Гоголевском бульваре, не ты закрутила? - Нахрен мне это нужно. Егор вскочил с кресла и взял Свету за голову. Глядя ей в глаза, он твердо спросил: - Туристическое агентство. Ты работаешь там? - Какое нахрен агентство, - простонала Света и попыталась освободить голову, но сделать ей этого не удалось. Егор крепко ее держал. Тогда она крикнула: - Я вообще забыла про тебя. Ты всего боишься. Ничего не хочешь. Отстань. Слезы брызнули из ее глаз. И Егор отпустил ее. Она расплакалась. Сквозь слезы она говорила: - Я думала, что это ты… Я думала… А ты все испортил. Почему ты не ограбил банк? Зачем ты увез меня сюда? Что вы хотите? Дайте мне уколоться. Егор спросил: - Что ты знаешь про камеру? - Она коллекционирует души. - А меня ты зачем сфотографировала? - Потому что бред все это. Лажа. Этого не может быть. Я не верю в это. Дедушкины сказки меня достали уже. Он был психом. Дайте мне уколоться. - Обойдешься. Ты не в том положении чтобы требовать. Кем был твой дед при Сталине? - Человеком, - огрызнулась Света. – Что еще? Егор сказал, что он был не просто человек, а сотрудник НКВД. Занимался мистикой. - Не дед работал в ЧК, - поправила Света. – А прадед. В разговор встрял Артюхин. Он сказал: - Стоп. Стоп. Придержите лошадей. Я кое-что хочу добавить. - Говори. - Блавацкая первая взяла камеру в руки. Руднев уже потом ее перехватил. А камера должна передаваться по наследству. Она принадлежит Егору. Света молчала и смотрела сквозь вещи. Что-то происходит грандиозное. - Остается узнать лишь одно, - сказал Егор и направил на Артюхина ствол пистолета. - Тебе-то что нужно? Кто ты такой? ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ. ПОСВЯЩЕНИЕ. Сцена 1. Что дальше? Артюхин замер перед реальностью смерти. А фотокамеры он так и не увидел. Егор приставил дуло пистолета к его голове. - Кто ты? Но Артюхин ему не ответил. Глаза его вспыхнули, как электроды сварочного аппарата. Егор на время перестал видеть окружающий мир. А когда зрение вернулось, то старика уже не было. Комната была уже не той что прежде. Теперь это был старый чулан. Рваный свет заглядывал через щели в стенах и скалился неизвестностью. Сыро. Пахнет мышами, плесенью и дымом. Света сидела на полу возле металлического ведра, в котором горели старые книги. Егор опустил пистолет и почувствовал, как голодные метаморфозы детского противоречия жадно лязгают зубами у каждой не законченной мысли. Он не мог пошевелиться. Его снова как в цыганском доме сковало прошлое. Но прошлое меркло, таяло, исчезало. А Света тихо выла за его спиной: - Этому есть объяснение. Нам подсыпали каких-то психотропов. Наше сознание поместили в иную реальность. Вопрос только в какую? - В альтернативную, - ответил Егор. - В Кащенко бешеные скидки, - сказала она. - Места нам уже заказаны. Она говорила это, а сама не верила в происходящее. Разговором она глушила измену. А, что если дедушка не врал ей? Вдруг это правда? Иногда ей удавалось себя успокоить, когда незаметно поглядывала на Егора. Егор с опущенным пистолетом стоял, повернувшись к ней в пол оборота, и смотрел сквозь вещи. Но детские домыслы уже не доставали его как прежде. Егор просто смотрел вникуда. Я - песчинка в океане пространства. А у времени, вообще ограниченный лимит, думал он. Минут через пять, когда внутренние конфликты сознания были отчасти разрешены, Егор обнял Свету и негромко сказал: - Камеру я спрятал на заднем дворе. Света прижалась к нему и хитро спросила: - А ты уверен, что здесь есть задний двор? - Это тебя беспокоит? – улыбнулся Егор. - Расслабься. И никуда не уходи. Поднявшись на ноги, он указал на нее двумя пальцами и повторил: - Никуда не уходи. Заднего двора конечно не было. И садов коллективных тоже. Только река текла узкая, и камыши лохматые гнулись как маятники. Широкие пляжи – пепельные и горбатые. Тропа вдоль реки. Егор обошел сарай в надежде увидеть небольшой камень, под которым он сделал тайник. Камень оказался на месте. Покрытый мхом, он лежал в камышах, словно памятник недоверию. Артюхину верить нельзя... И поэтому камера, и альбом с мертвецами теперь в нужных руках. - Ты правильно сделал, что спрятал это, - выскочив из дома, заявила Света. – Вдвоем мы разберем этот бардак. - Я тебе говорил это пол года назад, - наехал Егор. – Только вдвоем можно разобраться с чем угодно. А по одиночке? Тупик. И вообще, сначала чувства нужно воспитывать в себе, а потом их нужно беречь. А еще тайна нужна. Тайна для двоих. Такая тайна, чтобы любовь становилась мистикой. - Мне это нравится, - согласилась Руднева. – Мистика любви! Круто. Даже немного пугает. - Мистика любви это самая опасная вещь на свете. Мистика обретения чувств. Мистика сохранения чувств. Мистика устранения чувств. И только нам решать, что конкретно мы практикуем. Небо хмуро пенилось темно-синими бурунами, сильный ветер гнал их в сторону слабой надежды. Солнце билось в истерике, и случайные всполохи его проникали на грешную землю. На другой стороне реки за широкими пляжами грудились невысокие серые скалы. А еще дальше громоздились вершины покрытые ледниками. Куда не глянь, во всех направлениях – сверкающие ледники вдалеке. Егор держал в руках деревянный ящик и не верил в то, что это происходит с ним. Камера излучала странную вибрацию, словно молитвенную исповедь украденных душ. Не выдержав такого давления, Егор положил ее на камень и отошел. Спросив у Светы не чувствует ли она как дрожит камера, он закурил. Света взяла камеру и качнула головой: - Ничего, - сказала она. – Все нормально. - Наверно ты привыкла к нему. - Наверно. А может, я его не чувствую, как ты. Ты же у нас Блавацкий! Здесь явно прослеживаются родственные узы. Эта вещица твоя по праву. Я же хапнула ее руками товарища Руднева. Мне не понять силу камеры. А Артюхин твой, еще тот жук. Хотел себе забрать реликвию твоего рода. Козел. - А, знаешь, что, - вдруг сказал Егор. - Ты наркоманка, сидевшая в тюрьме, барыга