Мальчик, давящий собаку, по разумению живущую в тени своего изуродованного состояния, которое открывается только ей одной, да и то в обратной перспективе мнимо реального уродства внешних предметов, такой же тени, падающей на глаза самого мальчика и тем самым превращающей его в урода, снисходящего до великого дела уничтожения падали земной и очищения мира от самого себя, ничтожного, засранного, проклятого, одерменевшего в своём убожестве, которому Бог без конца вытирает с лица нависшие сопли. Картавость лица мальчика рефлектируется картавостью лица уже лишенной ноги собаки, которая автоматом переносит существование на сущность, без лишних комплиментов заменяя лицо на след ноги. Момент порыва в руках – это момент давящей злости, ведь я такой же, как все: весомый камень на бездорожье, постоянно сворачивающий путь, падающие волосы на глаза и смутная дрянь. Причеши лицом меня, зомбирующий покой, рваная нирвана, похожая на уставшее влагалище неспокойной девы. Три часа с малиной, жестокое око причеши дождем, раскисшую улыбку поколеби искрой страсти, нормирующим покоем. Раскрытый рот у лица доведи до предела, дождем ополощи веки, прочисть серые дыры, паршивую пустоту промой с фиолетовой настойчивостью. С рафинированной навязчивостью втирай фиолетовую жидкость, коси костром, долби хлебом земным, дóбри канатом и разговорами о суициде, прикидывай ласточкой, серой накидкой и черным покрывалом. И раскроется тебе тогда в дыре той божий лик с медовой усладью и срезанной бровью. Раскроются тебе корабельные постройки, муравьи, набитые в дырявую батарею. Увидишь ты, как льется из дыры той фонтан из шлюх и брадобреев, убожественные колесницы, безногие собаки, дрочующие жарптицы, прекрасные далианские кóзлы и змеи, кусающие свой хвост с целью метафизически суицидального преодоления самих себя.