Сестрёнка. Осень. Ветер стучит ставнями, дождь бьёт градом и стекает ручьями по стеклу. Стёпка поскуливает. Хорошо сидеть в тёплом домике у горячей печки и читать бульварную сказочку о любви (гадость – но развлечься можно). Сижу, укутавшись в одеяло, поджав под себя ноги, держу романчик. Пытаюсь читать, но ничего не могу понять из-за Стёпки. Ну и что – ливень? У него же будка, зачем скулить?.. Кто-то умрёт в деревне. И темно-серые, как тучи, мысли накрыли меня с головой. Вещи уже упакованы. Послезавтра я уеду и, надеюсь, навсегда. Не хочу возвращаться в эту дыру. Моя старшая сестра, продвинутый фотограф, куда-то переезжает, наверное, - в Москву. Но не говорит об этом – хочет сделать сюрприз. Квартиру же в тёплом Сочи оставляет мне. Вот здорово! Ленка – самый добрый и щедрый человек. У меня теперь есть реальный шанс подняться, встать на ноги, создать свою карьеру. Можно стать влиятельным журналистом, работать на радио, или на телевидении…, написать книгу, в конце концов. «Главное – талант»,- говорит Ленка. А ещё она говорит, что у меня он есть. Сестра намного старше меня. Когда я была в первом классе, она была на первом курсе художественной школы, но рисовать не стала – больше любила фотографировать. Чаще всего в её кадре – я. Она любит меня, я её тоже. И хоть Ленку я видела очень редко, мы многое пережили с ней вместе. Росли мы без отца. Мать пила и не меньше раза в неделю била меня, чтоб я «не села на голову». Жили мы на пособия по безработице, на «детские», «молоком», а ещё Ленка мне помогала вещами и продуктами. Она, будучи студенткой, нашла работу и как-то выживала. Когда сестрёнка приезжала, мама не пила, не била меня и даже не повышала голоса. Я знала, что мать боится своей старшей дочери. Встречая Ленку, я плакала от счастья. Провожая её, я плакала от горя. Потом мать умерла. Мне было горько, я кричала от боли, которая причиняла эта горечь. Ленка молчала. Некоторое время она жила со мной – это было самое счастливое время в моей жизни, кажется. Она всячески заботилась о моём таланте: покупала книги, купила мне компьютер, заставляла писать и участвовать во всяких там литературных конкурсах. Я с огромным аппетитом читала, любила писать короткие рассказики, а Ленка заставляла каждый раз писать всё больше и больше. Признаться, она очень уж меня поддостала этим. Но я старалась ей угодить – мне было необходимо, чтоб она гордилась мной, чтоб она меня любила. Она часто фотографировала меня. Ничего кроме творчества и искусства её не интересовало. Она хотела показать людям красоту. Её мечтой было – подарить им новые глаза, заставить их смотреть иначе на мир. Мне же никогда не нравилось описывать пейзажи. Природа прекрасна, но в человеке намного больше чего-то. Чего – не знаю, но чувствую это. Потом объявился отец. Я радовалась. Сестра молчала. У него была другая любимая женщина – не мама. И у меня была другая любимая женщина – не мама. Это была Ленка. Но она вскоре уехала, сразу после окончания института. Больше я её не видела, но от этого любила ещё больше. Я закончила школу, недавно - ВУЗ. Время шло. Я привыкла к своей новой семье, но отец с мачехой уехали потом туда, откуда приехали, потому что мне уже не нужна была их опека. От Лены я получала открытки: на Новый год, Пасху, Восьмое марта и день рожденья. И я ей тоже писала, правда чаще. Она редко звонила – раза три в году. Она занималась карьерой, устраивала свою жизнь - я понимала. Из газет я узнавала о её выставках. Её лучшая работа – «Воспоминания серых улыбок». Это коллекция чёрно–белых фотографий, на первый взгляд совсем не профессиональных. На них - я. Ещё маленькая. Такая счастливая! Я была счастлива, когда Лена меня фотографировала, потому что моя сестра была рядом. Без неё же я редко улыбалась. За эту выставку ей дали фантастическую премию, на которую она и купила квартиру в Сочи. Целых пять лет её восхваляли, холили и лелеяли. Но вдруг в каком–то влиятельном журнале появилась критическая статья в её адрес. Больше ничего хорошего о Лене другие издания писать не смели. Сестра приняла эту статью и даже была с ней согласна, но всё же не связывалась со мной целый год. А две недели назад она мне позвонила и сказала, что квартира в Сочи теперь моя. Значит, у неё всё наладилось, ведь она сказала, что поняла суть