и вор, вдруг используешь слова, которые совершенно не твоего полета? Как это тебе удается? - Гены, - усмехнулась она. – Предки постарались. - Что же они с воспитанием лоханулись? - Ты опять за старое? – рыкнула Света. – Лучше не начинай сейчас. Ты и так что-то сделал со мной. - Это точно, - согласился Егор. - По крайней мере, ты перестала ржать как истеричка. И колешься раз в десять меньше. По крайней мере так было при мне. - А знаешь, почему я ушла от тебя? – вдруг сказала она. - Вот уж действительно интересный вопрос, - рассмеялся Егор. - Мы выясняем отношения на рогах у черта и нам до фени от данного обстоятельства. Мне это нравится. Конечно, - усмехнулся он. – В жизни нет ничего более важного, чем творчество и любовь. Ну и что? Почему ты ушла? Хотя, знаешь, мне это не очень сейчас интересно. Впрочем, говори что хочешь. - Теперь я не хочу говорить, - фыркнула она. – Ты опять все испортил. И слушать тебя не хочу. Твои мысли… твои слова… Щеки и нос ее покраснели. И она отвернулась, чтобы скрыть свое настроение. Света душила его и прятала в себе, чтобы не расплакаться. А слезы вот-вот появятся на ресницах. Глаза уже насквозь промокли. Она попросила сигарету. Егор дал ей сигарету и сказал: - Хочешь, я покажу тебе свой талисман. - Покажи, - выдохнув облако дыма, сказала Света. – Интересно даже. С каких это пор ты носишь талисманы? - С войны, - ответил Егор. - Ты не говорил. - Ты не хотела слушать. Света, как дурочка показала язык и отвернулась. Она всегда поступала так, когда знала что не права. Егор достал из паспорта письмо обгоревшее и кровавое. Развернув его, он сказал, что это письмо ему передал армейский друг перед смертью. Послушай. Вначале молитва: - «Спаси, Господи, и посланныя в службу, путишествующия, отцы и братию нашу, и вся провославные христианы». - Солдатик этот детдомовский был. Ему никто никогда не писал на самом деле. Поэтому он напишет сначала себе, а потом читает вслух от имени матери. Все ребята знали это. И приходили его послушать. А перед смертью он мне это письмо отдал, и сказал: - Пусть оно защищает тебя. Вот что там написано: - Здравствуй дорогой сынок. Соскучилась без меры я по тебе. Давно что-то ты не писал. Как поживаешь там? На рожон не лезь. Береги себя. Сестренка твоя Лизонька замуж выходит через месяц. Уже заявление подали… Потом письмо обрывается почерневшими от огня краями. А с оборотной стороны написано, словно кровью: - Возвращайся скорее. Егор прочитал письмо, сложил его и сказал, что теперь это его талисман. А Света ему возразила: - Какой же это талисман, если его первый хозяин умер? - Он умер на моих руках, - заявил Егор. – Он был жив еще, когда я его нес. Задыхаясь, он сказал мне, что это письмо забрало его жизнь, и, другая жизнь теперь ему не нужна. Теперь оно будет только оберегать. Это мистика смерти. - Ты не рассказывал, - растерянно сказала Света. - Я тебе еще многого не рассказывал. Помнишь? Ты не хотела слушать. Ты твердила, что спортивные машины это секс. А я тебе говорил, что небесные эльфы строят из облаков дворцы, и что оргазм в облаках это не дешевый минет на заднем сидении кабриолета. Нужно только научиться летать. Ты говорила, что деньги не полюбят тебя, если ты не полюбишь их. А я говорил, что все золото мира легко помещается в руке у спящего малыша. Помнишь? - Помню. - А, помнишь, мы придумали планету белоснежных тигров, - говорил Егор. - Они грелись в лучах заходящего солнца, а потом с приходом ночи их шерсть светилась в темноте. Тигрята играли, как неоновые мотыльки, а их родители мирно лежали на вершинах холмов и ждали рассвет. Среди них были два одиноких тигра: - изгои – ты и я. Нас прогнали из стаи, потому что мы были не такие как все. Нам всегда было нужно больше света, и поэтому мы долго шли на запад за нашей звездой. А когда мы возвращались обратно в стаю, на востоке уже горела новая, еще более яркая звезда. Как она называется? - Она называется – «Ты Есть», - сказала Света. - Да, - согласился Егор. – Ты Есть. А потом Света сказала: - Однажды нас прогнали в пустыню уже навсегда. Мы долго шли под луной, умирая от жажды. И я попросила тебя, чтобы ты сжал свои челюсти на моей шее. Ты загрыз меня на той планете, чтобы я возродилась здесь на земле. А потом и ты умер там. И мы встретились с тобой год назад в Москве, вспомнили нашу планету тигров и решили взорвать ее. Мы еще поняли тогда, что и на Земле мы изгои. Мы и здесь не такие как все. Нам и здесь нужно чуть больше чем всем остальным. - Все было именно так, - соглашался Егор. – Потом через несколько дней по телевизору сказали, что где-то в космосе что-то взорвалось немыслимое. Света усмехнулась с какой-то злой грустью неземной и сказала: - Оказывается, наша планета тигров была очень большой и важной. - Конечно. Ее же придумали мы. Мы можем придумать любую сказку, любую тайну. И тайна начнет существовать во вселенной. Самое главное чтобы психика и эмоции были напряжены. А потом Света сказала, что взрыв - это рождение новой вселенной внутри старой. Как у живых организмов, - сказала она. - Космос тоже живой. - Кто бы сомневался, - согласился Егор. И Света добавила: - А Смерть двух изгоев подарила вселенной новый мир, новую жизнь, нашу жизнь, нашу любовь. Ты говорил, что и землю можно уничтожить, придумав, как это будет, чтобы мы в другом, лучшем мире воплотились с тобой и снова встретились там. Ты говорил, что этот дерьмовый мир не наш, и что мы должны сейчас быть где-то в другом месте. Ты говорил, что можно вызвать цунами, разбудить вулканы, и взорвать солнце, чтобы убить землю. - Я говорил это, не подумав, - сказал Егор. – Я вовсе не хотел, чтобы Индонезию смыло. - Я тоже не думала, что это может быть так серьезно. - Сказала Света и осмотрела вершины гор. – Я надеюсь, вулкан не проснется здесь. И, вообще, где мы? Могу точно сказать, что это не Москва. Как называется это место? Услышав ее, мир словно ответил: