Четвёртая глава: Волчара Он рос хорошим и добрым мальчиком. Его величали Славой. Вообще у него с детства было какое-то навязчивое чувство справедливости. При его физической несостоятельности, ибо мальчик рос весьма болезненным и хилым – у него почему-то тогда, в детском возрасте, постоянно возникали какие-нибудь проблемы со сверстниками. Вечно он с кем-то чего-то не поделит! Даже поэтому, наверное, его родителям – Сергею Никифоровичу и Марии Ильиничне – пришлось, в конце концов, отказаться от посещения Славиком детского сада. Ну, да и сами посудите, какой тут садик, когда ребёнок опрометью юркал с жутким визгом при малейшем упоминании о таковом под кровать и ни при каких обстоятельствах и уговорах не хотел оттуда вылезать. Волей-неволей родителям пришлось после недельного мытарства все-таки, наконец, в одно «прекрасное» утро договариваться с соседкой тётей Глашей (в то время, к счастью, уже пенсионеркой) о том, чтобы она присматривала за непокорным мальчишкой. Им же (то есть родителям), как и всем нормальным советским гражданам того времени необходимо было обязательно идти на работу и никуда от этого нельзя было деться. У тёти Глаши своих хлопот хватало и поэтому Слава, можно сказать, полностью был предоставлен самому себе. Она лишь приходила к нему для того, чтобы покормить и сразу же уходила. Мальчик самостоятельно, в полном одиночестве, развивался: лепил из пластилина всякие игрушки (танки, машинки, солдатиков и т.д. и т.п.), рисовал и фантазировал на мнимых полях боёв те или иные сюжеты – раскладывая порой целые панорамы. После он даже поджигал эти пластилиновые танки на чугунной плите и очарованный наблюдал, как те сгорали. Так как мальчиком он был по природе своей довольно-таки осторожным и смышлёным, опасности особой для квартиры он не представлял, да и родители ничего не замечали, так как он всё тщательно перед их приходом прибирал. Позже школа, где у него опять были свои проблемы, только теперь уже с одноклассниками. Должного опыта во взаимоотношениях с другими детьми у него не было: то бишь с теми же девочками, которых он ужасно стеснялся и даже до странности терялся при общении с ними (чем веселил порой весь класс!); а с теми же мальчиками вообще постоянно дело почему-то обязательно доходило до драк после уроков. Да и с преподавателями у него тоже мало чего получалось. Когда он учился ещё в первом классе, он частенько прятался под партой от излишне взволнованного внимания учителем на его шалости, чем в свою очередь, снова весьма забавлял тот же класс. Будучи человеком обидчивым или чересчур остро восприимчивым ко всяким своего рода относящимся к его персоне шуточкам, он постоянно от этого душевно страдал. И, вполне может быть, даже тогда, с заболевавшим уже самолюбием, потому как он часто не по делу конфузился при всеобщем смехе над ним, выказывая этим полное порой отсутствие у себя элементарного чувства юмора (ну, не понимая его!), иной раз чрезмерно реагировал на пустые мелочи. Тем выставляя себя сызнова не с самой симпатичной стороны и, бывало, ещё при этом начинал к тому же, вообще почему-то плакать, чем заразительно возбуждал оживлённое злорадство у присутствующих ребятишек. В общем, он всегда был субъектом насмешек и издевательств. На третий год обучения в школе он записался в спортивную секцию классической борьбы. Куда ездил потом самостоятельно в другой конец города до трёх раз в неделю. Ему хотелось как можно быстрее стать «самым сильным», чтобы всегда уметь за себя постоять и ни от кого не зависеть. Ввиду его усердия, результаты не замедлили сказаться. В ближайшей скорости Слава начал, выступая на все различных соревнованиях, добиваться некоторых значительных успехов. Так что впоследствии, будучи призванным или, типа того, уже вступив в ряды советской армии, он, по сути своей, был довольно-таки физически подготовлен, более того, он был уже в отличной спортивной форме. Даже, вдобавок ко всему, был конкретно перворазрядником и подавал теперь, бесспорно, большие надежды в спорте. И если бы не семейные проблемы: развод матушки и отца, который не то, чтобы уж слишком с болью отразился в юношеском сердце, но и доброго-то конечно ничего не принёс, кроме некой нервозной суеты, которая все-таки, пусть косвенно, но повлияла на его спортивную карьеру. Дело в том, что если бы он был призван в армию с прежнего места жительства, он непременно попал бы в «спортроту». А следовательно, не произошло бы того двухлетнего перерыва в его спортивной карьере, а именно этого-то самого срока оказалось вполне достаточно, чтобы он несколько охладел к единоборствам. Но так как матушка, следом за разводом, не вынося ни физически, ни морально жизни вблизи с бывшим супругом в одном городе – соизволила тут же поменять место жительства, а сын не смог матушку оставить одну в