* * * Порыву гнева слепо подчинясь, Лишь им одним лицо своё корёжа, Я хлопнул дверью, уходя, и всё же Уже в вагоне, сам с собой борясь, Вдруг осознал, как ненасытна страсть – Чем дальше от тебя, тем ты дороже. Вагон в чужие нёс меня ветра, В чужой рассвет и в облака чужие. В груди мертвело всё, но были живы Сирени куст, скамейка у двора, А с ними всё, чем оба дорожили. На полке лёжа, теребил матрас – Вминал бугры, наглаживая вату, И, ощущая всё острей утрату, Казалось мне, что тереблю сейчас Всё то, что мною ласкано не раз, Поглажено и через миг измято. Я всё порвал… А мне хотелось рвать Подушку, что гримасами кукожил, Бугры матраса, впившиеся в кожу… Я боль порву, но сердцу не соврать И наша допотопная кровать Теперь уже казалась царским ложем. …Бледнели фонари, редела тьма. Как много передумал я в вагоне! Дождём и ветром встречен на перроне, Сквозь мутные дворы, через дома, Обид взаимных руша терема, Я возвращался в страхе и поклоне. Любовь, что тяжелее тяжких нош Я нёс тебе обратно. Нёс и гнулся. Жгли боль и стыд, что сдался я, что сдулся, Змеёй язык покусывала ложь… Я дверь открыл, сказал: «Ты знаешь, – дождь. Проклятый дождь! Я… за зонтом вернулся».