издалека послышались раскаты грома, напоминающие слово ШАМБОЛА. Внезапно Егор очнулся от гипнотических вибраций. Он спросил: - Где моя фотография, которую ты сделала этим проклятым ящиком. - Не знаю, - пожала Света плечами. – Может, дома на стене висит. А, может в архиве. - Ума-то много, я посмотрю. Нам нужно что-то придумать. Егор задумался ненадолго, а потом предложил дать камере новое имя. И Света согласилась. Решено было назвать ее - «Возврат Души». - Сфотографируй меня еще раз. - Сказал Егор. - Да без проблем. Хуже не будет? - Хуже не бывает. Ты посмотри, где мы. - У черта на рогах, - кивнула Света. Потом она сказала, что вся ее жизнь неправильная, и что именно по этому она села на героин. Егор ей ответил: - У меня тот же случай. Всю жизнь я мучаюсь, чего-то ищу. Не могу найти. Домыслы меня заколебали. Не хватает чего-то мне. Наверное, света. Не боюсь повториться: мы и встретились с тобой лишь потому, что каждый из нас ждет от жизни чего-то большего. Ты, например, устала быть самостоятельной и хочешь просто женщиной быть хрупкой, чтобы тебя вели, тобой руководили. Ты хочешь денег и яхту. А я хочу найти человека, чтобы не предателем был и даже не помощником, а попутчиком. Чтобы вместе идти с ним одной дорогой. Нужно только придумать, куда и зачем. Вот если бы мы с тобой придумали это, тогда… но ты выбрала героин. Героин - не мой стиль. Я сниму тебя с героина. Не смотря ни на что, мы вместе. Ты – есть. Как наша звезда. Я знаю. Ты – есть. - И Ты – есть, - Сказала она. - Это главное. Наладив фотокамеру, Света попросила Егора встать у реки и сказала, что посмотреть фотокарточку можно будет только дома после проявки. - Сейчас это не важно. Кстати, ты сама-то случайно не попадала в кадр? - Нет, - уверенно ответила Света. Сцена 2 Чужие здесь не ходят. Но, вокруг никого. И вокруг тишина. И опять-таки страх… И страх, напрягаясь в тугих сухожилиях, тяжело обнимает грудь. А в стеклянных глазах грубый страх черной вспышкой сияет, и ты понимаешь, что это последний твой ход. Но ты продолжаешь идти вперед. Здесь можно бежать, но лучше ползти, если хочешь летать. Впереди только страх. Назад не смотри. А страх здесь живой… Страх здесь живее музыки ветра, который блуждает по пустым водостокам мертвого города. Страх здесь живее, чем взгляд тонущей псины, живее, чем плач палача. Отдайте страху часть светлой надежды, и он заберется под ногти, просочится в суставы, завоюет сознание. Где-то впереди раздался выдох, такой тяжелый, что кажется, будто вырвалось на волю многоликое зло. И Егор осознал, что, войдя в лабиринт, он совершил последнюю свою ошибку. Господи, как страшно здесь. И темно. Никогда еще не видал Егор такой пронзительной тьмы. На ощупь Егор медленно шел по туннелю туда, откуда доносились вопли и плач миллионов пойманных душ. Стенания плыли издалека. Липкое эхо подхватывало их, и они блуждали, натыкаясь на препятствия стен, отражались и, проникая в центр сознания мучили и терзали. Может, это не стоны, может вовсе не плач, но так уж выходит, что слышишь такое и постигаешь течение мыслей в пространстве немом таком же огромном как незаконченный сон. Бесформенное воображение невольно лепило из вибрации слышимых звуков проявление невидимых мук. Господи, как страшно здесь. И темно. Полная темнота, - лишь пальцы чувствуют шершавую поверхность стены. Душно. Вверх, вниз, вправо, влево – тьма. Каждый сантиметр пути – страх. Каждая секунда пути – страх. Мысль – страх. Память – страх. Страх – страх. Пальцы рук нащупали угол стены. Поворот. Ступени вниз. Каждый шаг труден. Постойте. Прислушайтесь. Слышите? Крик чьей-то боли отправился в путь. Приближаясь, он начал менять свой образ мрачной печали на образ печального мрака. Детский плач разбитого колена, балансируя на атомах темноты, приближаясь, перетекал в боль утраты юношеской любви, преображался в зрелый ужас тоски и уже ненавидел себя самого. Слезами старческого одиночества, ужас крутился вокруг Егора. Егор слышал эту агонию, чувствовал ее рядом с собой, знал о ней, так много, так явно, что казалось, будто смертное ложе его теплой души находится внутри зябкого тела. Озноб тронул шею и грудь. Рука машинально скомкала воздух. - Нет, - шепнул чей-то голос. – Не прогоняй меня. - Кто здесь? - Неужели ты не узнаешь самого себя? – плыли слова призрака. - Позволь мне остаться с собой. - Позволяю, - не думая, ответил Егор, и даже чуть не упал от головокружения. Должен был Егор почувствовать какие-то перемены в глубине своих мыслей, но не было их; ни перемен, ни мыслей. И только туннель этот ведущий куда-то перед глазами как черная пасть висит неподвижно. А потом вдруг Егор опомнился, словно проснулся во сне, и стало ясно ему, что душа-то его вернулась обратно в тело. Но туннель никуда не исчез. Света со свом фотоаппаратом не появилась. И Егор пошел вперед на шорохи и голоса. Крик чей-то знакомый отправился в путь: - Милый, ты же знаешь, как я люблю тебя. Кто-то кричал издалека: - Это не кино. Это не кино. Солнечное сплетение дернулось, подталкивая к горлу сгусток желчи. Домыслы странно сцепились, сплелись с памятью, но не душили, а только мелькали тусклыми искрами и гасли, таяли. Ступени закончились не большим залом. Здесь было чуть светлее, чем в туннеле. Свет, едва видимый проникал в этот зал из коридоров тусклых и разноцветных. С потолка смотрел собранный из разноцветных камней мозаичный глаз. Чудовищная мозаика вдавливала в пол своим взглядом. Невыносимо было стоять под этим всевидящим оком. Взгляд словно копался в душе, выворачивая на изнанку все самое сокровенное: - «Не ищи меня», «Милый, ты же знаешь, как я люблю тебя», «Почем твое счастье», «Это не кино», «Пусть это письмо защищает тебя». Нужно скорее убраться отсюда, спрятаться, забыться. Но куда? Как? Обливаясь потом, Егор, перебирая ватными ногами, как пьяный ввалился в бледно-зеленый коридор. Страх исчез куда-то. С каждым шагом Егор