НАДОЕВШАЯ ИГРА
Один человек хотел дотронуться до моего носа. Кажется, его звали К., а может быть, С. В общем, я не очень помню, как его звали. Но имя у него было такое, что… ну, в общем, не очень запоминающееся. Допустим, его звали С. Или К. Не важно. С.К. Так вот, С.К. очень хотел дотронуться до моего носа. Я не знаю, откуда взялось у него это стремление, я ведь с ним почти не общался. Я, впрочем, не знаю, откуда взялся сам С.К. Он появился сам собой. Я даже не помню, как я познакомился с ним. Может быть, я и не знакомился с ним вовсе? Может, он всегда был? С другой стороны, ощущать его стремление дотронуться до моего носа я стал относительно недавно, год или два назад. Возможно, именно тогда я и узнал К.
С.К. всегда появлялся неожиданно, там, где невозможно было предугадать его появление. И, появившись передо мной, К., не здороваясь, тянулся указательным пальцем правой руки к моему носу. Как только я видел К., я закрывал лицо руками. Это немного ошеломляло С.К. Когда я отнимал руки, поражённое ступором лицо К. снимало с себя ступор и надевало удивление. С минуту удивлённый К. смотрел на меня широко открытыми глазами, затем здоровался и начинал говорить об учёбе.
Всё это казалось мне немного странным. Поражающие своей стереотипностью выходки К. не выходили у меня из головы. Однажды, не выдержав, я спросил К., зачем ему мой нос. С.К. ответил мне какой-то бредовой игрой слов, чем-то вроде ”у разлетающихся инквизий сегодня завтрак“, и быстро сменил тему. В следующий раз я стал допрашивать К. о его стремлении. Тогда К., долгое время колеблясь с ответом на мои вопросы, сделал ещё одну неудачную попытку дотронуться до моего носа, проговорил что-то ”зачем и то брабарла“ и убежал.
- Непонятный К., - произнёс я в полном недоумении.
Я долго размышлял над стремлениями К., над его выходками. В стремлении К. угадывалось что-то несуразное, противоречивое. Всё это было слишком похоже на игру. И лишь переживания К. по поводу своего постоянного «проигрыша» выступали из всей этой несуразицы неким подобием реальности.
К. действительно переживал, быть может, даже страдал от своей игры. Это было очевидно. И можно было бы, не задумываясь, решить, что К. болен, если бы только не его поведение после игры. Отыграв свою партию, К. становился обычным человеком. К. разговаривал, шутил, как ни в чём не бывало. У него было замечательное чувство юмора. К. вёл себя со мной как старый друг. К. становился нормальным; я, в процессе общения с ним, задумывался над его прошлой игрой, и она казалась мне не более чем абсурдом, юношеской беспристрастной глупостью, мимолётной и безобидной. И можно было признать, что это действительно так, что К. просто играл, играл, полностью отдаваясь своей игре, если бы… если бы не стереотипность его поведенческих актов в этой игре. Каждый раз К. делал одно и то же. И, странное дело, я, как будто насильно вовлечённый в эту игру, при очередной встрече с К., также делал одно и то же. Я закрывал лицо руками и смотрел на реакцию К. через щель между средним и безымянным пальцами. Почему я не позволяю К. дотронуться до моего носа – такая мысль просто не могла придти мне в голову во время игры. После встречи с К. я размышлял о чём угодно, но только не об этом. Я заставлял себя вспомнить, я знал, что было в моём общении с К. именно то, что могло бы решить его стремление, но вот что? – до этого мысль моя никак не могла дойти. Я перебирал все элементы разговора, быть может, я даже доходил и до того, что именно мне было нужно, но нужный элемент всегда оставался для меня фоном, внимание не могло вырвать его из общей целостности рассматриваемого мною явления. Я задавал себе вопрос о том, что же мне необходимо решить для себя из разговора с К., и вдруг осознавал, что не только не знаю уже смысла в моих размышлениях об С.К. и о разговоре с ним, но что и сам вопрос, заданный самому себе, начинает расплываться в моём сознании. Я терялся и начинал думать о другом, хотя всё ещё чувствовал в себе некий диссонанс того, что так и осталось нерешённым. Тогда я спрашивал себя: что же? – и вдруг диссонирующий контраст совсем исчезал, и поток мыслей уносил меня в область моих стремлений и мечтаний, а может и ещё куда-то.
Одни стремления осуществлялись, другие набирали ход. Время летело, забыв обо всём. Разговоры с К. стали для меня привычными. Закрывание лица руками при встрече с К. превратилось в рефлекс, подобный реакции зрачка на свет. Я перестал удивляться внезапным появлениям К. Но не смотря на всё это, ни время, ни мой опыт, ни даже здравый смысл – не смогли заставить меня при виде К. убрать руки от лица и прекратить эту до невозможности странную игру.
Я не мог закончить играть, это было подобно тому, как в жизни я перестал бы дышать. И каждый раз, когда К. тянулся указательным пальцем к моему носу, я, совершенно ни чему не удивляясь и не укоряя себя за это, закрывал лицо.
Я уже давно не видел С.К. Он медленно перестал существовать. К. стал для меня чем-то совершенно обычным, так что я, общаясь с ним, перестал отличать его присутствие от обычного моргания. Я перестал замечать К. ещё тогда, когда, возможно, он ещё был со мной, когда я мог его видеть. Кто-то мне сказал, что К. заперся у себя в комнате и превратился в книгу. Но, скорее всего, дело именно в том, что я привык и поэтому больше не вижу К. Возможно, что если теперь я захочу увидеть К., он появится и снова попробует достать указательным пальцем до моего носа. Но я не хочу.
