Эта августовская, тихая ночь ничем не отличалась от предыдущих ночей, но мне не спалось. Я ощущал тревогу и страх перед будущим, и сладкое как южное вино одиночество. Ночь- это лучшее время, чтобы полностью прочувствовать одиночество, даже если вы не одиноки. А так же это прекрасное время для любого творчества. Мозг работает в унисон со всем остальным. Днём, мне казалось, ничего невозможно создать. Это как секс в общественном месте - очень хочется и возбуждает, но мало осуществимо и сумбурно. Может, нужны особые дни? Мне лень было их искать. Я лежу и рассматриваю темноту, у неё есть оттенки. Хотя, может, у меня что-то не в порядке со зрением. Есть серая темнота, она ближе к окну. Дальше ног, непроглядная чёрная темнота. Есть ещё бледно-жёлтая темнота. Вы не замечали никогда? Посмотрите. Лежишь, слушаешь тишину, и пялишься в темноту. Чёртов потерянный сукин сын. В конце концов, мне захотелось курить, я взял сигарету из пачки и пошатываясь вышел во двор. И здесь тишина, если не считать шумом лёгкий шелест листьев старого, гигантского тополя, растущего у нас. Я закурил. Помню, что в детстве я испытывал и гордость, и восторг и иногда страх, перед тополем. Он казался огромным великаном, который охранял наш дом. Его толстые, изрезанные глубокими морщинами ветки, казались мне руками. При сильном ветре, тополь растопыривал руки в стороны и угрожающе качал ими кому-то. Когда мне было лет семь, у меня умерла моя любимая собака, звали его Бим, как из старого советского кинофильма. Я похоронил его под тополем, среди толстых, торчащих из земли корней. Там всё было устлано опавшими листьями и пришлось сначала разгребать их. Земля под ними была твердой, и я порядком устал, пока рыл могилку своей маленькой лопатой. Подошёл дед: -Ну, устал, работничек? – усмехнулся он, попыхивая папиросой. -Немного деда. Ничего ведь, что я тут Бима хороню? -Ничего, хорони, хорони. Только мог бы сказать мне, я б отвёз его в тележке на свалку, и дело с концом. А ты… роешься тут. -На свалку? Но ведь нельзя на свалку, туда разный мусор выбрасывают, а это Бим, хоть и мёртвый – ответил я. -Нельзя, нельзя…похороним, все мы твари божьи. Давай, помогу тебе. Позже я любил сидеть среди корней тополя, там было всегда прохладно и хорошо. Можно было играть в солдатиков, читать книжку и спокойно размышлять о чём-нибудь. Однажды я подумал: «Вот умру я когда-нибудь и хочу, чтобы здесь, под тополем, меня и положили. А на кладбище не хочу». Я добрался до кровати и лёг. Ничего не поменялось, если бы мне предложили сделать выбор между кладбищем и могилой под каким-нибудь деревом или растением, я бы выбрал второе. В конце концов, мы - хорошее удобрение. Наконец, я заснул. Я лечу на коньках с бешеной скоростью по тротуарам и дорогам, сквозь пургу, свет фонарей и звёздное небо. Удивительно, но до этого я никогда не вставал на коньки, а сейчас я катаюсь как заправский фигурист. Снежинки, летя навстречу, больно колют щёки, нос и попадают в глаза. Но мне наплевать. Кажется, что всё вокруг и я - одно целое. Всё сливается: тёмные улицы, снег, деревья, небеса, а над всем этим трясётся и смеётся бледно-жёлтая луна. Я смеюсь вместе с ней. Откуда-то спереди, как бы обгоняя меня, доносится нервная, искрящая звёздами скрипка. Я узнаю её, это Kapricio Паганини. Прекрасно. Паганини, в кровь сдирая пальцы, высекает из скрипки музыку и гонит на коньках впереди. Кровь великого композитора, орошает едва заметными каплями снег провинциального русского городка. Не хватает Ван Гога, затаившегося в сугробе и зарисовывающего это зрелище. Вдруг я оказываюсь рядом со своим домом, уставший и запыхавшийся. Передо мной стоят две женщины: моя мать, одетая в домашний халат и какая-то девушка. У неё длинные, тёмные волосы, спадающие на плечи, а в них снежинки. На голове смешная, полосатая шапка с бомбошкой. Одета она в длинную, тёмного цвета куртку с большими, чёрными