переставал воспринимать этот коридор в том его смысле, в котором воспринимаются коридоры. Теперь здесь не было стен, потолка, пола. Свет болотный лился отовсюду. Чем дальше Егор продвигался вперед, тем ярче становился свет. Егор шел, и словно засыпая на ходу, в полу бредовом состоянии коверкал анализ происходящего. Он, как будто не понимал, где находится, и изо всех сил старался вспомнить кто он такой, откуда пришел, и что делает здесь. Внезапно яркая вспышка включила его словно робота электрический ток. Егор осознал себя. Память вернулась. Вернулся шок. - Что за чертовщина, - сорвалось, когда он увидел человека завернутого в кожаный плащ черного цвета и со шляпою черной на голове. Глаза незнакомца были спрятаны за черными очками, словно он слепой. - И незачем так ругаться, - сказал незнакомец. Опасаясь всего на свете, Егор стал обходить его, чтобы рассмотреть не приближаясь. Незнакомец поднял руки вверх, повернулся на триста шестьдесят градусов и, демонстрируя себя, сказал: - Я безоружен. Незнакомец скинул плащ и замер. Он стоял в белом парадном мундире капитана первого ранга и спрашивал с отеческой твердостью: - Ты прячешься от меня? Егор ему отвечал в пол голоса: - Возможно. - Меня удивляет иногда человеческая неопределенность. Конкретнее, пожалуйста. И яснее. Извольте. - Нет. Хотя, наверное, да, – отвечал Егор. Что-то в его мыслях запуталось. Ясность мышления притупилась. И незнакомец сказал: - Ясность вернется. - Что тебе нужно? – наконец, спросил Егор. – И, где я нахожусь? - Вот видишь! – рассмеялся незнакомец. - Можешь, когда хочешь! Конкретный вопрос это хороший вопрос. Заметь, к тебе вернулась ясность мышления. Вуаля. На твой вопрос, что мне нужно от тебя, я пока не стану отвечать. Зато отвечу на другой. Ты хочешь знать, где ты находишься? О, это не простое место. Это мой дом. Я здесь живу. Он выдержал паузу, затем щелкнул пальцами и добавил легко и непринужденно: - А еще я живу здесь. Все изменилось вокруг. Теперь они в сумерках стояли и смотрели на статую свободы. Незнакомец снова щелкнул пальцами и произнес: - И здесь я живу. Теперь они смотрели на Эйфелеву башню. - Я живу везде, - говорил незнакомец и с каждым следующим щелчком показывал Егору что-то новое. То перед Егором появлялись Египетские пирамиды, то пирамиды Майя, то появлялись трущобы в странах третьего мира, то роскошные виллы на Гавайских островах. Перед Егором проносились видения, в которых незнакомец демонстрировал уродство человеческого духа рядом с вычурной красотой архитектурного великолепия, силу человеческого разума рядом с невыносимой стойкостью систематического алкоголизма. Незнакомец показывал Егору многое: то храм то бордель, то роддом то морг. Егор смотрел и молчал. Говорил незнакомец: - Я живу среди этого. Это мой мир. Егор увидел перед собой ворота. Сверху была табличка «оставь надежду всяк сюда входящий». - Прогуляемся? – спросил незнакомец. - Почему бы и нет? - Тогда вперед. Егор в сопровождении незнакомца прошел через ворота и остановился на вытоптанной площадке. Со всех сторон, демонстрируя мистическую силу власти, громоздились сторожевые вышки, и заборы из колючей проволоки - концентрационный лагерь. - Но это же…?! - ДА, - заметил незнакомец, - АД, если хочешь. Незнакомец опустил свою руку на плече Егора и сказал: - Спроси? - Кто ты? - Я люблю конкретику, – расхохотался незнакомец. Незнакомец поднял голову к небу, и словно читая молитву, произнес, соглашаясь с самим собой: – В разные времена меня называли по-разному. Меня называли Сатана. Меня называли черт, Люцифер, Вельзевул. Меня называли Хенрих Крамер, который написал руководство для охотников на ведьм, меня называли дьявол и Воланд, Джордано Бруно и Мефистофель, Парацельс и Кассандра, Демиург и Легион, Торквемада и Клод Фролло. Меня называли по-разному, Блавацкая и Руднев, а теперь мое имя Егор. И пускай оно не пугает тебя. Дьявол принял образ самого Егора. Он снял солнце защитные очки и со словами: - Ну, как, тебе нравится? – протянул их своему новому другу. Егор не смел посмотреть ему в глаза. Сатана говорил: - Черные очки слепого путника обкрадывают взгляды, но указывают дорогу. Одень их, и тебе станет легче жить. Не видь ты половину того, что видно тебе и, мир превратиться в законченную модель, пустую и безнадежную. И тогда не нужно будет тебе размышлять о душе своей и своем предназначении. Просто отдай мне добровольно душу, надень очки и тебя отпустят навсегда твои домыслы, замыслы, вымыслы, противоречия, ясность и иллюзии. Стань свободным от предрассудков. Освободись от свободы. Возьми очки. Ну же! Поверь, так живут почти все. Повесь на глаза шоры. Стань пустым, как многие. Смотри на мир как все. И пойдем со мной. Я тебе покажу единственный выход. Ты согласен? – спрашивал дьявол, имеющий образ Егора. И Егор ему отвечал как себе: - Я не надену твои очки слепого путника. Пусть их носят другие. Только не я. Дьявол раздавил очки ногой и сказал: - И не жаль тебе других? Им тоже не сладко. - Каждый сам выбирает путь. - Ответил Егор. А, дьявол возразил: - Если только этот путь не навязан обманом. Потом дьявол опять улыбнулся и сказал, но уже в пол голоса, осторожно: - Ты мне нравишься. Мне нравятся такие люди как ты. Другие же, подобные Фаусту не слишком мне интересны, ибо ждали они меня. Люди вроде тебя интересны мне потому, что они составляют основу моей силы. Моя сила заключается не в тех, кто готов на все, дабы со мной встретиться, а именно в тех, кто не желает моего участия в своей жизни. Отказываясь от моей помощи, ты делаешь меня сильней. Я чувствую в себе такую мощь благодаря тебе, что самому страшно делается. Если я начинаю помогать, то поверь, моя помощь очевидна. Ты можешь меня ослабить, приняв мое предложение. Смотри, как хорошо получается для твоих морально этических принципов - ослабив меня, ты поможешь другим, и вдобавок у тебя наладится жизнь. У кого в жизни все