Интерьер зала ожидания пустынного полустанка состоял из окна кассы и двух десятков засаленных кресел. Четыре места одного ряда занимали пустые бутылки и консервные банки, на другом застыли три человека неопределённого пола и возраста, причём обитатели расположились через место, словно опасаясь близкого соседства. Люди не храпели, не разговаривали во сне, и только едва заметный румянец на лицах отличал их от манекенов. Собравшись с мыслями, я подошёл к окну, разглядывая в полумраке сквозь треснувшее стекло женщину-кассира. Её бледное лицо в свете неона казалось восковым, как будто невидимый скульптор недавно слепил четырёх вокзальных персонажей и тут же открыл ночную выставку восковых фигур. Женщина никак не отреагировала на посетителя. Более того, она даже не поменяла положения головы и мимики лица, напряжённо всматриваясь через стекло на облупленную стену с остатками масляных красок некогда представлявших роспись. В верхней части стены располагались часы, обе стрелки которых застыли на двенадцати, левую занимали остатки цинковых белил, изображавших облака, а правую – носовую часть локомотива. В окне нарисованного тепловоза мелькнул силуэт машиниста. Я протёр сонные глаза и ещё раз посмотрел на стену: машинист исчез, а сбоку от часов заметил едва различимую цифру «семь», изображённую красной краской. Хотя инертная атмосфера, царившая на станции, клонила ко сну, в воздухе витало ощущение движения, скорости, казалось, поезд мчался среди облаков, управляемый невидимым рулевым. Списав галлюцинации на усталость и поздний час, я, наконец, попытался расшевелить фигурку кассира: - Мне надо доехать до Старвуда. К моему удивлению, фигурка не сдвинулась с места, но её язык через сжатые ярко накрашенные губы вытолкнул фразу, похожую на глас дьявола из преисподней: - Ближайший только в шесть утра. Перспектива заночевать с восковыми фигурами не радовала: - Какой-нибудь поезд идёт в северном направлении? - Экспресс до Вилкжита через пять минут. Остановка минута. Молниеносно достав бумажник, я пересчитал наличность: - Сколько стоит билет? - Пятьдесят фунтов. В кошельке осталась именно столько денег, хотя было вдвое больше. Глаза кассира опустились, пристально глядя на мои часы. Обе стрелки, как на стене, застыли на двенадцати, хотя недавно показывали час ночи. Я протянул деньги, стараясь не смотреть в застывшие женские зрачки: - Вы не подскажите, который час? Однако кассир сразу протянула билет, как будто заранее приготовила его: - Мистер Харднайт, не перепутайте: ваш поезд прибывает на седьмую платформу. Первый вагон. Как же так, на полустанке была единственная платформа и всего один путь. Положив билет в портмоне, я попытался посмеяться над шуткой, но, к моему удивлению, обнаружил, что кассы нет, а от полустанка осталась одна стена. Одновременно с шумом приближающего состава тусклая семёрка загорелась ярко-красным неоновым светом. Холодный ветер обжёг лицо, яркий свет фонаря локомотива ослепил: я понял, что нахожусь на железнодорожном полотне и в последний момент отскочил на платформу, спасая свою жизнь. Состав, состоящий из десятка вагонов, бесшумно затормозил и остановился. В темноте освещённые номера вагонов были хорошо различимы, и я направился к своему, первому. Я находился в середине состава, и, зная о минутной остановке, побежал. Двери вагонов с лязгом открылись, но проводников не было, так же, как провожающих и встречающих. Едва я запрыгнул в тамбур, состав тронулся и в считанные секунды набрал ход. Потолочный плафон холодным светом освещал несколько купейных дверей в коридоре. Я задержался, надеясь встретить проводника, но, так как никто не появился, медленно пошёл по вагону в поисках места. Я хотел постучать в дверь своего купе, однако, услышав тихий, едва различимый разговор, остановился. Судя по голосам, в купе были трое: двое взрослых и ребёнок. Разговаривали, в основном, женщина и мальчик, а мужчина иногда участвовал в беседе, вставляя короткие фразы. Я стыдился своего поступка, оправдываясь тем, что боялся помешать соседям, но что-то мешало войти в купе, что-то до боли знакомое было там, и поэтому, плюнув на все правила этикета, приложил ухо к узкой щели между стеной и дверью. Женщина рассказывала ребёнку знакомую сказку. Это был голос моей матери. Я невольно открыл дверь, но пассажиры не обратили на меня внимания, продолжая заниматься свои делом: мать рассказывала сказку, а отец – листал журнал. В белобрысом мальчугане я узнал себя и содрогнулся, не веря в происходящее. Рванувшись вперёд, я хотел обнять родителей, но невидимая перегородка преградила путь. Перегородка была неосязаема, будто