Двенадцатая глава: подонок Она стояла в вестибюле и ждала его: о чём он её и попросил. Там в глубине помещения где-то за этими смешными побрякушечками и висюльками над входом в зал в мерцании разноцветных огней вовсю продолжал играть музыкальный ансамбль. Люди, в полумраке копошились и кривлялись как марионетки. Дивный вечер ещё был в самом разгаре. Да! весьма своеобразный человек – этот новый её знакомый. Такой солидный, представительный и дружелюбный Кирилл Антонович (для неё как он сказал: можно просто Кирилл). С каким глубочайшим почтением многие к нему здесь обращаются. Некоторые прямо-таки даже лебезят перед ним. Угодливо заискивают, видимо уважают его сильно. Кто, интересно, он такой? Как приятно и своевременно было с ним познакомиться, а уж тем более подружиться. Если это правда что о нём говорила ей сегодня Генриетта то... она даже подумала: а может это судьба? Но тут её вдруг отвлёк от её мечтаний и грёз полупьяный, немного резковатый разговор двух весьма респектабельных на вид молодых парней, которые видимо только что вышли из-за стола, чтобы здесь покурить, и случайно видимо вынесли сюда свой застольный диспут. – Ты представляешь, Боря? Какую он сумму, стервец, запросил... – тут он, как бы ни желая, чтобы кто-нибудь посторонний услышал их чаяния, немного полуслепо пошарил слегка осоловелыми глазами по сторонам. Затем вполне удовлетворившись отсутствием около них кого бы то ни было, могущего подслушать, а в вестибюле вообще было пусто и только лишь несколько поодаль от них, стояла сама Татьяна Ивановна, не представляющая из себя, как тому видно показалось ничего опасного. Тем не менее, он всё равно злобно шепнул своему товарищу действительно видимо уж совсем какую-то конфиденциальную цифру, на ушко, от чего тот в состоянии явного изумления (аж чуть-чуть присвистнув) покачал осуждающе головой. А этот с ожесточением в голосе продолжал уже вслух: – Вот так вот, Боря, надо «бабки-то» делать! Я – за эту сумму год пахать должен, а он – сволочь – за одну свою резолюцию столько просит. Ведь знает скотина, что если мне нужна эта грёбанная аренда, я выложу ему эту сумму. А главное была бы она его – хотя бы личная – его площадь-то, а то ведь государственная площадь-то! Знает стервец, что всё равно она мне нужна, а значит дам я ему на лапу – всю сумму – до копеечки выложу. Даже ежели сам без штанов останусь, а всё равно выложу! А ведь там ещё и официальная ежегодная плата есть... Так и готовы, мрази, всё до последнего забрать... так вот и думай Боря! – Да! Петя, так оно и будет... А что ты хотел? У нас всегда к власти одни подонки лезут! Зря всё-таки наши предки себе на свою шею варягов из-за моря посадили, чтобы они правили имя. Ведь жили же до этого безо всякого государственного устройства. Жили, не тужили и вопросы как-то свои решали. И не всегда же методом ограбления друг дружки... Нет! им надо было обязательно кого-то посадить себе на шею – на горб! А самое главное, эту государственную систему, – и он раздражённо подкрепил свои слова шлепками раскрытой ладошкой по своей же шее состряпав при этом на лице недовольную гримасу, – нет, Петя, мы-то конечно вряд ли уже доживём, но вот – гадом буду! – лет этак через сто не будет никаких государств. А то – вообще-то может быть даже и совсем скоро. И будут тогда люди жить: спокойно и радостно... сами себя кормить будут... и обеспечивать во всём. Поверь мне! Татьяна Ивановна дальше уже не могла подслушать беседы, так как появился Кирилл Антонович. Причём тот грациозно кружась и одиноко вальсируя, элегантно нёс в своей руке великолепную розу (где он её тут мог сейчас взять???). Подошёл, или, скорее, всё-таки плавно подплыл, и разлюбезнейше поклонившись и даже исполнив всё так же с безупречной грацией реверанс, в