В каком году была эта Варфоломеевская ночь? Даже приблизительно не помню. А без даты ответ будет куцый, троечный ответ. Надо же вытянуть именно гугенотов, будто других билетов не было. Невезуха сплошная последнее время. И этот не даёт сосредоточиться. Счастливчик, ему что-то по Новому Завету досталось, тут и я бы раскочегарилась. Но у парня мозги ещё лучше, берёт положение и прогуливается с ним по всему историческому столбу, доказывает, что основные идеи Христа перевирались или опошлялись в любой церковной системе. И так грузит бедного Карманчика, что тот только затылок потирает, да похлопывает себя по нагрудным карманам. Надо же, как фамилия человеку подходит. Впрочем, не будь её, никто и внимания бы не обратил на эту привычку. Всё, полез герр Карманоff за платочком – лысинку промакивать. Последняя стадия умственного изнасилования. После платка обычно бывает либо вынос тела, вернее, зачётки в коридор с предложением пересдать преподавателю параллельной группы – тот вроде бы гуманнее со студентами. Либо – сама не видела, только слышала – бывает восторженное рукопожатие, опять же проводы до дверей, только на сей раз с заговорщицким полушепотом подумать об аспирантуре. Глупо, конечно, заочников там не жалуют. Но все же, наверно, приятно. Точно. Удостоился. Карманчик-то, Карманчик… прямо цветет. Чуть ли не целоваться лезет… Тьфу на вас совсем. Впереди только двое осталось, а у меня ещё конь не валялся. Гугеноты, будь они неладны… Ладно, и четвёрка отметка. Не на красный же заочнице корячиться. Аня подошла к лихорадочно листающим учебники девчонкам и тут увидела героя дня. Стоит, болтает с заведующей кафедрой зарубежки, и та тоже, видать, балдеет. Откуда он взялся? Сроду на нашем курсе таких не было. Ага, лицом повернулся. Ну, воще отпад… Он ещё к тому же и красавчик. Глазищи в пол-лица, тёмные брови, тёмная короткая бородка. А волосы неожиданно светлее, каштановые кудри до плеч. От девок, наверно, отбою нет. Вдруг взгляд незнакомца остановился на Ане, по губам скользнула улыбка, и красавчик обозначил легкий поклон. Сразу сработала пружина отталкивания. Только в роли ухажёра его не хватало. Девушка опустила глаза и отвернулась. Пока заходила на кафедру, выясняла судьбу последней контрольной, записывала расписание консультаций, совсем о нём забыла. Но в столовой он оказался сзади. И не уйдешь – проходик узкий, все с подносами. Заказала наугад какие-то несъедобного вида сиреневатые тефтельки в ярко-оранжевом соусе. И чего я так на него реагирую? Нет его. Ноль эмоций. А раз я – ноль, и он не обратит внимание. И тут же услышала над самым ухом: – Напрасно вы меня боитесь. Я безобидный. Оглянулась. Красавчик смотрел спокойно и печально. И никакого флирта в карих очах. – Девушка! Вы будете платить? Спохватилась, протянула сотенную, хотя полный кошелёк десяток. Сгребла сдачу и зарулила с подносом к ближайшему столику. Специально выбрала, где было всего одно свободное место. Но не успела угнездиться, как двое доглотнули последние капли компота и поволокли посуду к конвейерной ленте. И, конечно, этот гад тут же сел на освободившийся стул. Аня опять опустила глаза. Подняла их не сразу, когда уже доталкивала в себя вторую тефтельку. Кареглазый внимательно разглядывал её тарелку. – Нравится? – Гадость. Тут всё противное. Просто не могу завтракать перед экзаменом – ничего в рот не лезет. Вот и приходится. – Не переживайте из-за четвёрки. А о гугенотах почитайте – это были смелые ребята, цвет французской нации. Но уж такая страна – вечно сшибала свой цвет, удивляюсь, как там ещё что-то завязывалось. Откуда он знает про гугенотов? Ведь он отвечал раньше и отметки её не видел. Может, кто сказал… – Я многое про вас