Яков Есепкин «Музеумы аонид» Впервые Ксеркс увидел мир ночной В приходе, византийскими камнями Возвышенном, жемчужною трухой Гербовник звезд троящем в тусклой раме. И стройные в душе ряды зажглись, И странные образовались реки, Прекрасно освещенные, как высь, Пространством, убивающим навеки. Быть может, над водой Левиафан Акафисты речет, молясь потиру, Когда сквозь сон в астральный океан Вплывает рак по лунному эфиру. Быть может, разве лунные огни Для иноков одних верхонебесных Светятся и серебром горним дни Их благо застилают, от воскресных Тревожных бдений в тлене мартобря До муки четвергового застолья Горит о свечках лунная заря И красит червной желтию уголья. Каких еще художникам высот Мучительно искать, какие замки, Яркие от готических красот, В трюфельные и кремовые рамки Десницей кистеносной заключать, Со коей масло жадное лиется, А снизу – достоверности печать (Виньетство неизменно), узнается Веками пусть художнический штиль, Лессиров экстатическая смутность, Эпох легкопылающий утиль Пускай щадит холстов сиюминутность. Их вечности оставлено хранить Высоким провидением, а в мире Не любят современники ценить Достоинств очевидных, о кумире Им слышать даже суетную речь Всегда, Франсиско мой, невыносимо, Иных и ныне я предостеречь Могу от грез пустых, идите мимо Целованные баловни судьбы, Владетели кистей небоподобных, Скорей и мимо дружеской алчбы, Расспросов ученически подробных; Не может зависть низкая желать Добра иль духовидчества, в основе Ее лишь неприятье, исполать Равно жестоким недругам, о Слове Пылающем и вечно золотом Коль вы хотя минутно пребывали, Над светлым лессированным холстом Сгибались, духовидцев узнавали, А то внимали сумрачности их, Молчанию несветскому учились, Мирвольные от чаяний благих, Ведьм темнили и царствовать не тщились. Сказать еще, провидческий талант Взбесить готов завистников и другов, Луну сребрит мистический атлант, А мы его божественных досугов Избавим, счесть условий для того, Чтоб гений мог лишь царевать во гробе Нельзя, их вековое торжество Надменно говорит о дикой злобе, О подлости, не ведающей слов Иных, помимо бранных, о коварстве, На все готовом, если крысолов Царит еще хотя в мышином царстве. Помазание столпника на труд Зиждительный и творческую благость Нашедшим в жизни яствия и блуд Унынием грозит, земная тягость Сего осознавания вольна Привесть ко меланхолии жестокой, Поэтому эфирная волна Творительства, подобно волоокой Наложнице, гасится тяжело В каком-нибудь темничном заточенье, Бьют ведьмы среброперстное стило, Так демонов свершается отмщенье. Когда не помогают оговор, Предательство с обманом беспримерным, Смирить всевидца может лунный вор Фиглярством и ловкачеством каверным, Кради, украл – и нет мирских страстей Предмета дорогого, кстати ль можно Лишить банально мастера кистей Хороших, либо ядами подложно Сумбурность милых красок развести, Творца избавить средств для выраженья Духовного сюжета и свети Хоть две луны, эфирного броженья Не будет, лишь осадок золотой Пойдет, коль хватит, скажем, на пилястры Замковые, в агонии пустой Наш друг, еще глицинии иль астры Больные отразив, теперь почтет Уснуть, камены чистого искусства Примеры эти знают, перечет Один их много времени и чувства Читателю бы стоил, палачи Всегда готовы к сумрачной расправе, Бессилен, прав, так истину ищи В Булони иль вервульфовской канаве. А то еще горит Цимнийский лес, Прейти его сквозь лунные дорожки Сложнее дивным странникам небес, Копыта здесь, там перстневые рожки. Набрось деспот восточный хоть чадру На гребневую девственную раму, Увиждят ангела чрез мишуру Веков сего горенья панораму. Вермеер, Мунк, иной ли фаворит Сияний, млечной патиной обвитых, О вечности капризной говорит В компании чудовищ басовитых. Быть может, над водой Левиафан Акафисты речет, молясь потиру, Когда сквозь сон в астральный океан Вплывает рак по лунному эфиру.