том же поклоне покорно склонил пред ней свою с модной причёской голову брюнета. Он торжественно протянул ей цветок и поэтично проговорил: – Мадам!.. Я весь у ваших ног... хотите, я рассыплюсь в бисер?.. Она, слегка покраснев от удовольствия – польстившись его поступком и словами, приняла из его руки розу и с улыбкой смущения, но и не без апломба проворковала: – О, Кирилл Антонович, – тут она совершенно нарочно так к нему обратилась, – где вы отыскали такую прелесть?.. Ой! Право, вы, меня избалуете... Кирилл Антонович. – Баловать прекрасную даму как вы, дорогая Татьяна Ивановна, не только ужасно хочется, но и необычайно приятно, к вашему сведению будет сказано. Ну что, вы, принимаете моё скромное приглашение?.. Или всё-таки собираетесь уничтожить меня?! Низвергнуть ниц, затоптать, стереть с лица земли своим жесточайшим отказом. Вы, моя добрая фея – колдунья! – вы очаровали меня, захватили в плен мою душу... О, прошу вас, помилосердствуйте, не покидайте, не оставляйте меня в одиночестве! Иначе сделаете меня самым-самым несчастным человеком в мире! Вы убьёте меня своим отказом и я – паду к вашим ножкам бездыханный... – Да! я согласна, но только у меня есть одно – но... – Я у ваших ног! Я впитываю каждое ваше слово как воздух!.. Как живительный нектар для моей души!.. Я раб ваш навеки... – Я, простите, в том смысле, чтобы не было с вашей стороны никаких, так сказать, неожиданностей... В смысле, каких-нибудь, непозволительных приставаний... глупого какого-нибудь уговаривания... Ну, вы, надеюсь, понимаете меня, понимаете о чём – это я? – О, Татьяна Ивановна, да за кого же вы меня держите? За гадкого червяка?.. Подонка?! ИЗВЕРГА!!! Ваше любое слово – закон! Я раб ваш... Ныне, присно и во веки веков... До этого мы как-то ещё не касались достаточно близко семьи Татьяны Ивановны. Мы старались вообще как-то обходить её стороной. А тем временем, между прочим, там много произошло все различных несколько шокирующих любого добропорядочного семьянина событий. Мы рассматривали, но и то лишь краем глаза, как говорится её, то есть исключительно рабочую обстановку. Её, так сказать, карьерный рост – головокружительный! – для обычной женщины где-то средней руки в России. Да и посудите сами: замужняя и энергичная, честный человек и красавица, бывшая спортсменка, комсомолка, ныне мать двоих малолетних детей. (Учеников первого и второго классов.) А значит, женщина – соответственно относительно ещё молодая, в самом, как говорится, соку, причём весьма миловидной внешности со среднетехническим образованием. Правда, по совершенно другому профилю, но это как видите по ситуации, неважно. Она уже, можно сказать, директор, она более того – что значительно главнее – собственница! Да и состоит-то в штате фабрики директором так: как говорится – на всякий случай. «...Мало ли чего может завтра произойти в нашей совершенно непредсказуемой стране на политической арене!..». Так ей, во всяком случае, объяснил Пётр Николаевич, а ему она единственно, кому доверяла. Он ей так и говорил: «...пока, всё так шатко...» До нынешнего дня, мы определённо считали или даже были уверенны, что как раз в семье-то у Татьяны Ивановны непременно всё очень и очень даже хорошо, то есть тыл у неё не иначе, как отменный. Собственно говоря, так оно и было – пока наша Татьяна Ивановна «пугалась собственной тени» при новом своём таком положении, то есть вела себя тихо, скромно и не выпячивалась. В принципе, ничего такого уж чрезмерно страшного она, конечно, тоже не натворила, но вот, пожалуй, если только успехи в бизнесе, сильно прогрессирующие за последнее время, до невозможности в ней «опьянили» её амбиции. Она слишком стала о себе непозволительно высокого мнения, наверное, даже больше, чем того следовало бы. Донельзя