...Деятельный Каховский, стоящий в центре цепи, кричал гвардейцам: - А ну, покажите им ребятушки свою сноровку и отвагу этим императорским бездельникам и хамам! Князь и раньше предполагал, что они, Общество, ошибаются в могуществе и силе Константина Павловича,в его влиянии на общество, и сведения, представленные им и о нём ошибочны, впрочем, Трубецкой предупреждал многих об этом, и требовал, что полагаться нужно только на гвардию.Бороться за благо народа и желать ему счастья, не значит выполнять оное. Многие мыслители, и даже некоторые властители, делая добро для народа, часто преследуют лишь им известные цели. « - Когда раздались первые выстрелы орудий - вспоминал позже, князь Щепин-Ростовский и офицеры гвардии, отбывавшие срок каторги в Петровском Остроге - было уже сумеречно и темнело, время отчитывало четыре сорок пять. Снежная муть, образовавшаяся от яростного огня орудий и от разрывов бомб и ядер имперской артиллерии, застилала не только каре войск, но и Петро-Павловскую крепость, с бастионов которой по ранней договорённости, должны были нам подать сигналы о её захвате. Но, этого не случилось, и мы зря прождали их целый день. При обстреле восставших, ядра, шрапнель косила ряды повстанцев десятками, первые четверть часа, командиры рот ещё пытались сопротивляться и отстреливаться от нападения правительственных войск, но положение стало катастрофическим, и офицеры начали отводить роты к Неве, с начало в полном порядке, но потом строй расстроился и произошёл беспорядок, переросший в стремительное отступление. Мёрзлые комья земли, камня и снега, разбросанные взрывами по всей площади, перемешанные с кровью погибших, траурным покрывалом укрывали тела убитых. На это было страшно смотреть. Роты несли колоссальные потери. Братья Бестужевы, при поддержке других офицеров, трижды строили на льду солдат в строй, чтобы вновь начать организованный отход к Петропавловской крепости, оставив прикрытие из сотни солдат лейб-гвардии. Но руководство противника, правительственных войск, разгадав план восставших, обрушило артиллерийский огонь по льду Невы из всех орудий, чтобы не допустить восставших организоваться и под прикрытием стен крепости, перейти к сопротивлению и захвату крепости. Сквозь дым, то и дело закрывавший восставшие полки, видно было, как их разорванная плоть тонула в беспощадном огне от орудий, а на льду Невы, дыбились, словно волны осколки и разрывы, в полыньях смерти. Столбы взрывов вскипали смертельной огненной силой в трещинах и промоинах замёрзшей реки. Лёд Невы от ядер ломался и крошился, как стекло, стройные ряды лейб-гвардии, построенные волею Бестужевых и офицерами других полков, дрогнули и начали ломаться. Солдаты и раненые стали соскальзывать и сползать в ледяную купель, многие тонули с криками обречённых. Наступал полный хаос, каждый был за себя, кто-то ещё спасал тонувших товарищей, но шрапнель косила десятками тех, кто казалось было, уже спасся. Это было полное поражение...". Прикрывавший же их московский полк, и прочие примкнувшие к ним солдаты других рот и полков,пока отходил в боевом порядке. Пальба на площади и по Неве, смешалась с командами офицеров, с грохотом разрывов и треском лопающегося от падающих на лёд реки ядер, с отчаянной руганью и бранью раненых, но ещё живых солдат русского отечества. Так в смертельном, первом в истории гвардии России бою, за свободу и свои права, зарождались апостолы непримиримой с рабством свободы. Князь Щепин-Ростовский в отчаиньи от бессилия что либо изменить, скомандовал, единственную правильную в тот миг команду, пытаясь вывести роты из зоны обстрела:«-Вперёд Гвардия!