знаю. И что это – всего вторая четвёрка за три курса. И что хотели что-нибудь по Библии или ранним христианам. И что считаете несправедливостью сдать историю религии не на «отлично». С вашим-то православным опытом… – Вы что, телепат? – Считайте, что так. Могу быть ещё и предсказателем. На зарубежке вам достанется семнадцатый билет – Ибсен и Рембо. Проверьте. – Что же, остальное можно не учить? – Вы учите для себя, Аня, а не для преподавателей. Потом не скоро вернётесь к этим темам. Так что лучше всё пройти сейчас. – Спасибо за совет. А откуда вы знаете, как меня зовут? – Оттуда же, откуда и всё остальное. Просто знаю. Да, забыл сам представиться: Назар. – Редкое имя. Означает назаретянин? – Вот именно, – кивнул он с какой-то странной улыбкой взрослого, беседующего с детьми. – Вы, там, за передним столом! Поели? Так и уходите побыстрее, людям сесть негде! Аня и Назар оттащили свои подносы к конвульсивно дергающемуся конвейеру и вышли в университетский дворик. Оказывается, в мире ещё есть солнце и молодая пронзительная листва. Аня подняла к небу глаза, зажмурилась и, конечно же, споткнулась. Назар поддержал за локоть. – Осторожней. Давайте пойдём по Набережной. До начала службы больше двух часов. Тамару вы всё равно не застанете, так что подарите себе маленький отдых. Заодно поговорим. Я ведь у вас ненадолго. Он ещё и про Тамарку знает, и что собиралась к ней зайти… Первый раз вот так, с телепатом. Только о чём с ним говорить – ведь он, поди, и без того все мысли слышит… – Мне интересны не ваши мысли, а ваши поступки. И как вы их для себя объясняете. Вот вы сегодня собрались в церковь. Зачем? – Вы сами-то верующий? Назар фыркнул. – Хороший вопрос… И сразу трудно ответить. Дело в том, что я не верю, я знаю. – И вам не хочется быть ближе к Богу? Улыбка у Назара стала ещё шире. – А вы считаете, что в церкви вы к Нему ближе? – А разве нет? – Не обязательно. Приблизиться к Богу – это почувствовать себя частичкой грандиозного замысла, частичкой некоего единого организма Вселенной, разбудить в себе ту самую Божью искру, что называется душой. Это может произойти, где угодно: на лугу, на море, на балконе, дома в постели или в ванной, даже в автобусе. Главное условие – забыть при этом про все срочные и несрочные дела, что обычно заполняют сознание. Но не спать и не глушить разум алкоголем или глупыми грёзами. Настроиться на Небо. И тогда ты готов принять новое, увидеть доселе скрытые от тебя пути. А дорога к Богу и есть новый, лишь тобою открытый путь. К Нему нельзя прийти толпой – Всевышний овец не любит, для них у него своя награда, но подойти к Престолу смогут только избранные. – Так вы считаете, что мы в церкви, как стадо? – Это вы так считаете. И, кстати, называете. Паства – это и есть стадо, пастырь – пастух. Что же вы забыли значение этих слов? А ещё филолог… – Стадо так стадо, пусть. Но стать избранной, что, по-вашему, значит, не так мыслящей, и не скатиться в ересь – просто невозможно. – Вы так боитесь любой новой мысли? Почему? Христос показал, как тернист путь новых идей, но он не говорил: прекратите думать. Не говорил: вылизывайте своё жилище, не совершайте краткого набора грехов – см. список в скрижалях Моисея, беспрекословно слушайте пастырей и тем самым придете к вечному блаженству. Наоборот, он показывал: будьте жадны до всего нового, но не принимайте всё сразу на веру, иначе вас могут соблазнить. Услышали что-то необычное – бросьте все дела и попытайтесь разобраться. Помните историю Марии и Марфы? Иногда лучше допустить моветон с гостями, но воспарить душой, чем принять их по высшему разряду, но пропустить самую главную минуту своей жизни. – К нам Христос не зайдёт… – Почему же? Он обещал