пуговицами. Она стоит спиной к фонарю, поэтому лицо плохо различимо, но я знаю это лицо. Прямой нос, пухлые губы, выразительные тёмные глаза, сильно подведённые тушью, изящный подбородок и высокий, красивый лоб. -Ну, и где ты шатался целых два дня? – одновременно спросили они. Вопрос мне показался непростым. -Я…катался на коньках. -Как? Без шарфа? На улице - зима! – воскликнула мать. «Ах, а факт катания на коньках целых два дня, похоже никого не смущает, кроме меня!» - подумал я. Девушка промолчала. Она, будто бы, моя девушка. -Ага. Без шарфа – грустно сказал я. -А ведь у тебя есть шарф. Почему ты не надеваешь его? – продолжала мама. -Да что ты привязалась к этому шарфу, мам?! Повисло молчание. -Эдик, ты должен был мне позвонить, мы собирались в кино, если ты, конечно, помнишь – подала голос девушка. - Хотя, вряд ли ты помнишь, с твоим-то отношением… -Прости, пожалуйста, завтра мы обязательно сходим в кино – я состроил извиняющиеся глаза, как у кота из американского мультика. Подействовало. -А что за кино показывают? – спросила мать. Я повернулся к ней. -Да чёрт его знает…про любовь, наверное. -Ага, про любовь. «Мои черничные ночи» называется – пояснила девушка, натягивая тонкие, кожаные перчатки. -По крайней мере, название красивое – улыбнулся я. Снег пошёл чаще и крупнее, подул холодный, резкий ветер. -Давай, пойдём домой уже, я борщ сварила, все тебя ждут – позвала меня мама. -Хорошо, мам…Кать, пойдём с нами, ещё сов… Но девушки уже не было. -Куда она делась? – спросил я, но вопрос был обращён в пустоту. И мать куда-то пропала. Не стало и дома, и снега, и улицы. Осталась только темнота, чёрная, непроглядная и жутко холодная. Она окружала меня со всех сторон, давила на мозг и заглядывала в душу. Меня уже трясло от холода, а темнота всё подступала, голову сжало, словно в тисках. Мне хотелось закричать, чтобы этим криком разогнать тишину темноты, но язык был тяжёл и не ворочался. Бежать? А куда? Здесь никогда ничего и никого нет! И меня, по сути, нет. Невыносимо страшно. Зазвонил телефон, и я проснулся. Ну и приснится же…дело дрянь. Ни в одно утро, я не был благодарен так телефону! Но сейчас, всё же, трубку брать не стал, а просто поставил на режим без звука. По утрам я предпочитаю не отвечать на звонки, ведь явно же, не услышишь ничего хорошего, а даже если и услышишь что-то хорошее, вряд ли оно покажется таким хорошим. Особенно когда ты весь прошлый вечер развлекался. Луч солнца вкрадчиво заглянул в отверстие между шторами. Я встал с кровати и почувствовал себя разбито и трагично. Я, и ещё несколько миллионов человек. Целеустремлённые, не такие как их отцы и матери,… забившие кровь и желудок всяким говном, торчащие в социальных сетях, задрочившиеся на мобильных телефонах и интернете…страдающие и влюблённые, отлично умеющие притворятся и отлично умеющие быть глупыми и наоборот. Целое поколение, которому ещё не дали имя. Поколение no name. Это добавляет печали. А меня ещё гложет непонятное чувство вины. Стоп. Сон, похоже, ещё не окончательно ушёл из моей головы. Ладно. Мне жутко захотелось чего-нибудь выпить, ибо в таком состоянии не выпить - последнее дело. Я направился к холодильнику и с надеждой заглянул внутрь. Какое счастье: со вчерашнего вечера осталась початая бутылка дешёвого винца. Дрянь, но это лучше чем ничего. Мои кошки начали громко мяукать, выпрашивая еду. Я налил им молока, а сам сделал добротный глоток из бутылки. Выпив ещё, я закурил сигарету. Стало чуть легче. Нужно было заняться чем-то красивым и небезопасным. Влюбиться, купить пистолет, научиться кататься на коньках пьяным, сваливая, куда подальше, врезать на авто полторы сотни километров. Человек должен иногда ломать обыденное своё состояние и устоявшийся ход вещей, иначе, конец, вы вышли на последней остановке без обратного билета. И будет темнота, и только её оттенки. А мои кошки вылакали всё молоко, и снова начали орать.