чуть ли завысив планку своего статуса, конечно же, только в своих глазах. Иначе говоря – зазналась. Наша Танечка с лёгких и частых комплементов, звучавших нередко в её адрес от подчинённых мужчин, которые прямо-таки теперь осыпали её ими ежедневно! Да и не только подчинённых, а и вообще просто знакомых мужчин и даже совсем незнакомых. Кстати, как-то уж дюже легко и скоро привыкнув к ним, основательно разбаловалась этаким вниманием к собственной персоне – головушка её закружилась! А, кроме того, она, как-то необычайно сойдясь с новыми подружками (ниоткуда возьмись взявшимися), чрезвычайно увлеклась модой, стала шикарно с безукоризненным вкусом одеваться, нередко приобретать себе очень дорогие вещи. В принципе, а чего бы и нет! – коли денег уйма... Подружки показушно восхищались её внешними данными, которые в принципе и в самом деле были от природы восхитительными, но ставшие теперь ещё более заметными – более блистательными, что ли! Хотя и восхищались-то как-то неестественно, скорее притворно. Чаще несколько грубовато, или даже вовсе не умеючи, льстиво и как бы с завистью подчас подыгрывая ей, «подмасливаясь» под добрую ручку. Между тем почти ей внушали её изысканность и необычайную талантливость, а то порой даже не пренебрегали в открыто льстивой форме, накручивать ей и её гениальность. Глядя же на её мужа, несколько куксясь и морща свои носики – чуть ли ни открыто – нашёптывали с заговорщическим видом, что Коля её – совсем ей не пара. Дескать, они вообще друг другу не подходят; мол, ты, Танечка – птица белая, гордая, порхающая высоко и красиво. Тебе, мол, нужен такой же, как и ты сама – мужчина, мужчина – «орёл». А это, мол, что за супруг такой? – сморчок какой-то, – да и только! Таня и действительно немножко попуталась, посчитав уже своего Колю недостойным и впрямь для неё как «контингент». Поначалу, правда, её их речи сильно раздражали, но постепенно она начала как-то даже присматриваться к себе и Коле, сравнивая как бы, а, в конце концов, и прислушиваться начала к ним. Особенно когда заимела новёхонький красненький «Опель» и тем более, когда очень скоро сдав на водительские права, уверенно села сама за руль. До этих пор я умышленно не касался её второй половины, даже хотел, как бы вообще про него сначала умолчать. Дескать, замужем – и замужем, соответственно есть муж – и всё! но не тут-то было... Муж её был довольно-таки простой мужчина, на два года старше её: не сказать что, мол, красавец, но и не сказать, конечно, ничего про него и плохого. По характеру поведения своему или по внешнему, к примеру, «необстоятельному» облику со стороны, коль глянуть: так чисто русский мужик – добрейшей души человек. Обыкновенный слесарь-сантехник из местного ЖЭУ. Никаких повышенных амбиций. В меру культурен, имеет характерные для слесаря-сантехника вредные привычки. Хотя и в значительно даже меньшей степени типического. Такие же у него: ни лучше, ни хуже – друзья. В общем, всё как обычно – как собственно и полагалось ещё в недавних советских семьях. Супруг же Коля со своим, вполне опять же обычным мировоззрением, не рвался ни к звёздам, ни к большим деньгам, ни тем более к славе. Он и прожил бы вот так вот всю жизнь: тихо и спокойно, но при всех своих этих преимуществах и недостатках он весьма хорошо уживался со своими принципами и возможностями, будучи на редкость самодостаточным. А, вообще, вот, если взять и спросить о нём среди его же друзей-товарищей: дескать, что же представляет собой ваш Коля-то? Ответ будет однозначным. Причём при любом их состоянии трезвости или нетрезвости: отличный мужик! Наверное, он и в самом деле был таковой. Известно и вполне достоверно, что Татьяна была серьёзно в него влюблена ещё со школы, особенно до замужества и поначалу их