За императора нашего, Константина Павловича! За вашу и нашу Свободу!». Командиры делали отчаянные усилия, чтобы спасти хотя бы часть солдат от картечи, это были выстрелы военного поражения гвардии. Катастрофа наступила помимо и вопреки воли гвардии. Сквозь огневую смертельную бурю, осколки секли ряды восставших, как серп земледельца рвал и резал обмякшую, но рвущуюся к жизни рожь. Одно из ядер взорвалось в непосредственной близости от набережной, в десяти шагах от князя, но его спас от смерти солдат, стоявший рядом, он прикрыл собой командира, оттолкнув его на землю. Осколки пролетели совсем рядом, самого же солдата ранило. Уже позже, пребывая на каторге, князь узнал, что солдата по приговору суда отправили на вечную каторгу. Положение его, солдата Александра Луцкого было ужасным, над ним очень сильно издевались, избивали и унижали надзиратели, но дух его так и не был сломлен. Восхищаясь мужеством своего спасителя, князь посвятил его подвигу своё стихотворение "письмо солдату". В своих произведениях князь отметил очень многие частные факты тех событий. Но это будет много позже, сейчас же поле битвы напоминало побоище. Кровь рекой стекала по Сенатской площади к Неве, снег окрасился от крови солдатской, и таял, напоминая яркий красный ковёр. Видя всё это, весь ужас положения роты после попытки атаки, оторванные от разрывов гранат, руки, головы своих товарищей и трупы, трупы. Стоны раненых на снегу Невы, доносившиеся в перерывах между разрывами зарядов, и стоны раненых на площади, их гортанные крики о помощи и отползающих в надежде спастись от этого ада поражения, казалось сведут с ума, князь не мог им ничем в данной ситуации помочь. Атака была отражена с огромными потерями. Распределённые санитары, пять – шесть человек, лежали невдалеке, накрытые очевидно разрывами ядер, было видно, что они до конца выполнили свой долг. Князь, в минуту затишья, медленно опустился на снег, с соседней улицы явно доносился вой и тут-же разрывы ядер, в громких командах какого-то командира, слышались полного злобы и ненависти выкрики: «- Добавить этим смутьянам. Зарядить! Огонь! Не жалеть никого! Огонь, мерзавцы!». В создавшемся положении многим показалось, что нужно было идти на любой риск, чтобы не допустить поражения, краха во всяком случае,и следует попытаться вывести, построив гвардию для новой атаки. Через четверть часа, всё казалось стихло. Князь, в каком-то диком оцепенении как бы со стороны, внимательно наблюдал за происходящим, лишь резкий, очевидно от боли раненого солдата Маклакова, всегда такого в роте тихого и скромного,прервал этот калейдоскоп размышлений командира, кажущегося кошмара и безнадёжного отчаянья в произошедшем. Солдат, что лежал невдалеке от памятника императора Петра,морщился от страшной, и очевидно дикой боли в груди, словно замерев на время вновь тихо застонал. — Командир! Ваше благородие! Ну, сделай же что ни будь, мы же гибнем. И тут-же; брата Пашку убили, вон он, в бессилье вытянув руку в сторону трупа брата. Матушка всегда его больше любила, конечно, он сильный и лошадку подкуёт, свинюшку разделает - в смертельной безнадёге продолжил он. Маклаков, как-то без воли и сил он смотрел на князя и плакал, с начало тихо как дитя, потом навзрыд не в силах сдержать себя. Грудь его тяжело, с хрипом вздымалась замирая на мгновение и с присвистом опускалась, изо рта начала литься струйкой тёмная кровь. Князь с жалостью и болью смотрел на старого солдата прожившего тяжкую жизнь. - Будь проклято всё это царство, вместе с императорами – глядя командиру прямо в глаза прошептал умирающий - пусть его су… е племя в аду горит! Нет видно Бога, раз народ такие муки терпит от Сатаны! Командир надо отступить, ишь, как гремит. Обереги батюшка наших, умоляю, выведи ребятушек из боя, молодые они чтобы так помирать, и спаси Вас всех Бог…- то были последние слова солдата Маклакова. - Да, видно мы ещё не прошли свою пустыню, мы лишь в предверии Ада безумного узурпатора - императора -подумалось штабс-капитану, глядя на умирающего и затихшего товарища. Князь с трудом, нехотя поднялся. Осмотрев поле расправы свершённой властью, и словно очнувшись от столбняка, и мерзкого оцепенения, вдруг охватившего его ещё минуту назад, обернувшись к товарищам, резко, громко скомандовал солдатам своего полка, к тем, кто остался верным долгу товарищества и командиру: — Братушки! Всем через Неву, к Петропавловке, пока стихло, только там за рекой спасение, там Бестужевы. Раненых подберите и будьте осторожны, лёд ещё не окреп. У Исаакия есть доски, пошлите солдат и делайте настилы, лёд треснул от ядер и может не выдержать, правее берите, там он почти целый. Остатки роты кинулись к реке, на ходу подбирая раненых и унося их с собой. Князь, оглохший от звуков орудий, и более от контузии, уже почти не слышал команды