окей если даже он в болте квакает, и кому не о чем беспокоиться в силу своей внутренней пустоты, поверь – они со мной. Вот ты, к примеру, мне нравишься. Я бы мог помочь тебе по настоящему. Тем более, что уже я тебе помогал, пока твоя душа у меня находилась. Чего ты хочешь? Егор сделал вид, что не понял его. Дьявол покачал головой и улыбнулся. Егор с предельной ясностью осознал, что видит самого дьявола, который носит его лицо. И говорит этот дьявол речи, достойные уважения. О, это были ужасные минуты. Ноги начали подкашиваться. Егор готов был рухнуть на землю. Но Сатана, превращаясь в женщину, так ласково и приветливо улыбнулся глазами жрицы любви, что Егор нашел шаткое равновесие чувств и продолжил свой разговор: - Я поражен. Ты вовсе не такой, каким я тебя представлял. - Что, не такой уродливый, как на картинах? – спрашивала жрица тантрических ритуалов, сексуальных мистерий. Она прямо сейчас готова была танцевать, соблазняя развратных шейхов, девственных офицеров и непорочных монахов. Но, она занята разговором, а не развратом и, Егор отвечает ей: - В общем да, - говорит он. - Если ты дьявол, то надо сказать от совершенства ты ушел не далеко. Ты красив. Или красива. Как будет угодно. Но это так. - Ну, не говори. Не льсти мне. Чаще всего я выгляжу как злодей. Хотя…у Врубеля я достаточно привлекателен в обличие мыслителя. Однако личину мысли нельзя даже близко поставить рядом с совершенством. Мысль ничтожна. Так что не льсти мне. Не нужны мне эти жертвы. Я не есть совершенство. А в остальном, ты прав. Зачастую меня рисуют настоящим злодеем с видом чудовища. Но это не так. Наверное, ты бы хотел, чтобы у меня были рога и копыта, а по земле волочился хвост. Ха! Это же смешно!!! У меня пока хватает двуногого материала. Мне больше нравится вид ребенка с умным лицом, который в силу своего эгоизма заставляет страдать свою мать. Зло приходит в обличье добродетели. Ты разве не знал? Дьявол преобразился в мальчишку лет шести. У него были большие голубые глаза и светлые, длинные, зачесаны назад волосы. Малыш улыбнулся. - Ты сказал, что тебя зовут Сатана, – утвердительно произнес Егор. – Это я могу понять. - Потом он спросил: - Почему Хенрих? - Я тебе объясню, – говорил мальчик, заглядывая в глаза Егору с детским восторгом. - Дело в том, что однажды я написал бессмертное произведение «молот ведьм», – продолжал говорить он, почти уже касаясь Егора своими детскими пальцами. - Как ты думаешь, скольких я тогда поимел священнослужителей и простых смертных? Многих. Очень многих. - А Джордано Бруно? Почему он? Егор был не в силах оторваться от ясных очей Люцифера. Но слишком долго это продолжаться не может. Было выше человеческих сил так глубоко смотреть в его сущность. В конце концов, это же не глаза преданной собаки. А Мефистофель виляя хвостом продолжал говорить: - Тебе все равно не понять. И моя сущность здесь не имеет значения. А зовут меня Джордано Бруно лишь потому, что его посчитали богохульником. А это, знаешь ли, карается смертью. Или ты не согласен? Если так, то тебя ожидает костер. Меня называют Воланд потому, что дали мне это имя, впрочем, как и все остальные имена. В ком-то я проявляюсь больше, в ком-то меньше. Кто пускает меня в мир через себя, кто держит при себе. Очень не многие воюют со мной. Глупцы! Воюя со мной, они уже меня утверждают. И лишь не многие из тех, кто рискнул родиться на этой планете, не в моей власти. Они кстати на счету, как у Бога, так и у меня. Я уважаю их. И тебя я уважаю. Ты один из немногих. А, знаешь, что сказал Петрарка? – спрашивал Мефистофель, превращаясь из пуделя в мальчика лет шести с голубыми глазами и светлыми волосами, зачесанными назад. - Нет. Я не знаю, что сказал Петрарка. - Петрарка сказал: – «я - пока еще один из многих, хоть и неотступно стараюсь всеми силами стать одним из немногих». Он был не дураком. Еще был интересным один человек – Иисус Христос, но это отдельная тема. Впрочем, я скажу, что царь царей, как прозвали его евреи, должен был, по их мнению, устроить восстание и пролить кровь римлян. Однако вместо этого он пожелал пролить собственную кровь и подобно Сократу увековечить свое учение ценой собственной жизни. - Но, и Бруно тоже пошел на костер добровольно, – возмутился Егор. - Подобный жест не обязывает учение, и тем более он не обязывает учителя стать проводником веры. Будда не убил себя образом жизни аскета. Близость смерти натолкнула его на мысль о серединном пути. А возьми Магомета. Ты разве не видишь, что вера становится нужной, когда остро начинаешь осознавать, что ее нет. Тут, как в бизнесе, если ты понял, что хочет от тебя человек, и если ты ему это предложил, то все будет в ажуре. Из-за такого положения вещей иногда мне бывает так грустно, что хочется плакать. Щеки и нос малыша покраснели, из глаз его покатились слезы. Никогда раньше Егор не видел, как рождаются в больших глазах детские слезы. В этот процесс была вложена такая мощь, такое смятение, такая глубина, что невольно немеешь, когда хочешь спросить; глохнешь, когда хочешь услышать; живешь, когда хочешь умереть. - Мне плевать на любого из вас, - говорил дьявол, и слезы его рождались. - Но видит Бог, мне никогда не понять, что такое человеческая душа. Мне никогда не понять что такое любовь. А, я хочу, - совсем уже раскапризничался пацан, – хочу. Дайте мне попробовать любовь. Полюбите меня. Позвольте мне полюбить кого-нибудь. Тут он начал громко реветь. Егор был поражен. Ему захотелось успокоить мальчишку. И в то же время… как это все нелепо!? Малыш вдруг остановился, перестал плакать и от души рассмеялся. Он просто светился от счастья. - Я сейчас тебе кое-что расскажу, – сказал он. - Главное придай этому, как можно больше значения. Пригодится. Я посмотрел бы с улыбкой на того, кто скажет, что мир нормален. Я больше чем уверен, что таких болванов наберется не мало. То, что я тебе сейчас расскажу это твои