МЯКИНА В ГОЛОВЕ. В отрочестве я был очень бегучим и прыгучим. Обогнать меня редко кому удавалось, А прыгнуть с большой высоты, даже старшим меня лет на пять не получалось. Спрыгнуть с высот 2-3 метра мне ничего не стоило. А в снег я прыгал с высоты школьной крыши, высотой метров пять-шесть. Никто, кроме меня делать это не мог,( да и, по большому счёту, это было ни к чему). И я, первоклассник, умело это использовал: разозлив какого-нибудь десяти, или даже пятнадцатилетнего «бугая», быстренько, по-обезьяньи, карабкался на крышу пристройки. Тот, естественно, за мной. А я с пристройки перебирался на железную крышу школы. И он туда за мной, а я перебирался на противоположную часть крыши, с которой до земли было метров пять-шесть, а туда уже лезть было с тонкой кишкой невозможно. И обиженные мной, похохатывая, ждали, когда я промёрзнув, стану спускаться с крыши, чтобы встретить меня достойно. А я, в это время, спрыгнув с крыши в снег, из укромного уголка следил за ними, тоже похохатывая. Особенно, когда им надоедало дожидаться, и они взбирались на крышу, посмотреть, как я там? А меня там не было! Представляю их рожи, когда они начинали понимать, что их оставили в дураках! Повзрослев до пятиклассника, я прыгучести не потерял. И это меня привело к трагедии. Школа в посёлке – одно из двух в городке двухэтажных зданий. Настоящее. Рубленное из дерева, на манер деревенских пятистенок. Откуда взялись сосновые брёвна в степной сибирской глуши, остаётся предполагать, но две рубленных двухэтажки в городе существовали: горком-райисполком и школа. Ну, раз школа двухэтажная, то на второй этаж, естественно, предполагалась лестница. Она и была, сконструированная из двух пролётов. А над нею, буквой Г, нависала конструкция, типа балкона. А с этой конструкции, можно было прыгать на межлестничную площадку в переменку, когда тебя кто-нибудь пытается догнать. И я эту уловку использовал, вспоминая прежние свои хитрости. Когда мне перекрывали все выходы с этого балкончика, я просто сигал с него на межклеточную площадку, оставив преследователей в дураках. Надо сказать, таких отчаянных последователй у меня почти не было! Ну, мне за свою «исключительность», в конце концов, пришлось ответить. Я на большой перемене, разыгравшись, свалился неосмотрительно, прямо на голову завучу, перепугав его до смерти! Мы ошалело смотрели друг на друга, и я решил уже дать дёру, ни Иван Иванович, на секунду раньше пришёл в себя, и успел меня ухватить за шиворот, ограничив мою свободу. Затем костяшками пальцев весьма пребольно, постучал меня по голове и изрёк: «У тебя мякина в голове!» Мне пришлось согласиться. (А куда денешься?), и я покивал в знак согласия головой. Кроме того, пришлось открыть и своё инкогнито. Перемена уже закончилась, а мои мытарства только начинались. Иван Иваныч приказал представить ему дневник. А это сулило большие неприятности: за дневником надо было идти в класс, а там уже начались занятия, а урок вела учитель математики – наш классный руководитель по кликухе «Кобылья голова». Не я придумал эту кликуху, и даже не моё поколение. Когда она приняла наш класс на воспитание, кликуха уже крепко прилипла к ней. И за неё мне даже было обидно, несмотря за обоюдную неприязнь: разве можно унижать так женщину за Богом данную личину? Вот и пришлось мне выслушать отповедь, прежде, чем я получил доступ к дневнику, а ей пережить несколько неприятных минут, узнав куда и зачем нужен дневник. А вернувшись к завучу, мне пришлось вытерпеть выволочку за то, что так долго ему пришлось меня ждать, и я с удовольствием возложил свою вину на свою Валентину Ивановну. Кончилось всё неожиданно: Иван Иванович мелким, весьма каллиграфически отработанным, почерком, на последней странице Дневника написал: «Предупреждение за недисциплинированность» и прибухал подпись большой школьной гербовой печатью. Потом, явно с чувством исполненного долга, он меня отпустил. А в классе за меня взялась Валентина Ивановна. Предупреждение за недисциплинированность касалась не только меня, но и её тоже. И её неприязни ко мне на несколько баллов прибавилось. А мне предстояло выработать мероприятия по сохранению события в тайне от домашних. И вовсе не из страха перед наказанием: на меня домашние махнули рукой, и воспитательные меры не производили, иначе бы я не мог бы сидеть в школе на парте из-за принявшей воспитание на себя, моей заднице. Но не хотелось пугать своих ближних большой гербовой печатью в дневнике. И я придумал простой и эффективный метод скрытия события. Я никогда не находил времени на уход за дневником, несмотря на все увещевания и угрозы, а здесь обернул свои скрижали, прихватив две последние страницы вместе, да так аккуратно, что залюбуешься! И мать обнаружила эту запись нечаянно, когда я уже был в армии,(очевидно, скучая, перебирала мои старые бумаги). Зато наш директор, Иван Гаврилович докопался до этой записи быстрее мамы. Видно, какими-то окольными путями об этом инциденте дошли до него слухи, и он, как-то, увидев меня, велел представить ему дневник. Я уже знал, чем это кончается, перепугался. Иван Гаврилович засмеялся, увидев моё перепуганное лицо. «Да не бойся, это по делу!» Заполучив мой дневник, он сразу полез на последнюю страницу. Недоуменно посмотрел на меня и спросил: «Ты что, страницу выдрал?» Я говорю: «Нет, вот она!» Раскутываю дневник и показываю. Тот смеётся: «Эк, как придумал!» Потом читает надпись, рассматривает гербовую печать, чешет затылок и изрекает: «Во дурак!» Потом смущенно смотрит на меня – непедагогично получилось! Отдаёт дневник, изрекает: «Ладно, иди!» И я пошёл. Дневник долго хранил как реликвию, но в суматохе переездов в новые места, он где-то затерялся. А мне жаль: я с удовольствием лицезрел эту, заверенную большой гербовой печатью, запись, подтверждающую характеристику моей голове: «У тебя мякина в голове!» И теперь понимаю, что Иван Иванович вовсе не дурак: именно эта большая и гербовая печать и напугала меня так, что я перестал с этого балкона прыгать, тем самым оставив в целости и сохранности мои конечности и внутренности!