и крики своих. Младшие командиры с десятком солдат гвардии прикрывали отход своей и соседнего полка роты. В тот момент все роты перемешались, лишь офицеры, старались и то, с переменным успехом организовать отступление оставшихся ещё гвардейцев. Вскоре убийственная бойня из пушек, вновь откликнулась по площади и соседним улицам, в последний раз прогрохотав смертельным эхом над Невой и площадью, мешая в начале исполнению отступления рот, но вдруг и этот огонь стих, как по мановению. Видно Бог вспомнил о них. В полной тишине, остатки рот уходили в темноту улиц, там они попытались скрыться от преследования уже приходившей в себя новой власти императора. Штабс-капитан оглядел поле трагедии, кто не был ранен, почти все отошли, или скрывались в улицах, прилегающих к площади смерти, другие, морской экипаж, в районе собора, ещё отчаянно сопротивлялись, стараясь отдать жизнь подороже, приняв решение, лучше быть в земле, чем в рабстве. При князе, рядом с ним, упали сразу три солдата роты Арбузова, вдали два, судя по мундирам офицеры, видя гибель своих друзей, поднеся пистолеты к груди, застрелились. От тел убитых и раненых парило, звучали громкие проклятия императору, некоторые солдаты, просили, умоляли, чтобы их добили, не желая попадать в руки власти. Князь,переломил древко полкового Знамени и сложив его, спрятал его на груди, затем подобрал пистолет, кем-то оброненный и, прицелившись в мародёра, копошившегося в карманах убитых и раненых, не боясь редких выстрелов и шальных пуль, выстрелил, но только ранил его. Тот, взвыв от боли, волоча раненую ногу и озираясь, заковылял в сторону бульвара, при этом, не забывая о своём почти полном мешке. Щепин зло усмехнулся окидывая равнодушным взглядом мерзавца, невольно сравнивая его с погибшими, уходящих в бессмертие товарищей. От этого сравнения ему стало страшно и больно. Дмитрий Александрович перезарядил пистолет, и поднеся к виску выстрелил, но оружие, как в насмешку дало осечку, князь нажимал раз за разом на курок, но пистолет не желал подчиняться, видно порох отсырел в снегу. Бросив, бесполезное теперь оружие, князь окликнул лежащего на снегу одного из раненых солдат его роты Гринёва, и с трудом подняв его на ноги, направился к двум, оставшимся и так же раненым офицерам возле которых уже суетились санитары. С их помощью он медленным шагом отошёл в сторону домов. Сейчас его уже пугали не шальные пули, изредка пролетающие со свистом рядом и щёлкающие о булыжник мостовой, а судьба оставленного им на попечение лекаря солдата его полка, она беспокоила его куда больше. К пяти с четвертью, всё было кончено. Над площадью стоял стон раненых, военных и гражданских лиц, от Невы разносился крик какой-то молодой женщины, склонившейся у фонаря над убитым сыном. Князь с горечью понимал, что это были неслучайные жертвы, огонь из орудий в городе, это преступление. Всё это, в памяти князя отложилось на всю жизнь. И то, как он с частью солдат и двух офицеров, в отчаянной рубке, прикрывал отход своей роты к Неве, и как кусками ткани от рубахи, перебинтовывал тех же раненых солдат, как укрывал их от пуль и картечи в горячке боя телами убитых товарищей, и свой последний путь к Неве. Затем возвращение на площадь, в надежде, что его убьют шальной пулей. Даже лицо раненого им мародера и не выстреливший пистолет помнил. Последней надеждой тогда, был дом Рылеева на американке, и последняя встреча с графиней в доме Кусовниковых. Через много лет, он будет вспоминать произошедшее на Петровской площади, и так же отчётливо слышать этот душу раздирающий крик, убитой горем той несчастной женщины. Как он позже совершенно случайно узнал, она была супругою одного из офицеров, выступившего на стороне императора Николая Павловича, женщина лишилась рассудка и после похорон сына, покончила с собою, отравившись кислотою. Этот случай долго, почти всю жизнь являлся к нему во сне, как укор и гнев. Мысли проносившиеся в голове князя, были сумбурны и беспокойны. Разгорячённая голова, потная и грязная, еле могла поворачиваться, такая страшная боль очевидно была от полученной днём контузии. После неудачного самоубийства, там, на площади и неудачного для рот отступления, когда князь с сотоварищами был уже