мысли, папа. Посуди сам папа, - говорил ребенок, а Егор слушал и не верил, что Сатана его называет папой. - Тому, кто видел мир без предрассудков, он уже кажется самым чудовищным из всех нераскрытых обманов. А первоклассный, элитарный маразм, сконцентрированный в бездарном переплетении нейронов человеческого мозга это самый безнадежный эксперимент. Все возможные качества человеческой психики, все процессы возникающие в сознании человека – это безотходное производство заблуждений. Сознание - вообще гигантский завод. Тупой рабочий повернет нужный рубильник, и технологический процесс начнет свое грязное дело. Электричество напряжется в межнейронных цепях, конструкторские бюро приступят к проектированию таких чувств, как страх, любовь, ненависть, грусть, тоска, счастье… Курьеры и электронная почта засуетятся, передавая, схемы и чертежи рабочим, которые обработают заготовки, небрежно отполируют, и отправят детали в сборочные цеха. Грубый мастер соберет механизм готовой натуры человека, и несовершенный агрегат развалится на испытательном стенде жизненных ситуаций. Обломки переплавят и запустят процесс по-новому. Я смеюсь сквозь слезы. Каждый, кто расценивает свое рождение, как самое важное событие - безнадежен. Счастье его лишь в том, что он не знает этого. Хуже обстоит дело с теми, кто догадывается о своей безнадежности. Потому что кто опускается на колени или стоит в полный рост ничего не стоит и не значит, в жизни не существует чего-то, что может быть важнее другого. А знаешь почему? Потому что все умирают. Обернись к смерти и спроси у нее, - в чем смысл жизни? Как ты думаешь, что она ответит тебе? Смерть рассмеется тебе в глаза и потянет за руку. Единственное, что стоит внимания это - контроль заблуждений: отслеживание самого себя, корректировка инженерной мысли, усовершенствование технологий, перепрофилирование рабочего состава, обучение новых кадров, а так же шпионаж за конкурирующими заводами, вербовка административных лидеров, диверсии и саботаж вплоть до вывода из строя коммуникативных сетей противника, ложных тревог в системе охраны и, наконец, безоговорочной капитуляции генералитета. Дьявол поднялся над землей и продолжил говорить, улыбаясь со слезами на глазах. - Я плачу от смеха и смеюсь сквозь слезы, - говорил он. - Мышиная возня за право назваться лучшим заводом однажды начнет восприниматься тобой, как абсурдный поединок между водой и водой, небом и небом или любовью и любовью, или хотя бы любовью и ненавистью, счастьем и горем: - все едино. Глупо устраивать состязание между хромыми черепахами на трассе длиной в бесконечность. Неважно, если даже дикие лошади выступят против улиток, победителей не будет, а судить будет смерть. Можно дотронуться до косы собственной смерти и слегка надрезав ложное чувство неуязвимости, набросать новую схему отношения к миру. Личные претензии к Богу или судьбе это - нелепые обвинения, посылаемые кусту розы за то, что шипы колются больно, а не нежно. Оскорбленное самолюбие ни что иное, как крик о помощи в безлюдной пустыне. Невозмутимое чувство собственной правоты больше похоже на ледяную статую правосудия оставленную под солнцем, чья талая вода поможет взойти в пустыне кусту розы с ядовитыми зубами вместо шипов. Почему изумляешься этим словам? – Сажу - не должно быть таинственности, должна быть тайна. Спросишь - Что за спиной? Отвечу – тяжелая ноша памяти. Спросишь – что позади? Отвечу – исток. Спросят – кто ты? Ответь – свет. Спросят – где ты? Ответь – во мраке. Скажут – ты скушен. Ответь – ну и что. Скажут – ты весел. Ответь – что из этого? Подумаешь – зачем? Реши для себя – придумаю, когда придет нужное время. Подумаешь – что дальше? Реши для себя – какая разница. Увидишь закат, - вспомни о восходе. Услышишь звон колокольчика, - воскреси в памяти гром. Почувствуешь раскаленное солнце, - вспомни о влажном дыхании леса. Сожмешь пальцы в кулак, - посмотри внимательно. Вдохнешь для слова, - выбери момент. Почувствуешь цепи, - останься свободным. Познаешь любовь, - не жди и не требуй. Почувствуешь печаль, - рассмейся. Если время, - то вечность. Если мир, - то полностью. Если бежать, - то быстро. Если дышать, - то ровно. Если писать, - то верно. Если читать, - то слово. Если вникать, - то в смысл. Если жить, - то долго. Если долго, - то будь счастлив. На это Егор сказал дьяволу: - Отпусти души людей, которые попали в кадр и они станут счастливыми. Дьявол рассмеялся: - Счастливыми? Вот уж глупость наивная. Кстати, наивная глупость и делает их счастливыми. А души их я отпустить не могу, не имею права. Пусть люди сами приходят ко мне. Как ты. А я подумаю еще, отдавать или нет. Кстати ты в курсе, что в Тибетской книге мертвых эти коридоры, в одном из которых ты сейчас прибываешь, называются коридорами БОРДО. Коридоры смерти. Ты практически умер. Страшно? Да не дергайся. И вообще, в прошлом своем воплощении ты уже получил посвящение. Может не в прошлом, может даже раньше еще. Вместе с ним и задание получил. Не помнишь? – с иронией ухмылялся дьявол. И говорил с удовольствием: - Жаль. Да не раскисай ты так. Со многими бывает. А посвящение, тем не менее, тебя обязывает. Но миссию ты пока не выполнил. Перенес ее сюда, в эту свою жизнь из прошлой. Отсюда в этой жизни проблемы у тебя с войной, которую ты ненавидишь, с домыслами и с пьянкой, которая тебе остафачила. Я знаю этих дельцов из Шамболы. Решают там что-то между собой. Простых людей с пути истинного сбивают. Задание подкинут серьезное, и крутись, как хочешь. Знаешь, что - тебе лучше вспомнить, свое посвящение. И сделать это нужно тебе в этой жизни. И тогда ты исполнишь свое предназначение. И станешь тем, кем являешься на самом деле. Поверь, каждый человек по природе имеет больше чем просто тело с болезнями, силой и мыслями. - Ты меня окончательно запутал, - сказал Егор. А, дьявол улыбнулся и сказал, что на то он и дьявол, чтобы путать таких болванов. Еще