Яков Есепкин Канцоны Урании Зане зеленый лист -- древесный Лир, Смерть и его украсит багряницей, И не представишь ты, сколь наг и сир Смарагдовый шатер пред мглой столицей. Давай вернемся в сад, где тамариск Горит, где клюв над вишней золотою Клонится, яко мрачный обелиск, Над тучною гниющей красотою. Давно во пламенеющей желчи Он суремы кровавые лелеял, Отрокам виноградные ключи Берег и небоцарствиями веял. Смертельное убитых ли манит, А жертвенники залиты огонем, Со Лиром бедный Йорик знаменит, Мы платья шутовские их не тронем. Елику царей предавшим хвала Звучит и ненавистна эта мрачность, Глорийные, прощайте, зеркала, Сребрите мертвых панночек невзрачность. Стол пуст и прибран, вместо яств, двоясь, Зрят в каверы заброшенные оды, Слогов каллиграфическая вязь Ожгла размеры сих огнем свободы. Но все ж не плачь, иначе не могло И быть, когда в лучах закатных морок Тебе одной тяжелое тепло Поднес на тьме сиреневых подпорок. Итак, смелей в сиреневую тьму, Давно сиречных там не ожидают, Свою взвивайте, Парки, тесему, Пусть басмовые ангелы рыдают. Не стоит мессы плакальщиц чреда, Им тайну эту чурную открою, Тех панночек встомила не среда, Оне четверги сватают герою. В четверг, ясню, день иродных судов, Свечу задуть, слезинкою ребенка Прелить бокал иль чашу, либо вдов Растлить еще иль милого котенка Обидеть, чтоб засим уже в раю Пронзил он вас, как ангел светозарным Копьем Господним скользкую змею Надменно поражает, за нектарным Питьем пронзил у цинковых стольниц Замученным своим кошмарным криком, Иль рамена кровавием терниц С висков олить пред патиновым ликом Губителя, Аваддо и врага Невинников, любое мисьонерство Ужасное свершить – дня четверга Вернее нет под это изуверство. И вторю, туне ангелам рыдать, Сколь дивы не чураются обмана, Одесно по заслугам им воздать, Не Вия звать, хотя Левиафана. Свидетель казней родственных водой Далече тот, несите-ка зерцалы, Пусть виждят под серебряной слюдой Свое зверообразные оскалы. А, впрочем, сих ли тварей отразит Богемское стекло об амальгаме, Еще одна мне, Фаустус, грозит, Но слух мой песнь внимает в адском гаме, Орут себе пускай, идем, идем Туда, где нега камерной музыки Теперь лиется с питерским дождем, Где были мы поистине велики. Скорее вспомнить фуги и хоры, Чем узреть воскресение земное, Не внимем средоточие игры, Свершится прорицательство иное. Тольони встретит пышущий Орфей, Рудольфа не оплачет Мариинский, Хотя белопомаженных нимфей Зрит в снах цветочный баловень Стравинский. Галерка не приучена рыдать, В антрактах фиолетовые куфли Урочествует юнам соглядать И кушать чернорозовые трюфли. Сибелиуса фа, еще бемоль Вспарят и въяве ангел не заплачет, Поидем, в замке радклифовском столь Барочная ее крюшоны прячет. Фаянсы, злато, к нощному столу Присядь, а мастью станут нынче трефы, Демоны в пятом грезятся углу, Пусть бьются о витые барельефы. Воспомнишь искус ли, остановить Мгновение захочешь, вин добавим, Начнемся моль сумрачную ловить, Пылающих валькирий озабавим. Кровь сребрится в листах, не цветь чернил, Кто мало жил, за то и поплатился, Тот бледный образ в сердце я хранил, Он с ним пылал, с ним в уголь превратился.