невидимая сила мешала мне соединиться с семьёй, сохраняя расстояние в три фута. Постепенно я успокоился, вглядываясь в родные лица. Это случилось около тридцати лет назад. Мы ехали к брату отца Эдвардсу, и я, вдруг, отчётливо вспомнил события той поездки. Сейчас мама закончит сказку, папа приготовит чай с сэндвичами, мы поужинаем и ляжем спать. Родители заснут, а я, закутавшись в покрывало, буду следить за ними с верхней полки, пока…Пока в купе не проберётся грабитель. Отец проснётся и схватит преступника, но тот несколько раз ударит его ножом. Не пожалеет убийца и проснувшуюся мать. Я забьюсь в угол, боясь быть убитым, и потом буду сожалеть о своём малодушии всю жизнь. Неужели такое придётся пережить ещё раз? Всё случилось, как я и предполагал: когда родители заснули, дверь бесшумно открылась. Чёрная тень в плаще метнулась к вещам. События той ночи глубоко врезались в память, поэтому я никогда не расставался с финкой. Не раздумывая, я обнажил нож и со звериной силой воткнул его в спину грабителя. Три десятка лет мысли о вендетте, тридцать лет во снах и наяву мой нож утопал в теле врага, нанося ему бессчётное количество ударов. И вот судьба предоставила мне такой шанс: я воткнул финскую сталь не менее сотни раз, даже, когда жертва затихла, продолжал методично погружать нож, стараясь попасть в жизненно важные органы. Когда пришло желанное удовлетворение содеянным, когда кровь врага залила купе, я бросился обнимать родителей, но, целуя их, не почувствовал теплоты, - лицо было холодным, как камень, а руки ничем не отличались от холодного металла. Взошла луна, в её тусклом свете кожа лица матери сползла, обнажив кости черепа. То же случилось и с отцом. Я закрыл лицо руками, списав происходящее на галлюцинации, но, когда открыл глаза, увидел два смеющихся скелета. С каждой секундой смех усиливался, казалось, родители высмеивают мой поступок. Я заткнул уши, но громкий сумасшедший смех проник в голову, разрывая мозги на части. Бросившись в соседний вагон, нашёл свободное купе и успокоился, однако за перегородкой услышал голос. Женщина монотонно, вкрадчивым голосом рассказывала историю. Кому? Когда слушатель задал вопрос рассказчику, я узнал себя. Пульс разогнался до ста восьмидесяти ударов, но сознание нашло силы поднять обмякшее грузное тело и подвести его к двери купе. Двадцать лет назад мы с женой Бертой ездили в гости к тётке. Поезд остановился на узловой станции, жена вышла на перрон купить свежего молока. В это время к вагону подошла красивая девушка с фруктами и сразу же пригласила меня в гости. Я бросил беременную жену и ушёл с темноглазой незнакомкой. Пламенная любовь через полгода сгорела дотла, а Берта, потеряв ребёнка, заболела и умерла. Раскрыв дверь, я «прилип» к перегородке. Как и тогда, поезд остановился. Жена, сказав пару слов, вышла на платформу и исчезла в толпе, а к вагону подошла торговка фруктами. Буду ли я сейчас пленён её чарами? Красавица что-то спросила, но я разбил стекло вдребезги и отогнал её от вагона. Она сразу же возвратилась, запрыгнула в вагон и железной хваткой вцепилась мне в горло. Я попытался освободиться от захвата, но тиски с каждой секундой сжимались, приближая смерть. В последний момент, теряя сознание, я достал нож и полосонул душителя по горлу. Тело грузно рухнуло на платформу, однако руки продолжали сжимать шею, а голова смеялась, оголив острые зубы. Не помня себя, я отрезал обе руки по запястья. Голова с окровавленными культями рухнула на стол, хватка ослабла, но пальцы ещё долго сжимали горло. Поезд тронулся. Жадно глотая воздух, прошёл в следующий вагон и упал на пол. Я бы мог решить, что на новом месте никто не потревожит меня, если б не тихий стон, доносящийся в конце вагона. Отодрав пальцы от горла, я приблизился к источнику звука. На окровавленном матраце лежал старец с длинной седой бородой. Он пытался что-то вымолвить, шевеля губами и судорожно хватая воздух скрюченными худыми пальцами. Я кинулся на помощь, однако невидимая стена помешала оказать помощь человеку. Умирающий привстал, вытянулся, глубоко вздохнул и остановил потухший взгляд на моих глазах. Это было моё лицо. Внезапно ударил гром, в свете молнии я увидел своё отражение в окне и ужаснулся: на меня смотрело лицо только что умершего человека. Я перевёл взгляд на матрац – старика не было, он испарился, растаял в темноте ночи, не оставив следа своего пребывания в этом мире. И тут мои руки не встретили сопротивления воздуха: перегородка исчезла. Я глубоко вздохнул, сел на полку и почувствовал сильное, нетерпимое жжение в груди. Через минуту бренное тело обмякло, забилось в агонии и успокоилось.