Яков Есепкин К Перголези Не царствие приидет, но юдоль, А милости иной мы и не ждали, Во честь любви одной точащу соль Всю изольем, по нам уж отрыдали. Тебя здесь примечал безбожный тать, В меня влюблялись мертвые царевны. Нас будут благострастно почитать, Елику стоны смертные напевны. Литургии святые отзвучат, Сомкнутся озолоченные губы, И Господе удивится: молчат Земные и архангельские трубы. Классический октябрь не перейти, Сколь немы окарины и цевницы, Пусть хмель прекрасит червные пути Ко остиям гранатовой царицы. Иные где – избыт земной удел, Теперь туда преложные дороги, Но будет о печальном, разглядел Нас ангел милый, боги наши, боги, Любил так речь, с поправкою – мои (О Богах), бедный гений романтизма, Писания чудесные свои С канонами сверяя артистизма, Пленительный, им дарованный мир Блистает и магическою сенью Прельщает книгочеев, а кумир, Узнав пути к душевному спасенью, Быть может, с ангелками от небес Шафрановых клонится и нисана Земного негу пьет, какой там бес Мешать ему посмеет, выше сана Честного сочинителя трудов, Берущих за примеры архивисток Сиреневые томы и плодов Раздумий духовидческих (вот исток Правдивой беспристрастности) златой И щедрый урожай, почетней чина Такого нет, мы вторим, и в святой Парафии небесной, а причина Всеместного наличия дурных По вкусу и искусству исполненья Художественных опусов иных Оценок ждет, пустые сочиненья Восходят сорняками, Генрих мой, Всегда лишь на невежественной ниве, Их легче сбрызнуть ядом, черемой Бесовской потравить, одно к оливе Эллинской будут взоры тех витий, Злокнижников, латентных фарисеев Стремится, даже пение литий Их вряд ли остановит, элисеев Повсюду сим являются поля И проще в небоцарствие верблюда Обманом завести, чем короля Безумного и голого от блуда, Точней, от словоблудия в наряд Реальности одеть, наш карбонарий Логический взорвет с усмешкой ряд И выведет на сцену вечных парий, Каких театр истории не знал И знать не хочет зритель искушенный, Мессий таких ленивый не пинал Икающий Зоил умалишенный, В превратном смысле музы ученик И будет длить процесс, еще миражи Творя беспечно, фрейдовский сонник Листая иль чудесные тиражи Кудесников словесных, аонид Тождественных искусств других любимцев, От коих экстатический флюид Веками излиется, лихоимцев Таких, а все равны как на подбор, Уж лучше минуть, общества гражданство Досель не просвещенное, убор Когда-нибудь увидит, вольтерьянство Плебейское в письме их различит, Козлиные пергаменты преявит И Левия Матвея разлучит С паркером современным, пусть забавит Лжецов себе подобных, пусть еще, Свое макулатурные тарусы На свет влачит, не дышит горячо В затылок царский, благостные русы Тому примеров мало знали, счет Вести их смысла нет, лжецов оставим, Черма с метлой ли гоев совлечет Иродствующих туне, не преставим Одно сии несносные труды, Хранят пускай бессмысленность размера, Притворников нежизненных чреды Вкруг замкового вьются землемера, А мы вперед пойдемся, ангелок, Смотри, уж эльфа темного с собою Зовет и нам грезеточный мелок По истинности дарует, судьбою Елико можно в небе управлять, Сейчас хотя заявим интересы К неспешной гастрономии, стрелять Сколь поздно мертвых, юные повесы Опять сойдутся, пиры и музык Приветствуя; сказать еще, убийства Есть две полярных степени, язык Немеет от чурного византийства, Когда раздел возможно провести И ясную границу обозначить Явления такого, но пути К парафиям свели нас, где иначить Нельзя ужасной истины канву, А сущность допущения простая, Понятная не сердцу, но уму, Помиловать, казнить ли, запятая От смерти низкой жизни отделит, Случается, а выбор не случаен Варьанта рокового, исцелит Болящего летальность, миром чаен Гамбит каифский с тезою одной, Иль нас убьет высокое, объемно Здесь поле трактований, за ценой Стоять не любят фурии, скоромно Хрустящие на балах сатаны Костями, присно хмельные от крови Испитой, черепами их вины Опять же не измерить, но церкови Черем таких анафемно клянут, Пускай оне мелируются, кожи Лягушачьи сжигают, к царям льнут Квакухами жалкими, нощно рожи Их равно выдают, горят оне Мелированной чернью богомерзкой, Термитники сиих в кошмарном сне Пугают всех фасадой изуверской, Такие лишь исполнить приговор И могут валькирийский, бестиарий Светится полунощный, гам и ор Указывает: царичей иль парий Удел теперь мистический решен, Их жалостью камены убивали, А ныне празднопевец не смешон, Зане его в аду соборовали И дали окончательный вердикт, Нисколько не зависящий от меры Свершенных им деяний, Бенедикт Иль Павел Иоанн мои примеры, Случись беседа, благо подтвердит, Но это есть высокое убийство, По милости вершимое, следит За каждым ангел смерти, кесарийство, Духовничества тога, мировой Приметы гениальности бессильны Спасти приговоренного, живой Мертвее он еще, хотя умильны Убийства исполнители в своих Достойных поругания хламидах, Напялятся – и ну, ищи-ка их О ангелах и нежных аонидах, Когда оскал гримасы бесовской Личины благочестия скрывают, Но есть иные области, мирской Там злости нет, сюда не уповают Добраться эти ведьмы, потому Спешат исполнить князя указанье Быстрей и жадно тянутся к письму Заветному, и чинное вязанье Грассирующих Парок не терпят, А казни исполняют, есть вторая Убийства категория, не спят Изгнанники потерянного рая И в случае указки – чур его, Торопятся без смысла и значенья Нас низменностью, боле ничего Не нужно, поразить, средоточенья Приказчиков и верных их псарей Мы зрели на пути своем надмирном И виждели замученных царей, Тех челядей в горении эфирном, Отдельно турмы бесов и ведем, Позднее ли ославим сих когорту, Нас ждет сейчас божественный Эдем, Исцвесть дадим червеющему сорту. Но головы лядащим не сносить, Взыграют на костях иерихоны, Как станут безнадежно голосить Немые, сняв о Боге балахоны.