на Невском льду. Он вдруг отчётливо понял, что жертвы среди его роты были несопоставимы с результатами восстания. Ещё слышались выстрелы и топот солдатских ног по льду, когда князь, перешагивая через горы обезображенных трупов, остановился и сказал своим полковым соратникам, что он пойдёт ради спасения остатков роты, прямо к "кровавому" зданию зимнего, чтобы погибнуть, но не сдаться на милость победителей, а чтобы сдержать их хотя бы на время. Когда он шел уже на Дворцовую площадь, там также, как и на Сенатской, рыскали жандармы и оставшиеся верными императору Николаю Павловичу войска, слышались громкие команды их командиров, и от присланной похоронной команды. Всех их, прямо с носилками, направляли под командой гвардейских офицеров и жандармов, на Сенатскую, к месту трагедии по приказу Бенкендорфа. Некоторые солдаты и гражданские, хотя их прогоняли криками и штыками младшие офицеры команд, занимались мародёрством, обшаривая карманы раненых и убитых, офицеров и солдат. Князь с ужасом смотрел на происходящее не веря глазам, и не выдержав, подойдя к одному из офицеров, указал на недопустимость погани. Тот рассмеялся и посоветовал ему не совать нос в их дела, а лучше переодеться для ареста, или ещё лучше сбежать, пока до него жандармам нет дела. Воцарившаяся обстановка удивляла, враги и друзья временно терпели друг - друга по необходимости временного бездействия исполнителей приказов. Образовалось как-бы временное безвластие.Князь возвратился к своим товарищам. Среди его гвардейцев, оставшихся здесь на площади, в живых осталось очень мало, единицы, а тяжело раненые, чуть очнувшиеся от криков команд, от мороза, ещё пытались что-то с хрипом «кричать» и шептать про измену и царя Николая-Иуду, желая уже не спасения, а желанной смерти. Многие же крики, даже не крики, а стоны, чуть кликали слабыми голосами, пытаясь остановить бродящую среди убитых, похоронную команду, в надежде, что их услышат и спасут. Вид чужой смерти всегда страшит и пугает людей, будь то кадровый военный, «батюшка » царь, или простой нормальный гражданский человек. Даже те, кто прошёл огненные вёрсты войн, старается не разглядывать убитых, и задерживать своё внимание на трупах, вид которых бывает столь нелеп и чудовищно безобразен. Лица убитых, навечно застывают в гримасе последнего глотка боли, в последнем крике умирающего, и исковерканной от мучений мысли. Нет, нельзя останавливаться на этом ужасе и гримасах войны. Любая победа, связанная с гибелью людей, кровавая победа, месть жизни за подвиги или грехи почивших, это звериный рык мщения, ненависти к своему врагу и не более. Даже Святые войны, как защита своего отечества, отрезвляют людей в конце войны. Появляется зачастую у каждого солдата, офицера, страх последней атаки, последнего, уже может быть и ненужного боя, но мнимое чувство долга тянет людей в омут повиновения чьему - то жестокому приказу и не имеет значение чья сторона праведная. Заказчик событий боясь переговоров враждующих сторон, как чёрт ладана, или идя на мнимые псевдо-переговоры с видом превосходства и презрения к другой стороне, заранее предвкушая эффект от победы, свершает свои хитросплетённые решения, указы, приказы, идя до конца. В тоже время, он обречён и губит свою совесть, здесь мы не говорим о государстве. Желание выжить и жить, естественно для каждого человека, и старо как мир, но не во владыках будятся чувства жалости к убитым исполнителям и побеждённым. Сочувствие и милосердие, столь присущее воинам уже после боёв и битв, да пожалуй в самой глубокой старости. И, это пробуждение страшно, проснувшаяся совесть сжигает мысли в стакане вина и в горьких слезах раскаивания, пред своим уходом в такое близкое небытие, боль рождается к ним. Такова христианская судьба и мир, всякого европейского, но не русского человека. Разыгравшаяся трагедия, словно омут вытягивала из него последние силы гнева на власть. Безумство, быстротечность событий, огорчало и возмущало офицера, всю вину за проигрыш восстания, он возлагал на нерешительность руководителей общества, людей военных и опытных, но опытных на полях сражений, в боях с врагом. Здесь не было врагов, здесь они требующие перемен в России, и власть, не желающая перемен в