совместной семейной жизни. Почему? Да кто его знает?.. Ей, наверное, всё-таки видней! Да собственно и сейчас, если бы только не щебетание новоиспечённых подружек, так бы и жили бы они потихоньку-полегоньку вместе до конца своих дней. Как Коля относился к её необычайной карьере? Наверное, нормально... а как ещё должен относиться нормальный человек к делам такого рода, когда вопрос касается достатка? Может быть, у него и были какие-нибудь тайные мыслишки, но он ими ни с кем не делился, кроме своих может быть друзей, конечно. Но и те молчали как рыбы. При всём при этом – ему всё чаще приходилось дома исполнять роль домохозяйки и воспитателя детей. С чем научился вполне достойно справляться. Так как Татьяна Ивановна последние полгода дома бывала очень редко: повидать детей, да и переночевать иногда; а на работу Николай ходил чисто просто по привычке или типа того: ведь всё-таки надо было куда-то ходить. Но совершенно недавно между ними произошла, и уже не впервые – ссора. Раньше – хотя бы полгода назад – за восемь лет совместного проживания до этого вообще ничего подобного даже и не могло произойти, а теперь это прямо бросалось в глаза. Прежде всего, невозможно было не увидеть того, как постепенно с нормального межсупружеского оптимально-лояльного тона в разговоре она перескочила вдруг на тон приказа. К какому-никакому ну никак не мог привыкнуть, да и категорически с которым не хотел свыкаться её муж. Он ей поначалу вроде бы даже пытался различными способами это объяснить как-то, втолковать, но Татьяна Ивановна то ли нарочно, а то ли и в самом деле не видела или не понимала очевидного; скорее всего, конечно же, второе. Она основательно изменилась за последнее время. Если раньше она всё-таки у него ещё спрашивалась и даже по обыкновению как бы отчитывалась перед ним: где была, куда ездила. Даже вкратце иногда делилась какими-нибудь новостями по работе. А теперь? Николай кроме денег, которые теперь имелись, безусловно, в изобилии, детей, домашних мероприятий по уборке квартиры с приготовлением для детей и себя пищи (чего тоже легко усвоил!) и, в конце концов, своей работы, где он по-настоящему теперь только отдыхал, ничего не видел. В самом деле, матриархат какой-то – да и только! Хотя я именно не понимаю и понимать не хочу: матриархат-патриархат! – в чём и какая тут разница. В каждой семье давно всё это уже присутствует и, конечно же, в каждой семье по-своему. Кроме того, последнее время она часто стала приезжать на своём «Опеле» совсем неслабо поддатая. При этом обильно сверкая бриллиантами и золотом – увешанная в них с ног до головы, как новогодняя ёлка, и даже совершенно не опасаясь никаких опасных последствий и случайностей. Милиция была куплена, бандиты тоже. А вот в семье, в конце концов, дело вдруг перешло от очередных ссор и скандальчиков до серьёзного разговора и даже уже о разводе. Николай ей вчера сделал последнее «китайское» (как она сообщила своей подружке Генриетте!) предупреждение. И теперь она была на очередном необходимом при её профессиональной деятельности банкете, где сегодня собрался разнопёрый контингент в шикарном по нынешним меркам ресторане «У реки Ганга». Этот вечер созвал их снова, чтобы тут порешать многие сугубо важные вопросы, а иначе говоря, блеснуть своими достижениями в бизнесе, какими-нибудь новыми необычайными приобретениями-покупками и, конечно же, сумасбродно повеселившись «надраться» алкоголем или... и покадриться. Буквально давеча, она была приглашена на танец «обалденным мужчиной» (по словам её подружки Генриетты) и они сразу же легко разговорились. Он вообще был очень забавный, интеллигентный и даже шикарный не только внешне, но и милый собеседник. Они совершенно, даже можно сказать, как-то сразу незаметно сдружились, да