дьявол сказал: - Кстати, ты знаешь, что, и Светлана твоя имеет определенное посвящение, и что она тоже все забыла и ничего не сделала. Поэтому и героин у нее как тормоз присутствует, да тюрьма как злость. Вот так. Понял? Вы нашли друг друга. Два изгоя. Ха. Тоже мне – тигры!? - Вот здесь поподробнее, пожалуйста, - почти с вызовом сказал Егор. А, дьявол опять улыбнулся и сказал, что больше он не хочет обсуждать эту тему. Он сказал только, что ему и самому интересно, что из этого получится. - Могу только добавить, - сказал дьявол, - что Светка твоя задание получила в другом штабе. Вы с ней разными дорогами идете, но вместе и к одной цели. Вот так. Любовь – дело тонкое, а предназначение – опасное. Вместе они таких узлов навяжут… Дьявол еще сказал: - Знаю одного психиатра Григория Бейтсона. Он выдвинул теорию двойного узла. Согласно Бейтсону существуют основные предпосылки, которые приводят ребенка к двойному узлу и могут довести его до шизофрении, если он общается с матерью-шизофреничкой. Во-первых, ребенок зависит от матери и ему очень важна информация, поступающая от нее. Во-вторых, ребенок получает от матери противоречивую информацию. В-третьих, ребенок лишен возможности задавать матери вопросы, которые могли бы разрешить противоречия. В-четвертых, ребенок не может выйти из игры. И ребенок тоже становится шизофреником. Ничего не напоминает? Домыслы, например? «Милый, ты же знаешь, как я люблю тебя». А теперь посмотри на такую ситуацию: если слово «мать» заменить словом «мир», а слово «ребенок» словом «человек», то двойной узел затягивается на шее всего человечества. Человечество по определению больно. Приблизительно так: человек зависит от мира, и ему очень важно точно оценивать идущие от мира сообщения. Но, человеческий разум получает противоречивую информацию. А, еще человеческий разум не способен установить прямое сообщение с миром, потому что мир человека это его интерпретации. И потом, человек не может выйти из игры, оставаясь при этом живым человеком. Ты послушай хотя бы Коперника. Он заявил, что земля крутится вокруг солнца. Тоже мне выскочка!? – смеялся дьявол. – Земля крутится. Но, мы-то с земли с вами видим, что это не земля крутится, а солнце. Противоречиво выглядит заявление Коперника. Противоречиво. Человечество чуть не спятило, потеряв устойчивость и перестав быть центром вселенной. Эстафету по затягиванию двойных узлов перехватил Чарльз Дарвин, сказав, что человек вообще произошел от обезьяны. И человек, созданный по образу Бога превратился в обычного хищника. Представляешь, как это по мозгам въехало!? А Фрейд вообще сознание закрутил вокруг ширинки. Сознание – высшая форма психической деятельности. А, психика это душа. Прикинь, твоя душа только и хочет что размножаться. - Ты мне мозги не пудри. Все равно не запутаешь. Верить буду только себе. И никакие Коперники, Дарвины и Фрейды мне не указ. Ты лучше скажи кто такой Артюхин? Дьявол улыбнулся и принял образ Артюхина. Он поклонился в пол тона, но взгляда своего хитрого не опустил и представился: - Артюхин Михал Дмитрич. - Зачем ты это делал? Чтобы мы снова со Светой встретились? – спрашивал Егор. Дьявол смеялся раскатистым басом, превращаясь в адвоката. Закончив свое превращение он сказал, что не желает отвечать на дурацкие вопросы. А потом он сказал: - Возвращайся к Свете. И помни, что я больше не буду тебе помогать. Душу свою ты забрал. И я тебе больше не помощник. Пускай тебе Бог помогает. Но ему на тебя плевать. Как и на всех остальных. - А, как же посвящение? – спросил Егор. - Вспомни его для начала. И попроси помощи у тех, кто его давал. Только им доказательства нужны, что ты готов для работы. Работай над собой. И однажды ты поймешь, кем являешься на самом деле. Вот еще, что: обычно пытаясь развязывать такие узлы, люди их сильнее затягивают. Узел на то и двойной, чтобы не развязать. Но ты не обычный человек. Ты побывал у меня в гостях, мы с тобой мило побеседовали, и я тебе вернул душу. Поверь, такое не часто бывает. Может у тебя и получится развязать. Смотри, только развязывая свой узел, не придуши кого-нибудь. Самая распространенная ошибка – душить самых близких. Сцена 3. Развязывание узлов. Приехав домой, Егор сорвал со стены фотографию с грустным посланием. Теперь уже формула «не ищи меня» выглядела иначе, чем прежде. Формула эта казалась отголоском прошлого – жалким и искусственным существом, безликим, иллюзорным канатом с двойным узлом героина. Егор вспоминал, как Света говорила ему: - Я не намерена обламываться. Героин для меня, это способ расслабиться. Егор отвечал ей: - А, для меня героин – медленное убийство чувств. После него, даже кончить по-человечески не можешь. Героин убивает чувства. Он вырубает любовь и наслаждение. Он выключает жажду жизни. Душит романтику. Думаешь, ты колешься им? Нет. Это героин тобой колется. Он набирает тебя в шприц, он прокалывает свою вену тобой. Ты думаешь, тебя ломает? Нет. Его ломает. Не ты его хочешь, а он тебя. И ты как раб подчиняешься его воли. Я знаю это. И даже понимаю, что холодею к тебе. Мне не нужна рабыня. Мне нужна королева. Я не хочу тебя разлюбить. А, я уже готов к этому. Чувства нужно воспитывать сначала, а потом их нужно беречь. Пытаясь сберечь их, я сам могу сесть на иглу. И тогда я стану пустым. Но, я не хочу. А я знаю, пустым быть выгодно, жить легче. Героин твой все портит. Ты мне крылья подрезаешь. Душишь меня. - У тебя, может, и умирают чувства, - возражала она. – А мне нормально. Я хочу в кругосветное путешествие, - говорила она. – Давай купим яхту. - Подожди, только ограблю банк, - в шутку говорил Егор. А потом она звонила друзьям, уезжала ненадолго, приезжала под кайфом и привозила немного с собой. Вместе с Егором они ставились. И даже хватало иногда на утро, если порошок хороший был. Егор бесился от данного обстоятельства. Но тоже колоться, потому что не мог не колоться, зная, что