вернуться. Кстати, думаю, что на этот раз он не станет объявлять себя сыном Божьим – эту роль уже взяли на себя всякие проходимцы. Скорее всего, он поживёт среди вас, как обычный человек. Но есть ещё и пророки – они обитают почти во всех временах. Хотя отношение к ним весьма странное: люди либо слепо следуют их учению, либо предают анафеме. Между тем… – Это вы о Льве Толстом? – Хотя бы. И напрасно вы с такой неприязнью произносите это имя. Он сейчас гораздо ближе к Господу, чем вы думаете. – Ну, это ваше мнение… – Я уже сказал: я знаю. Она хотела что-то резко возразить, но тут от скамейки прямо через газон к ним кинулся худенький юноша с цифровой фотокамерой на плече. Подлетел, извинился, протянул Ане пару компьютерных дисков, записал второпях на согнутом колене какие-то телефоны, сунул ей бумажку, ещё раз извинился и побежал обратно, где его ждали друзья с зачехлёнными музыкальными инструментами. – Вот это существо гораздо ближе к Богу, чем вы. Чистый, доверчивый. Вы ему очень нравитесь, но Андрею даже в голову не пришло, скажем, приревновать, хотя увидел нас вдвоём. Почему же вы так злитесь на него? Аня уже не удивилась, что телепат и Андрея знает по имени. И про её нелюбовь к этому типу. – Вы правильно назвали его: существо. Средний род. Скачет, всех фотографирует, организует какие-то тусовки, концерты. Пишет, о чем надо и не надо в газеты. Все его знают, он знает всех. При этом вечно без денег, одет, как обсос. Ни надёжности, ни душевного покоя. В церковь не ходит, в университетской во время службы фотоаппарат достал… – У него же было задание… – Всё равно противно. Скачет, как клоун, – она передёрнула плечами. – Жаль, что вы его не разглядели, – задумчиво произнес Назар, рассматривая появившуюся над домами маковку храма. – Андрей здесь самый ищущий. Причём, идет непроторённым путем. Я… Христос обязательно взял бы его своим апостолом. – Андрея? – хмыкнула Аня. – А кого взяли бы вы? Вообще кого вы хотели бы видеть около себя? Бьющего поклоны зомби? Да, этот, не мудрствуя, будет заниматься физической работой, а с устатку, приняв на грудь грамм триста, поколачивать вас, чтобы было, в чём наутро исповедоваться перед попом. Зачем тогда образование, ведь такой не даст вам работать ни в школе, ни в вузе. Так и останетесь продавщицей… Хотя нет, и оттуда он вас сорвёт, – Назар пристально смотрел в её глаза. – Станет ревновать к покупателям. Ведь у вас в церкви не говорят, что ревность – один из самых страшных грехов. Иудин грех. В предательстве испачкан не только тот, кто предаёт, но и кто постоянно ждёт этого от других. – Экую вы мне судьбу предсказали! – Я не шучу. Это вполне для вас реально – стать уборщицей, рожать детей, прозябать в нищете с жестоким тупарем, уверенным в правоте каждого своего жеста. Вашу сегодняшнюю жизнь с мачехой будете вспоминать, как праздник. – И этот ваш приговор окончательный? – Ничего окончательного не бывает. Всё зависит от вас. Научитесь видеть людей в таких, как Андрей, и вас не обойдет счастье. Простое, земное. К небесному идут другими путями, но сходными – тоже через понимание. Зазвонил колокол. Аня встала со скамейки и перекрестилась. Назар повернулся к храму, нахмурился. – Треснул. – Кто? – Колокол треснул. Звук не тот. А будет ещё хуже. Остерегайтесь. Так вы что, уходите? – Да, я иду на службу. – С Богом разговаривать? – Ну, если хотите, да. – Через посредников? А напрямую не хотите? – Что вы имеете в виду? – Ничего. Идите. Вам там хорошо. И набираетесь сил. И терпенья… Вам оно сейчас нужно, на вас же столько всего легло. И Марфа накормила гостей, и все были довольны, но слов Спасителя она так и не услышала. – О чём вы, Назар? – Я просто прощаюсь. И зря мы с вами на «вы», ведь мы же все братья и сестры. Прощай, – он наклонился и коснулся губами её лба. – Теперь у тебя всё будет хорошо. Колокол вновь забил. Аня подняла на него глаза, а когда оглянулась, Назара не было. Мимо как раз проходила стайка молодняка. Может, он пристрял к ней? Она посмотрела вслед мальчишкам. Но среди них ни у кого не было длинных кудрей. На службе впала в бессознательную сладкую полудрёму. Уста привычно выпевали слова «Символа веры», но смысл не задевал сознания. Всё это просто лилось сквозь неё, как тёплая вода, согревая, очищая до пустоты, которую предстоит чем-то заполнить. Но это потом, а сейчас надо всего лишь достоять до конца, ничего не замечая, проехать пять остановок, доползти от троллейбуса до их хрущёвки и – на диван. И спать. Долго. Слишком большой был сегодня день. Да ещё ночь, считай, бессонная с этим тупым учебником. Лучше бы конспекты взяла у дневников. Гугеноты… Славные ребята… По стенам ползают херувимы. И праотцы над алтарем нехорошо косятся на каких-то долгополых путников. Это и есть гугеноты, они теперь там… И голос священника перекатывается под сводами, и ни слова не понять. И от этого особенно куда-то взлетаешь… Дома повалилась, как сноп. Даже телевизор после ухода брата не выключила. Поэтому снилось всё вперемешку: Путин вёл какую-то криминальную хронику, Галкин куда-то поехал вместо Шойгу. Потом начался бесконечный сериал с плачущими героинями. И вдруг знакомый голос позвал: – Аня! Она приподняла голову. На экране грустно улыбался Назар. Над каштановыми волосами было заметно золотое сияние. – Я вновь приходил. И вновь меня не узнали, – сказал он, словно извиняясь. – И это будет до тех пор, пока люди любят церковь больше, чем Бога. Ты, Аня, предпочла дремать на службе, чем говорить со мной. Я понимаю, так спокойнее. Вы все просите покоя. Я дам его вам. Но это не лучшее состояние души – стоячее болото быстро начинает смердить. Не все способны взойти на Голгофу. Не все способны искать истину. Но понимать других, принимать, какими я их создал, прощать и улучшать вы можете. И тогда уже не будет застоя. Слышишь, Аня? Начни с этого. Помнишь, «главное – нАчать»? Назар… нет уж, конечно, не Назар, а Назаретянин подмигнул ей с экрана и поднял руку в благословляющем жесте. Камера наехала на нимб, по экрану расплылась светлая муть. Потом замельтешил «снег», как будто сорвали верхнюю антенну. Аня повалилась с дивана на пол и зашлась в рыданиях. Так, распростёртую ничком, сотрясающуюся уже от беззвучных слёз, её и нашла Ольга Максимовна. Горячее молоко и липовый отвар возымели свое действие. Аня лежала опустошённая, ослабевшая и неожиданно трезвая, словно очнулась после длительного похмелья. Ольга Максимовна принесла ещё и ведёрко с какой-то травяной водой – сделать ножную ванну. Напрасно всё это, ведь у неё нет жара, просто стресс. А вообще её мачеха – тётка мировая, особенно, когда не грузит всех подряд рассказами о туристических слетах и не цитирует бардовские песни тридцатилетней давности. Не была бы на месте мамы, жила бы просто рядом, гляди, и подружились бы… За что я её так не люблю? Из-за Вовки. Обожает сына со всеми его закидонами и не пытается переделать. Вернее пытается, но это бесполезно, на такую скотину, как залезешь… Назар говорил: понять. Да я что, братика своего не понимаю что ли? Просто говнюк. Попробовала бы я в девятом классе такое отмачивать… Не так понять… Изнутри. Чтобы больше не злиться. Смогу ли? Придётся, ведь Он так хотел… Наутро появились первые сомнения. Позвонила Тамаре, она смотрела ту же самую аргентинскую бредуйню, но никакого Мессии на экране не видела. Значит, это было только ей. Может, всё-таки сон? А днём? Был ли вообще Назар или это