искусства. Стёпка залаял. В дверь постучали. Открываю – Ленка!!! Я радовалась, как ребёнок. Думаю, у меня было глупейшее выражение лица в этот момент. Обнимаю её, плачу, смеюсь. Именно в такие минуты понимаешь насколько любишь человека. Эмоции были настолько велики, что, кажется, грудь могла разорваться. Мне нужно было так много ей рассказать. Захлёбываясь чувствами, я трещала безумолку. Родная, родная сестрёнка! Единственная. Такая родная… Но сестрёнка не слушала меня – она сильно устала с дороги. Я это поняла и замолчала (это было не просто), приготовила ей чай, натопила баню. Мы помылись и легли спать. Дождь перестал. Тучи наполняются, но почему-то не ревут, держа обиду в себе. Она - действительно устала. Она - утомилась. Завтра мы проведём вместе. Нет, я ещё здесь задержусь чуть-чуть. Усыпив в себе детскую и даже глупую обиду, я успокоилась, но долго не спала. Последний раз я видела Лену, когда мне было двенадцать лет. Вот и сейчас, как будто столько же. Я не хотела спать, потому что боялась, что, когда проснусь, Ленки со мной не будет. Ну не глупость?! Поезд наполняется людьми, среди них – она. «Возьми меня с собой, не бросай меня!»- кричу я ей. Мне двенадцать. Поезд гудит, трогается. Я не могу его догнать. Кричу сестре - она не слышит. Поезд ускоряется. Навстречу по этим же рельсам едет другой поезд. О нет! Стойте!!! Остановите состав… Машины сталкиваются, взрываются как в американском блокбастере. В обгоревших вагонах я, уже взрослая, ищу её. Но нахожу лишь фотоаппарат… Разбудил меня Стёпка. Он рвал мои волосы и сорочку, кусал, не всерьёз, естественно, руки и ноги. Я материлась и ругалась чуть мягче. Но отвязанному беспредельщику Стёпке это нравилось ещё больше: он даже фыркал от удовольствия. Лена улыбалась и фотографировала нас. Завтрак. Молчим. Я не знаю с чего начать, а она, наверное, по натуре малоговорящий человек. Она фотографирует меня во время завтрака. Как я это люблю. Только вот позировать не умею – лицо по-идиотски счастливое. Ещё рано (роса стоит, заря), а мы идём на карьер снимать. Вчерашний дождь освежил краски: всё вокруг ярче, свежее и чище. Холодно – пар изо рта. Я срывала чистые, не опавшие листья с дубов и бросала их с карьера. Они красиво кружились в воздухе, не желая ложиться на землю. Они не хотели умирать, но это было неизбежно – им приходилось повиноваться закону притяжения земли. Лена их фотографировала. У меня уже замёрзли руки, но сестра заставляла меня продолжать бросать листья. Ещё ей нравилось, как я согревала свои озябшие пальцы белым дымом теплого дыхания – и это она засняла. Дома мы отогрелись и пришли к выводу, что вчерашний дождь был последним. Лена больше молчала. Я говорила много и быстро. Я мысленно успокаивала себя, что сестрёнке больше нравятся зрительные образы, нежели словесные описания. Ленка не слушала, только смотрела и изредка щелкала фотовспышкой. Ленкино лицо правильно и холодно-красиво. Такие же строгие черты лица, как и у моделей. Даже улыбка не нарушает это чёткое изображение. Когда я её рассматривала, мне на секунду показалось странным то, что она очень похожа на фотографию – изображение на плоскости. Её черты будто бы не могли иметь объёма. Они будто ничего не могли в себя вместить. Но мне, повторюсь, лишь показалось. Разве талантливые люди могут быть плоскими? Плоские только те, кто никого в этой жизни не любит. А Ленка любит меня. Точно любит. Ленка превратила тут же весь дом в свою мастерскую. Темно, красный свет – ад, словом. На меня у неё не было времени. Да и что я заладила всё: я да я. Я же - не ребёнок! Не нужна мне нянька. Да и потом, зачем показывать свои чувства? Сестра не хочет наигранности – понятно и дураку. Под вечер мы пошли на кладбище. Был закат. Мы постояли некоторое время над тем, что было мамой. Потом Ленка пошла снимать кресты и плиты, ухоженные и заросшие травой. Она пришла для этого. Стою и думаю: «Почему фотографии на надгробиях живые, объёмные и не плоские? Почему Ленка сегодня мне показалась изображением на фотобумаге? Зачем мне снился этот странный сон? Почему я всё меньше верю в то, что она меня любит?» Эти странные вопросы не давали мне покоя, на секунду я позавидовала здешним обитателям. «О чём думает Ленка, когда щелкает эти памятники? Она так часто молчит – значит, много думает. О чём?»