Каждому, кто прочтет. "Любовь была бессмысленна, но придавала смысл всему остальному." (Виктор Пелевин) ~~~~~~~~~~~~~~~~~~~ Пусть поводом будет "Лолита". Между взмахами крыльев бабочки поместился и этот безупречный роман. Набоков всегда был тонок, но кажется (мне, конечно) здесь, в виртуозности нового языка, в честности почти поэтической прозы - ему удалось исчезнуть для абсолютного стиля. Боги завистливо отдыхают, титаны вопят невразумительное, бабочка складывает крылья, а человек сидит в саду и читает, полнится смыслами и отпускает себе немножко свободы. Впервые я прочел "Ло" еще ребенком. Сейчас, спустя какие-то не такие годы, я читаю ее ежегодно, плевать, что от последнего словца падает дурацкая тень. По "Лолите" я сужу, насколько я поглупел за отчетный период. Если бы время мимикрировало под пространство, я смог бы выделить произвольную точку как центр - и это была бы "Лита". Что такое ноль? Равновесие? Слезы от боли и смеха одинаковы на вкус, по крайней мере, - для того, кто тебя целует. Сценическая неоднородность текста поражает с первого же из взглядов. Книга жива и дышит. К сожалению, она заканчивается, и к счастью - почти убивает тебя, читающего ее от нечего делать, спустя рукава, надев шорты, бейсболку и темные очки, бездумно помахивающего энтомологическим (энто, мол, о гибели че) сачком, such-and-such. "Завел шарманку", - сказала бы Ло. Ink-slinger. Все равно, я люблю тебя, дурочка. Строгий к себе, Набоков оглашает весь список. Это, господа, игра, и вот, извольте, все ее правила - никаких правил, чистая литература. Условность - почти красота, в том смысле, что требует жертв. Ну, у нас тут вон сколько пешек. Кушайте, не подавитесь, трахеотомия - мое хобби, умереть, все одно, не дам. Фигуры же таковы: умнейший и трогательный мужчина плюс (минус) глуповатая и соблазнительная девочка. Ближе к концу эволюция меняет цвет моря девочки, девушки, женщины. Она, оказывается, не так уж красива, зато и не глупа. Таковы фигуры. Nisus formativus всех цветов радуги. Например. Молодой и необычный человек минус (плюс) женщина лет тридцати с очень большим и такой глубокой душой, что вы бы в ней затерялись, странствуя, спотыкаясь, бликуя, блуждая - блаженно. Опять-таки, мне "Лолита" симпатична как самый постмодернистский набоковский текст. Если и есть действующее лицо в романе (а оно есть), это - любовь. Он как бы посвящен его жене; я, идиот, до недавнего времени полагал такое посвящение извинительным. Как я мог жить с такими грязными руками, глазами, сердцем?! Солнечный полдень, и на садовом столике, где остановилась прожить десятую часть бытия бабочка, - движущаяся (ветер) перфорация солнечности. Ослепнув от некоторых строк, поднимаешь взгляд к небу и замечаешь, что своды этого живого храма сплетены из обыкновеннейшей листвы деревьев, среди которых найти два одинаковых еще никому не возбранялось, однако, кроме ботаников, мало кто преуспел. Да, вот только все это - не экскурсия. Чередование света и тени, стоит отложить книгу совсем, - возбудит впечатление, что тут живо вообще все. Почему бы и нет? Дыхание - свойство самой материи, и книга так знакомо делает тебе больно и хорошо… Состав и смысл моей крови: при оглашении смертного приговора у любого из нас навсегда меняется гуморальный профиль. И только одно чувство сильнее страха смерти - (чтобы не повторяться) острая симпатия, навязчивый интерес, голод по ближнему. Литературоведение - точнейшая наука, what a predicament! Осталось забредить следующее: любовь - самое объективное из чувств. Ее не испытывают - она сама, кого хочешь, прогнет и испытает на все виды прочности. Ей нет места между, но вся беспомощная вселенная дрожит от удовольствия у нее на ладони. К пространству у любви вообще наплевательское отношение. Сколько бы измерений мы не нагородили, ей все мало. Не начинаясь нигде, не иметь и конца - ей этот фокус дается легко, хотя и не сказать, что весело. Я понаслышке - как и положено литератору - осведомлен о теории суперструн. Для меня еще что-то значат или стоят образы; струны, на которые, как на скелет, надето все сущее, - приятны мне своей поэтической правдоуподобленностью. Они и есмь любовь, и окончательная реальность, и камертон бога. This gave Him the creeps, надо думать. Нам-то чего? На одной струне два рядышком расположившихся комочка чего-то еще вчера тускловатого, тоскливой и ватной безжизненности, стоило бабочке взмахнуть опыленными веками - adhuc, postea, amplius, iterum - вспыхивают и позволяют струне звучать. Их - как никогда прежде - двое. И каждый из них уже не один. Две ярчайших точки вдвоем на одной Вселенной, Земле, лестничной площадке. Они понимают все. Им больше не нужно умирать - а зачем?! И так уже все есть, и ничего нет. Кроме того, что побуждает их гореть еще ярче. Они обречены. Им никогда не утолить ни желания, ни жажды, никогда не достичь покоя, тоже отчего-то резко утратившего ценность. Две точки сингулируются в одно, иногда по несколько раз на дню. В разнообразнейших позах, в исключительной странности, в этой жизни и том еще умирании. Бесконечная струна звучит здесь, где эти двое, как взятый аккорд, сейчас и больше уже никогда. Вся энергия всей струны фокусируется на двух (а так поглядишь - одной, нет, двух, нет, одной, нет) точках свободы - потому что "острая взаимная симпатия" порождает освобожденность. Интимное чувство, что ты вовлечен в историю о самой вечности, упаковано и укрыто от глаз посторонних в сверкающую оболочку наивного, мудрого, тяжелого и такого приятного переживания признательности - вот этому (этой)телосложению (телесности) рядом - за сбывшуюся вероятность. Спасибо тебе, Друг, не знаю, что бы я без тебя делал, наверное, умер бы. Это тебе спасибо. Не понимаю, как может (кому нужен и чего стоит) мир, где тебя нет, иметь какую-то продолжительность. Любовь больше человека, любого из людей. Даже такого, кто смертен и неповторим. Ее не портит даже гримаса (или это древнейшая культовая маска?) причинности - перекошенное судорогой нулевое лицо продолжения рода. Плевать на эти чертовы гены. Мне нравится обнимать тебя. Ускользать от тебя в сон, как в личное дело, возвращаться к тебе, лежащей рядом. Еще я люблю писать для тебя стихи. А мне очень нравится слушать твой голос, расскажи, пожалуйста, сказочку, только что придуманную ради меня. Жаль, конечно, что нас скоро не будет - мы-то с тобой теперь знаем, что вспыхнем опять, и опять, и опять, и так будет повторяться (никогда не бывая тем же самым, никогда не бывая новым), пока длится вселенная. А то, может, и дольше. Inquit: чудеса возможны, необходимы и безотносительны. И я, и я. Вспорхнула. Мелькнула в воздухе. И растаяла.