чужом городе, таким образом, вынужден был переехать вместе с ней. В связи с чем, через полгода был призван в армию уже теперь на общих основаниях. Так или иначе, служил он легко. Привыкший к самостоятельности и, более того, к постоянному самоутверждению, ибо эта привычка брала начало с самого начала его сознательной жизни – он легко самоутвердился в мужском обществе с помощью силы, даже не применив её ни разу в целях самозащиты. У него волей-неволей как-то всегда получалось везде самоутверждаться, и не иначе... Пока он служил, кое-что опять поменялось на «гражданке», в частности, в семье или в том, что от неё оставалось. Отец в другой, наскоро им созданной семье, скоропостижно скончался. Вдобавок матушкин тройной квартирный обмен аннулировался по претензиям какой-то из сторон. То есть матушка без него должна была возвратиться на прежнее местожительство. О чём она, в общем-то, формально, спрашивалась в письме у сына, но получив от него совершенно любой отклик всё равно бы переехала. То бишь, из армии он снова вернулся уже в свой родной город и опять продолжил свои занятия спортом в той же секции, у того же тренера. Кроме того, хорошо отслужив в армии, он оттуда ещё получил направление, то есть ходатайство армейского руководства о поступлении его в высшее учебное заведение. Так что Вячеслав тут же поступил в педагогический институт на физкультурный факультет. Таким образом, потихонечку начинали сбываться его давние планы. Он надеялся в скором будущем самоутвердиться в роли тренера по той же самой классической борьбе. Не торопясь, надеялся подыскать себе хорошую жену и зажить, спокойно воспитывая своих и тренируя чужих детей. Впрочем, такие у него были мечты и планы – на что, собственно говоря, он имел полное право. Будучи на втором курсе он, наконец, повстречал премиленькую девушку, с которой учился теперь на одном курсе, и которая перевелась сюда откуда-то с другого института. Сейчас уже и неважно, именно из какого. Между ними сначала завязалась дружба, а потом образовалась и чистая любовь. Чуть позже уже на третьем курсе та неожиданно забеременела, ускорив тем самым фактом их законное обручение и они, наконец, решили расписаться. Девушка (Нина) была сиротой только-только можно сказать из детдома. Матушка, любившая сына до умопомрачения, была категорически против их бракосочетания. Предпочитая сыну более удачного брака. Но, несмотря на это, они всё равно поженились и стали жить отдельно от матушки – у Нины. Сирота имела свою комнатку в общежитии, где они и обитали, пока матушка не смирилась с этой ситуацией и наконец, всё-таки не позвала их жить к себе. Трудно сказать, что именно повлияло на дальнейшую их судьбу. То ли родившийся ребёнок (девочка Катенька) и возникшие при этом новые трудности, постоянно обостряющие их психологические несоответствия, а то ли участившиеся ссоры матушки и невестки. Или, может быть, скорей всего всё-таки изнуряющая бесконечная нищета. Потому они очень скоро развелись, и тут же возникли сразу в огромном количестве новые гадости, которые уже теперь висели над Вячеславом «дамокловым мечом». Его душа разрывалась на части! Матушку положили в больницу с тяжёлым инфарктом миокарда; Нина с Катенькой переселились и уже жили в общежитии. Нина категорически не хотела с ним мириться, и всячески препятствовала общению дочери с отцом. Она демонстративно, публично обзывала его «тряпкой», «никчёмным мужчинкой» и открыто смеялась над ним, как над «маменькиным сынком». Позже, Нина, бросив очное обучение, перевелась на заочное. У неё какое-то вроде как бы врождённое было противостояние мужу. В замужестве она сама порой не понимала, почему её бесили все его привычки. Вообще, всё его поведение почему-то всегда до безумия её раздражало. В общем, в прямом смысле, они сосуществовали как кошка с собакой. Вячеслав стал неимоверно тоже раздражителен, как будто заразился от Нины этой раздражительностью. Кроме того ему, просто-напросто пришлось бросить в конце концов своё обучение в институте и пойти работать, чтобы хоть как-то помочь строптивой бывшей жене воспитывать дочку. К тому же ещё хоть как-то помочь бедной матушке выздороветь. Льготных лекарств бесплатных почему-то постоянно не было, а покупать за деньги им было слишком дорого. Он согласен был на любую работу, – и работал: грузчиком, дворником и снова грузчиком, одновременно. Больше он никуда не мог устроиться, везде требовались документы, то или иное специальное образование и т.д. и т.