… Я очень замёрзла и согревала руки паром. Сестра снимала и меня. Назад шли по темноте. Меня мучили вопросы. Вдруг Лена начала разговор: - Страшно было? - Нет. Грустно,- отвечала я так же коротко, чтоб не спугнуть «красноречие» сестры. - По матери скучаешь? - Нет. - Не может человек не любить свою мать,- больше для себя, а не для меня пробормотала Ленка. - Значит, тебе её не хватает? - Я любила её, раньше… Она – нет. Это убило мои чувства к ней. Я её не люблю и теперь… Мы долго молчали, погрузившись в себе. Слова говорились громкие. Нельзя было оскорблять их достоинство. Нужно было сто раз обдумать, прежде чем сказать их. Уже на подходе к дому я спросила сестру: - Есть кто-нибудь, кого ты любишь сейчас? Мы вошли в дом, не торопясь сняли одежду, надели ночные рубашки, легли в полной тишине. Я ждала ответа. Наконец, Ленка произнесла негромко, но внятно короткое слово: - Нет. Во мне открылось внутреннее кровотечение. Я не знаю, как ещё назвать моё состояние. Даже плакать не хотела, просто была ранена. Я не о чём не могла думать, просто жила, вроде. Она меня не любила! Она никогда меня не любила! Она никого не любит, кроме этих холодных фотографий. Зачем они ей? Она бросает меня… Она не хочет меня брать с собой… За что? Спутанные вопросы, догадки, какие-то ещё фразы выдавало в неуправляемых мыслях моё подсознание. Когда мой организм всё же усвоил какую-то часть обиды, я взглянула на сестру. Она спала. Как она может меня не любить? Этот родной человек, этот обогреватель, который так долго согревал меня всего лишь своим далёким существованием, меня не любит. Этим объяснялось её странное, недружелюбное отношение ко мне. Всё вдруг стало ясным, как зимнее утро. И таким же холодным, как оно. Было уже четыре утра (да, да – в деревне это время называется утром) когда сестра заговорила, не открыв глаза: - Прости. Я не такая как все. Я не люблю и врать не умею. Я знаю, что тебе было б легче знать, что я люблю тебя, хотя бы как дальнего друга. Но чуть позже ты бы всё поняла, я уверена в этом. Мы же сёстры. - Я бы этого никогда не поняла. Тебе не понять почему, если ты никого не любишь. - Ты мудрей меня во внутренних делах – ты пишешь… Но порой и наши мысли сходятся. Спорим, что на карьере ты думала о том, что все мы смертны и она неизбежна. (молчу) А на кладбище ты думала о фотографиях над бугорочками… Ну вот видишь: гении, которые живут в нас очень близки, а вот мы – не очень. Так уж вышло. Я ко всему безразлична… Нет, я не Печорин и не Онегин – я нашла своё место в мире. Я – творец. Все гении – ненормальные. Потому-то они и гении. Мне нет места в среде человеческих чувств и взаимоотношений. Не моё это. Наверное, это - цена бессмертия. Я говорю великие слова, глупые слова. Ни мне, ни тебе не нравится этот пафос. Так не надо. Но я не знаю как надо. Ты должна знать лучше – это по твоей части. А я выражаюсь как могу. - Мы больше не родные люди, мне кажется. - Мы и не были родными,- поправила Елена. Я собираюсь в путь, уезжаю на вокзал. Вот мой поезд. Она сказала, что останется в деревне – там творчество летает. «Нет, не закурю»,- думаю. Поезд тронулся. Каждая шпала увеличивала пропасть между мной и Ленкой. Вот и всё. Я тогда думала, что никогда не вернусь. Но через месяц я снова была дома. Это место слишком много у меня отняло, многим наделило. Я приехала хоронить Елену Александровну, мою сестру. Она закончила свою работу. Коллекцию назвала странно – «Живое и мёртвое». В ней наши фотографии, кладбище, карьер, Стёпка и листья. Хоронили по первому снегу. Она умерла от инфаркта. Я не знала о проблемах её здоровья, не знала о ней почти ничего, кроме её гениальности… Я снова не плакала. Когда тело закопали, я забрала Стёпку и уехала в Сочи. Там организовала фотовыставку. Посмертную. Елену внесли в неофициальный список классиков. Этому я действительно была рада. Прошло уже много времени. А сегодня был листопад. Листья нехотя летели к земле, но падали недалеко от дерева, на котором выросли. Я сама не заметила, как что-то скатилось с меня, что-то мокрое. Наверное, до сих пор болит… Зарастёт. Я ведь ещё не разучилась любить. А после того, как простила, кажется, что не смогла даже толком охладеть к ней. Ведь не обижаются так сильно на того, кого не любят. Может, я люблю её. Свою сестрёнку…