Света колется. И развязывая одни узлы, затягивал другие. И говорил: - Я делаю это только из-за тебя. Два любящих человека должны заниматься одним делом. Я не перестаю надеяться, что однажды ты поймешь, что герыч это бред. И вообще - ты же только слезла с него. Смотри, кумарить начнет. Базара нет, я безнадежный романтик, говорил он, придумываю альтернативные миры, чтобы не замыкаться в этом, где убивают беременных женщин, заказывают родных, отнимают последнее у детей. В моих мирах красивая сказка дополняет действительность. В твоем мире пиратов стреляют в спину или толпой наезжают на одного. Лицемерие или предательство, подстава или развод в твоем мире норма; это очень тяжелые качества, они как цепи тебя приковали к земле. Ты ничего не видишь кроме своего маленького острова, который кажется тебе целым миром. Ты даже глаза не можешь поднять к горизонту, оторваться от иглы не можешь. Ты никогда не взлетишь. А курица мне не нужна. Чтобы не разлюбить тебя я изо всех сил сохраняю сказку о королеве пиратов, но ты изо всех сил ее рушишь. Твои глаза никогда не заливало солеными брызгами морей, это всего лишь несчастные слезы наркоманки. Говорил он, а сам думал, что долго так продолжаться не может, и что однажды он выставит ей ультиматум. Выставлял он его несколько раз. И всякий раз, Света бесилась, срывалась, но потом возвращалась, просилась обратно, плакала. А потом смеялась, как истеричка при удобном случае. И снова плакала. А Егор говорил ей, что не хочет он свою жизнь связывать с той, которая колется и смеется, а потом плачет как дура. Света отвечала ему, что сам-то он алкоголик. И, что водка хуже, чем героин. А потом она снова ревела, и говорила, что ей человеческое тепло необходимо. - Мне так одиноко в этом мире, - говорила она. - Так холодно… Согрей меня. Ты Есть. Просила его: - Обними меня. Я хочу почувствовать силу твоих рук. Поцелуй меня. Давай займемся любовью. Секс это океан ощущений. - Самое главное нырнуть поглубже. - И дышать почаще. Егор жалел ее. А потом эта жалость превратилась в любовь к маленькой потерянной девочке, которую смял этот жестокий мир, к девочке, которая мечтала о кругосветных путешествиях, находясь в грязи. И Егор романтизировал ее образ. Сделал ее королевой пиратов на Тортуге. Но она всякий раз душила эту романтику, становясь обычной сукой наркоманкой. Ей, наверное, хотелось быть королевой стерв на острове шалав. Но иногда свет ее души прорывался через одноликое мышление и мутное сознание. И только теперь Егор понял, что это были двойные узлы – романтический образ, перепутанный с реальной Светой. Развязывая один узел, он затягивал другой. И сам задыхался. Это он сейчас понимал, когда вернулся из ада, а в прошлом году он ей говорил: - Давай разбежимся по-хорошему, - говорил. – Рядом с тобой я перестану летать. Этого я не хочу. «Я не хочу рубить на части свой мир и собственное Я». Каждый должен быть на своем месте и заниматься своим делом. Мы из разных миров. - Нет. Давай не будем разбегаться. Я же люблю тебя. – Говорила она. – Я научусь летать. Правда. Давай только еще один раз уколемся. Но это было давно. И, наверное, не правда. Приехав, из коллективных садов, они сидели в кухне и курили. Егор понимал, что получил незаконченное высшее образование у Люцифера. Он понимал, что не только у Бога нужно учиться, чтобы понимать многогранность самого себя. Теперь ему нужно вспомнить, зачем он здесь считает каждый день. Но, не знал он как Свете все это рассказать. Она была слишком пустой, чтобы понимать. Она говорила, что ей нужно к психологу. - Дедушка у меня был шизофреником. – Сказала она. - Со стенами разговаривал. Шизофрения передается по наследству через поколение. Я боюсь сойти с ума. - Это не факт, - отвечал Егор. – Ты вообще можешь не попасть под раздачу. Ты же себя чувствуешь нормальной? - Да. - А, дед твой? - Нет. Он знал, что болен. - Вот видишь. Тебе не о чем волноваться. Тебя вообще может не тряхонуть, - говорил он и думал, что, посвятив ее в таинство, он навяжет новых узлов и тогда мистику от шизофрении будет не легко отличить. Егор говорил ей: - Опасно тебе мистикой заниматься. Она провоцирует шизофрению. - Я знаю. - Что делать будем? – спрашивал он. - Может, разбежимся по-хорошему? Глаза у Светы загорелись нехорошим светом, и она выбросила фотокамеру из окна: - Никакой мистики. – Сказала она. Егор кричал на нее после этого: - Ты могла попасть кому-нибудь на голову. Ты выбросила не свою вещь. Мы должны были разгадать все тайны этого ящика. А, теперь всё. Баста. Ты испортила весь замысел. Или нет? Нет же! Все правильно. Ты исполнила предназначение. Ты разбила камеру. Ты подставила меня врагам. Слава Богу, я душу свою вернул. Ты свою миссию выполнила. Я еще нет. Одевайся. Я отвезу тебя домой. Не мешай мне. И, прости, что я так и не научил тебя летать. - Ты хотел, чтобы я была как Алиса в стране чудес? Это же смешно. - Дура. Это детская сказка. Но ты никогда не была в ней. А в сказку для взрослых можно попасть только через сказку для детей. Знаешь, в сказке про Алису, детям открывается теория относительности. - Относительно дураков, - огрызнулась она. - Относительно домыслов, глупая. Детские противоречия создают миллионы теорий относительности, миллиарды. Энштейн всегда был мальчишкой. Он всегда играл в детские сказки. Мне нравятся сказки для взрослых. Но, это уже лирика. Тебе не понять. И, вот еще, что: от чистого сердца желаю тебе соскочить с иглы. Будь счастлива. Выйди замуж за пустого красавца при деньгах. Нарожай детей. Забудь прошлое. Погрузись в просчитанный быт. Не думай о приключениях духа. Получай удовольствие от шопинга. Купи хорошую машину, только не врезайся никуда. Купи яхту… И как-нибудь ночью у берегов своего острова, только пусть это будет не Тортуга, подними хотя бы один раз глаза в небо. Там будет гореть единственная звезда «Ты Есть». В пол голоса; чуть тише; шепотом; глазами…