п. Он бы мог легко работать со своими способностями и электриком и слесарем-сантехником, но у него не было соответствующего образования, а без него по закону – он ноль. Полгода ходить в учениках с мизерным окладом он тоже не мог. Тренировки пришлось забросить уже давно. Матушка, без необходимых лекарств вот-вот могла умереть и оставить его... Крепкий, очень сильный физически мужчина почти рыдал у постели родительницы. Страдал от бессилия и безысходности. Тем временем вовсю уже кипела «перестройка». Но кипела она пока как-то в стороне, не затрагивая Вячеслава. Он вообще долгое время, заковырявшись в своих рабочих буднях в погоне за копейками, казалось, не замечал того, что происходило в тот момент вокруг. И только однажды, придя на толкучку (вещевой рынок того времени), чтобы приобрести в подарок на день рождения дочке ботиночки он, неожиданно даже для самого себя, как бы «проснулся». Всё дело в том, что он случайно встретил там своих давних товарищей, спортсменов (которые только-только укрепились в занятиях там рэкетом) и разговорился с ними. Они с величайшим удовольствием поделились с ним, каким образом зарабатывают тут хорошие деньги. «Абсолютно ничего не делая», а только в «охранном» порядке в своём виде исполняют роль «крыши». В свою очередь, сообщив между тем что: «...на этом рынке кроме нас никого не может быть с подобными претензиями потому как… да, дескать, сам увидишь, если согласишься работать с нами». Да он, разумеется, согласился – всё ещё пока не очень-то веря им. Тут они, ненароком выяснив, зачем он сюда вообще сейчас пришёл, вдруг снисходительно рассмеялись и затем всей толпой повели его вдоль торговых прилавков. Подойдя к одному из них – как раз туда, где торговала одна женщина как раз детской обувью. Запросто объяснив ей ситуацию: указав на него и представив его ей как своего «товарища по оружию». Причём при всех этих действиях было ясно видно, что та – даже с удовольствием – готова помочь. Доставая нужные ботинки после того – как Вячеслав назвал ей нужный размер и, получив их, он протянул чисто машинально ей деньги, на что та смущённо улыбнувшись, сказала: «Это подарок!». Все громко рассмеялись, а Вячеславу пришлось сконфуженно прятать свои деньги обратно в карман. В то время было вообще очень трудно найти настоящую вещь заграничного производства и тогда, было особенно важно приобрести именно такую вещь по двум причинам: из-за моды и качества. В то время эти детские ботиночки стоили средней месячной заработной платы. Можно теперь себе легко представить как – тогда! ликовала его душа по данному подарку. Он был в прямом смысле счастлив в тот момент потому, как теперь он мог купить ещё и для матушки жизненно необходимое лекарство! Но сегодня он уже не тот... Он – матёрый «Волчара». Именно такое «погоняло» ему было негласно прилеплено и уже все – за эти пять лет – его знали как таковым, да и он сам привык откликаться на него. Многие люди в городе слышали эту «кликуху» и неважно – знали они её хозяина или никогда не видели – всё равно невольно, осознанно или неосознанно, уже уважали, а то и смертельно боялись – не приведи Господь! – встретиться с этим человеком на узкой дорожке. Это ещё тогда, пару лет назад, они однажды решали с помощью жребия – кому убивать. Никто тогда не хотел впервые обагрить руки кровью! Жребий пал на него – он был первым... Трудно было убивать совершенно невинного человека хоть даже он пусть и «отбросы общества» – никому ненужный «бомж». Они даже называли-то свои жертвы по особенному – «сорняк», таким образом, хоть немного, но оправдываясь перед своей совестью. Дело было до гениальности просто поставлено. Находился обыкновенный бомж, которому предлагалась подработка в виде показательного выступления перед очередным «клиентом», подвергнутым с их стороны вымогательству. Бомжи – как обычно чаще всего пьяницы, да и зачастую к тому же весьма доверчивые люди. Да и подработать – никогда не помешает, а тем более такие-то деньги; я уж и не знаю, сколько именно, но ясное дело, что немало предлагали. То есть надо было кричать любым благим матом, что ОНИ, дескать, СВИНЬИ – и НЕ ПОЛУЧАТ ОТ НЕГО НИ КОПЕЙКИ и это перед человеком, которого приведут на него посмотреть. Естественно, бедная истинная жертва нисколечко не подозревала, что именно ей-то и уготована внезапная жуткая смерть. Да, самая настоящая смерть, которая воистину (коли жертва была закопанная по самую шею в землю и торчать оставалась лишь её голова), в момент всего этого якобы «театрального» представления, смерть – стояла уже сзади с настоящей косой в виде молодого крепко сложенного парня. И никоим образом увидеть её нельзя за спиной! Жертва кричит, что ей приказано по сценарию. Она вопит, надрывается, выполняя условия – зарабатывая деньги и при этом совершенно не знает того, что никогда их не увидит и не положит тем более в карман. Уже натренированный удар косой в мощных руках того геркулеса остановит навсегда эти вопли. Свист косы... звук перерубленной шеи... голова, слегка подпрыгнув, вдруг упадёт на бок... А увидавший это... «клиент»... подпишет любые документы... заплатит любые деньги... * * *