галлюцинации? В университете набралась храбрости и подошла к Карманчику, спросила, что за студент сдавал позавчера с их группой. Преподаватель помнил его прекрасно: удивительный знаток, умница, такое небанальное мышление… А как фамилия? Запамятовал, посмотрите в ведомостях. В списке сдававших в тот день экзамен никакого Назара не оказалось, наверно, брал индивидуальный допуск. Аня зашла в учебную часть заочников, спросила, был ли такой? Был. Его и здесь запомнили. Но ни в каких журналах имя Назар не стояло. Пошла к знакомой сотруднице университетского пресс-центра, сунула шоколадку. Та влезла в базу данных, где были сведения обо всех студентах: заочниках, вечерниках, дневниках. Вскоре машина выдала полтора десятка Назаровых, двух Назарянов, одного Назарчука… Но на двенадцать тысяч никого с именем Назар… Через два дня сдавали зарубежку. Усмехнулась, увидев на билете число 17. Анализ ибсенского «Бранта»… Понятно, что же ей ещё могло попасть из этого периода… Загнула так, что седовласая профессорша похлопала её по руке: не стоит, дескать, принимать столь близко к сердцу, давно это было, вымысел художественный, да и вообще норвежцы – люди слишком прямолинейные. Поставила «отлично». До Рембо даже не дошли. Это был последний экзамен. Отоспавшись, вспомнила, что с этой сессией не записала свой разговор с Назаром. Уподоблюсь теперь Левию Матфею. Попыталась вспомнить, и – о, ужас! – только какие-то бессвязные обрывки. Забыть такое… Нет ей прощения… Но потихоньку кое-что стало выплывать. Пока стояла на службе, в голове зазвучали Его слова о человеке, как частице единого замысла Творца. Что-то он считал самым главным… Ах, да, мысленно уйти от насущных дел, но не впадать при этом в блаженную дрему, ощутить мир вокруг себя, себя в этом мире, тогда почувствуешь и Бога… Действительно, в церкви это сложно, здесь ты как бы в истории, а не в реальности. Вчера на даче у пруда ощущение Творца было гораздо острее. Почему? Аня подняла глаза на большое распятие. Сколько раз она обращалась к нему со своими вопросами, и окровавленный Христос давал ей ответы. Если не сразу, то прозрение приходило дома. Всегда. Сколько раз представляла Его смертные муки, да так, что сводило ладони и останавливалось дыхание – как раз до этого прочитала, что смерть на кресте наступает от лёгочной недостаточности. Но сейчас деревянный Христос только страдал и молчал. Застывший, зеленоватый… И вдруг она поняла – это и есть ответ. Здесь Он умер, и Аня вопрошала мертвого. А Назар хотел, чтобы они научились слушать живого Бога. Как всё, оказывается, просто… Она продолжала ходить в церковь. Но теперь, всё острее чувствуя окружающих людей, похоже, начала понимать и их мысли. Клавдия Васильевна с верхнего этажа, наверняка, молится, чтобы не текла крыша. Замучилась уже старушка, жалко её. Но услышать рядом с ней голос Всевышнего… Мы же сами глушим его хором наших проблем, болью наших болячек, злостью наших обид. Да ещё требуем, как капризные дети: дай нам терпения, кротости, любви. Не понимаем, что мы должны сами взрастить это в себе, что это нельзя дать извне, что это испытание… Две прихожанки сзади весьма слышно обсуждали третью, молодую, что нынче надела новое платье. У Ани вдруг что-то подступило к горлу, и она выскочила из храма. Неспешно брела по Набережной. Ребята-музыканты сидели на той же скамейке. Аня уже заметила, что они собираются здесь каждый вторник, наверно, отсюда идут на репетицию. Андрея на этот раз не было, но рыжеватый Сергей приветливо кивнул. Аня подошла к ним. – Андрей не придет? – Вряд ли. Что-нибудь передать? – Он говорил, что нужен человек, играющий на скрипке. – Это не ему, это нам нужен. А вы что, умеете? – Было дело. Но я