и вёл он себя мало того что вежливо и даже с достоинством, как настоящий джентльмен, но и вовсе даже без каких-либо там сальных намёков: на что-то там такое вроде как недозволенное с моральной точки зрения. А если всё-таки и позволял, то это звучало максимум – как шутка или некий комплемент, ни к чему не обязывающий. Он пригласил её, так сказать, для дальнейшего проведения их весьма интересной беседы и тем более упрочнения их дружбы к себе за город в гости. На его «виллу» (как он сам выразился), куда собственно говоря, они в данный момент и направлялись, уже заранее договорившись, на его роскошном «Мерседесе». Последней, конечно же, самой! последней модели – изъясняясь его словами. А её «Опель» они оставят пока здесь под присмотром патрульной милиции. Когда они приехали в его загородный, довольно-таки роскошный дом – средневековый замок! – она с воображением, уже несколько напичканным такого рода вещами, всё-таки всё равно была искренне ошарашена. Она была поражена и размахом и роскошью. Вряд ли кто из бывших советских граждан в то время вообще смог бы даже себе такое представить, впрочем, если только посмотрев какой-нибудь американский фильм про миллиардеров. Это был райский уголок! Давно откипели первые впечатления; обсуждено немало интересных тем; только что была начата вторая бутылка шампанского... Татьянин фужер так и стоял немного всего лишь пригубленный. И это в то время когда Кирилл Антонович не в пример ординарному своему состоянию сильно поднакачался шампанским и уже начинал терять контроль над собой (или было так в задумке?). Позволяя себе нет-нет, да и некую вольность в своём фривольном поведении. Вообще-то, конечно, мне надо было ещё раньше об этом сказать, да всё было как-то недосуг. Кирилл Антонович очень часто по своей горячей молодости допускал себе такие пикантности – то есть приглашать в свой загородный «дворец» хорошеньких барышень, которых непременно потом, всячески обхаживая, затаскивал обязательно в постель. В принципе, казалось бы, ничего тут особо предрассудительного-то и нет, потому как мало ли как может проводить своё время – свободный в семейном плане, и, разумеется, от работы молодой человек, но... Всё дело в том, что Кирилл Антонович был ещё тот «ходок» или проще говоря, жутким волокитой он был за слабым полом. У него было почти до, если можно так выразиться – спортивного азарта всё это, и даже доходило до исключительного правила, чем больше он встречает сопротивление со стороны (с его слов) «объекта внимания», тем значительней разгорается и его похоть. А в способах достижения своей цели он никогда не гнушался. Кроме того – он был великолепный психолог женских сердец, и это не только он сам так считал, а, пожалуй, наверное, и в самом деле так оно и было. Сначала Татьяна Ивановна даже не придавала особого значения его некоторым действиям типа: стоя у неё за спиной и рассказывая какую-нибудь совершенно постороннюю историю, Кирилл Антонович поначалу позволял лишь лёгкие обнимания, прикосновения руками к её телу в некоторых, не совсем как бы дозволенных местах. Но позже, постепенно, его действия доходили уже даже до наглого, вполне прямого хватания рукой за грудь... и так далее. Первоначально она просто брала его руку своею рукой и аккуратно, не возбуждая ещё в себе никаких пока обид просто-напросто отстраняла чересчур обнаглевшую руку. Сама же продолжала, так сказать, мирную беседу. Но потом его поступки совсем стали открыто-наглыми. Он уже практически начинал обычную любовную атаку-прелюдию, возбуждаясь при этом и даже как бы постанывая чуток... Чем невероятно смущал её. И, наконец, всё-таки совсем не выдержав, она явно засуетилась, собираясь уйти. Однако ненароком вспомнив, что они находятся далеко от города для пешего