отечестве, а этого они все предвидеть не смогли, нельзя быть благородным с мерзавцем. Революция во Франции, победила не благородством, а решительностью в действиях. Как говорил Наполеон: «…Главное ввязаться в сражение (бой), а там посмотрим…». Может прав был Каховский и Оболенский, когда просили, требовали решительных действий, но их одинокий голос звучал, как глас одинокого путника в пустыне. Мы же сдерживали солдат и офицеров полка, боясь людских жертв и крови наступления. Вина за нерешительность руководства общества, да и нас самих, резало сердце острой болью бессилия и обречённости произошедшего. Князь, воочию, вновь увидел всю картину поражения, видя тела своих погибших в бойне восстания товарищей, старался познать, что же произошло, как такое могло свершиться, как император посмел поднять руку на своих подданных. Сейчас князь с омертвевшей душою смотрел на них, на погибших. Испытывал ли он к ним жалость, сострадание или страх смерти… он не мог сейчас понять. Его убил его долг, честь офицера, идущего на плаху ради императора Константина Павловича, пусть и законного владыки России, но человека бросившего их на растерзание окаянному дьяволу безразличия к своим подданным. С левой стороны, на площади лежали тела убитых Лейб-гренадёр, пришедшие на площадь, для поддержки восставших. Приведший их поручик Лейб-Гвардии Александр Николаевич Сутгоф, был ранен. (и позже будет схвачен). Зарождавшаяся в сердце ненависть к себе и к императору, порождала сомнения в душе офицера, от всех этих дворцовых игр Романовых. Штабс-капитан Щепин-Ростовский всё также медленно шёл среди павших солдат московского, преображенского, семёновского полков, не в силах покинуть место боя и старательно обходя их, не желая задевать мёртвых товарищей, ещё не веря в их смерть. Чуть поодаль, ближе к Сенату, лежало множество трупов гражданских жителей города. Плиты гранита и доски для забора строившегося собора, лежащие грудой тут же, и были почти все разбиты ядрами. Снег уже начал припорашивать их траурной белой каймой, как и лица тех, кто погиб в этой братоубийственной бойни, тихо укрывая тела погибших гвардейцев. На некоторых телах он ещё подтаивал. " Наверное, только умерли, и ещё не остыли " - пронеслась в голове сторонняя мысль. Капельки – хрусталики, от с таившего снега, на лицах павших выглядели нелепо и жутко, словно пот у работающего батрака не могущего его утереть. Чуть в стороне, лежали сразу три тела, на них были гусарские куртки-доломаны с серебряными и золотыми шнурами у двоих. Офицеры, машинально отметил штабс-капитан, другой погибший отличался от офицеров, белые шнуры выдавали его чин унтер-офицера. Лицо его было изуродовано и определить, какого он возраста было нельзя. В одном же офицере он признал товарища Каховского, весельчака и балагура Александра Петрова. Так часто спорившего с ним о царском режиме в России и далёкой Англии, о их разнице и перспективе развития демократии, и если он как-то ещё принимал Английское правление и их парламент, то о императорах он говорил так: «- Не долби древо Романовых, если не дятел, язык отобьёшь…». И беззлобно, по детски, смеялся над собственной шуткой, и вот смерть… «…Adieu, mon shere Alexandro, adieu…» - Прощай, мой дорогой Александр, прощай. Состояние тяжело раненного офицера, было ужасным, остатки живота ещё «жили», кровь стекала на снег и тут же остывая твердела, он ещё раз шевельнулся, потом вытянулся, агония прошла через тело умирающего и он, дёрнувшись в судороге последний раз, на веки затих, прямо на глазах князя. Сердце замирало, видя этот танец смерти. Нет, не от страха - размышлял князь - от того, что не смог помочь, спасти товарища. Офицер понимал разумом, сердцем, причины и последствия от поражения, но так же и то, что само Северное Общество, победив душою и идеей социального братства, идеей конституционного строя, правда всё таки с элементами много векового уклада, монархией, именно победило. Дворяне окончательно переступили через свои привилегии и многовековые догматы поклонения власти царей, императору, осознав наконец то что их власть не от бога, они презирающие свой угнетённый народ, достойны не поклонения, а лишь признания факта их существования и не более...