полудилетантски. Музыкалку даже не закончила. – Да мы не Паганини ищем. Просто в одной композиции подыграть. Пойдёмте с нами, тут недалеко, мы вам сразу всё покажем. Уверен, вы справитесь. Так неожиданно для себя Аня стала участницей летнего рок-фестиваля. После чего стала пользоваться особым уважением у брата, помешанного как на мелодическом роке, так и на тяжеляке. Вовка со своими мальчишками так болели за их группу, что обсвистали решение жюри, присудившего третье место, и притащили за кулисы в знак солидарности особую бутылочку, облепленную ликами рок-звёзд. Этикетки были, конечно, самодельные, компьютерные, и коньяк тоже самопал. Но очень качественный – выгонял чей-то папа в химической лаборатории местного НИИ. Разделили по граммулькам между членами команды, ребятами-дарителями и ещё десятком музыкантов из конкурирующих коллективов, что на деле оказались закадычными друзьями. Чокнулись пластиком, сказали «дзынь». Кто-то пошутил: причастимся! И действительно это походило на причастие – символический глоток алкоголя в знак общей любви. В данном случае к музыке. Но такого единства чувств Аня не встречала уже давно. Когда-то, наверно, оно было в церкви, когда ещё не одергивали друг друга, что не так накладываешь крест, не так повязала платок. Когда не шипели в спину гадости, дополняя чужие биографии своими подробностями. Здесь же никто не пытался исправлять нравственность другого, людей принимали, какими они есть… какими Он их создал… Всё, как Он ей советовал. И она ещё, дура, старалась держаться от рокеров подальше, считала их чуть ли не исчадиями ада… Через день после фестиваля Аня уехала на черноморскую турбазу. Мама Сергея как раз возила туда группы и выбила для девушки сына дополнительное место. Все дни проводили вместе с ним на пляже, но жили в разных домиках, там это строго: мальчики – отдельно, девочки – отдельно. И по ночам под концерты цикад с поскрипыванием старых кипарисов разговор с Назаром вспомнился весь по минутам, и Аня старательно всё записала. В свой храм попала только в последние дни лета. Пока её не было, тут произошло странное событие. От колокола отлетел кусок и упал прямо перед дверью. Прямо к ногам новорусского авторитета. Люди ахнули – хоть и небольшой кусочек, но полпуда в нём будет, если не больше. Бронза как-никак. Попал бы по голове, да с такой высоты… Авторитет матюгнулся, побледнел, но быстро совладал с эмоциями. И, как человек деловой, понял, что хочет этот лежащий на асфальте осколок, похожий то ли на селёдочницу, то ли на протянутую в мольбе ладошку. Достал чековую книжку, написал что-то на листочке, положил его на этот прилетевший с неба предмет и, быстро перекрестившись, поспешил к своей машине. Прихожанам не дали посмотреть на сумму, но, говорят, она была достаточной, чтобы разгорелся спор между настоятелем церкви и чиновниками из епархии. И пойдёт ли всё это на ремонт здания и покупку новых колоколов – неизвестно. А тут стал фальшиво звучать ещё и подголосок. Сергей это сразу услышал, даром, что на четвёртом курсе эстрадного отделения в институте искусств. Аня только пожала плечами, но про себя отметила: венчаться им лучше в другом храме. Как Он сказал? Остерегайтесь? Вот и лучше от греха подальше, тем более что откупиться от судьбы им просто нечем. К тому же в другой церкви не будут знать про Назара. Здесь же она исповедовалась и получила от священника выговор, что попадает на удочку всяким сектантам. Так и не понял ничего. Может, и к лучшему. Значит, Он не хочет, чтобы знали о Его приходе. Значит, это только её тайна. Аня не открыла её даже Сергею. И тетрадке с описанием того дня ещё долго лежать под стопой отглаженного постельного белья. Август 2006 года