передвижения, а машина-то её осталась у ресторана, но уважаемый Кирилл Антонович (во всяком случае пока уважаемый!) для того чтобы подвезти её на своём «Мерседесе» – не вполне адекватен. – Поздно уже, Кирилл, может быть вы, мне предложите, найдёте что-нибудь в ваших апартаментах поскромнее. Небольшую там, например, какую-нибудь комнатку с кроватью или диванчиком, чтобы я смогла там отдохнуть – поспать немножко. Я ужасно устала, мой друг, нельзя ли устроить где-нибудь, переночевать? А завтра утречком продолжили бы наши обсуждения… – Здесь, милая моя, вам не гостиница! А место такое, разумеется, есть и оно в моей спальне. И мы сейчас вместе пойдём туда и само собой его тотчас разделим, как говорится: «два – в одном»... У нас будет шикарная ночь – ночь для двоих. Ночь – любви, ночь – безумной страсти... ночь – безрассудства, бесстыдства и необузданной благодати!.. – Кирилл Антонович, вы обещали... – Танюша! Да! Я обещал... но вы… – излишнее опьянение его вдруг как-то сразу улетучилось. Он снова стал бодр и весел, как будто и не был никогда пьян, – вы меня так! Так меня околдовали своею небесной красотой, что я абсолютно не в силах уже больше терпеть! Я сейчас в дикой страсти накинусь на вас, как тигр! – и тут он действительно совсем неожиданно подхватил её вдруг своими сильными руками и почти бегом… нет – даже прыжками! В самом деле, как тигр с добычей – стремительно! – понёс её наверх по ступенькам. Она не успевала, да и не могла сопротивляться. Она не успела даже и сообразить-то, как они уже оказались в просторной, изумительно обставленной спальне, где он её, можно сказать, бросил на шикарную и необычайно мягкую постель. Он совершенно дикими – безумными! – глазами пожирал её. Он глядел на неё и тем временем ловко снимал с себя одежду и демонстративно разбрасывал её в разные стороны, не обращая никакого внимания ни на что. Миг и он уже был в одних только плавках (кстати, неимоверно моднючих!). Его равномерно загорелое, прекрасно развитое тело – натренированного спортивного мужчины выражало собой полную готовность, которая даже несколько выпячивалась стеснённая плавками. Он был великолепен! И он об этом прекрасно знал; он сотни раз уже, таким образом, побеждал. Казалось бы, какие ещё тут могут быть рассуждения, разговоры или тем более слова: отговорок и отказов! Всё казалось каким-то не нужным и лишним... Да! может быть любая другая женщина и посчитала бы даже за честь оказаться сейчас здесь в интимной близости с этим молодым, целеустремлённым и блистательным мужчиной! Но Татьяна Ивановна почему-то именно сейчас вспомнила о своих детях и о своём супруге; ей необычайно внезапно как-то стало жутко стыдно и паршиво на душе... – Простите меня, Кирилл Антонович, но мне всё-таки надо домой. Я как раз вспомнила. Не могли бы вы меня подвезти на своей машине к моему «Опелю». Наверно, с минуту Кирилл Антонович смотрел на Татьяну Ивановну, совершенно ничего не понимая. Как будто она только что проговорила всё это на другом совершенно незнакомом ему языке – да что там! – казалось, если бы она сейчас, в самом деле, ему что-нибудь сказала на чисто китайском языке – он бы и то меньше удивился. А тут? – Ты что мля, дура?! – чего только и смог, наконец, выдавить он из себя. Поэт в нём угасал на глазах, и взамен появлялось что-то новое: холодное и страшное... На его побагровевшем лице вдруг чётко выразилась ненависть, обнажённое презрение и какая-то излишняя – настырная! – лезущая на показ надменность, явно не предвещающая ей ничего хорошего. – В общем, слушай меня сейчас внимательно – я сейчас выйду... покурить, а когда приду, ты уже раздетая должна будешь меня здесь в этой постельке ждать. Наведи лоск, плюмаж, вон там вон ванна... и всё остальное там тоже есть... – и он неторопливо с отчуждённым выражением на лице, будто оплёванный, вышел. Татьяна осталась одна; мало того, что она находилась в шоке от быстрой такой перемены в своём отношении к ней Кирилла Антоновича, ей никак не верилось в происходящее, глядя в его честные, благородные, голубые глаза, а к тому же ещё в ней как бы тоже внезапно – как бы совсем-совсем к тому же – проснулось какое-то странное чувство. Видимо дремавшее в ней последние эти полгода. И вот на тебе! Так неожиданно оно: ядовито и нестерпимо больно вцепилось теперь, как острыми когтями где-то внутри её – в её же плоть, отчего у неё обильно полились слёзы. И совсем не от физической боли она сейчас страдала, а от боли – более страшной и мучительной – душевной. В этих слезах было всё: и какая-то обида и угрызения совести и даже жалость к себе. Ей вспомнились её деточки: такие милые, такие добрые нежные... Она даже как наяву сейчас увидела их прелестные, чистые и счастливые улыбки. Вспомнила, что не виделись они уже так давно, давненько просто даже не беседовали. Последнее время она даже не интересовалась их отметками в школе... И так ей стало тоскливо! – что она откровенно была готова сейчас рвать на себе волосы: за то, что была такой невнимательной ни к детям, ни к собственному мужу... Эх, какая она дура!.. Он зашёл голый, даже без плавок и его достоинство свободно вися, болталось из стороны в сторону (выглядя совершенно безобидно). Он был абсолютно уверен в том, что всё, что им было приказано ей – само собой уже выполнено и та покорно ждёт его уже голенькая в постели. Но каково было его изумление, когда он её обнаружил всё в том же одетом виде, как и оставил её давеча. – Ты что, курица, поиздеваться надо мной решила?! – еле сдерживаясь от эмоционального взрыва, прошипел он, глядя предельно ненавистно ей прямо в глаза. Казалось, сейчас он подойдёт к ней и медленно, очень медленно задушит её, наслаждаясь её смертью... Она бесстрашно и бесстрастно встретила его взгляд и выдержала его до конца, но потом... что-то мелькнуло у неё в голове. Что-то как бы щёлкнуло: что-то недоброе, может быть, даже необдуманное и поспешное – весьма опрометчивое! Но она, к сожалению, уже не могла остановить себя. И вот как бы весь накопившийся ужас в её сердце – негодование... Сейчас просто всё это выплеснулось из её души в какой-то, может быть даже весьма глупой форме необдуманного поступка. Может быть, в какой-нибудь другой ситуации она бы никогда не поступила бы так. Но она тоже, как бы уже мстя ему за своё унижение, показывая пальцем на его предмет гордости (не то чтобы он там какой-то был особенный, нет, абсолютно такой же, как и у всех, обычной формы и размера – нормальный) и яростно хохоча – аж захлёбываясь смехом, проговорила, как бы несколько удивлённо. А скорее всего, у неё была просто истерика: – И что? Вот этой вот... штучкой... ха-ха-ха!.. Ты хотел меня... ха-ха-ха!.. Она не закончила того, чего хотела договорить. Охватившая его ярко обнаруженная ненависть вдруг перелилась в дикое несусветное буйство или даже, скорее, в необузданную ярость. Он теперь подсознательно где-то там – далеко в мозгах! Даже уже боялся убить её. Потому как не хватало ему ещё каких-нибудь неприятностей от этого действия. А карьеру свою и собственно говоря, саму жизнь ставить на карту он совершенно не собирался, а поэтому он, едва всё-таки сдерживаясь, проорал: – Уматывай отсюда, мразь! Быстро! Быстро, сука! Убью, млять! Ты у меня ещё пожалеешь... приползёшь, сука!.. Будешь умолять, тварь! – дать тебе его отсосать, падла!.. Татьяна Ивановна быстро, даже ни о чём, не задумываясь, тотчас выскочила на улицу и бегом направилась в сторону города с туманной надеждой поймать в такое время ночи какую-нибудь попутную, да и собственно – любую машину...