Вчера опять при встрече говорили о шахте, о случавшихся ЧП. Но больше анекдоты мы травили и что-то разное смешное о себе. А что конкретно – я уже не помню. Но всё же память пробую листать. Я слышу – говорит Серёжка: «Понял, что шахта в нашей жизни – высота! А не тупик, как утверждает Коля. Здесь цену очень многому узнав, я говорю серьёзно, без прикола, и к стрессам здесь устойчивыми став, чего-то в жизни мы смогли добиться. А главное, что стали мы людьми, и мы не можем с подлостью мириться ни в обществе и ни в кругу семьи». … Серёжка в шахте начинал в бригаде, которой я тогда руководил. Работал хорошо, со всеми ладил и в институт по вечерам ходил. Хоть был брезглив к вранью и лицемерью, ни с кем впустую не конфликтовал. Себя ж по самим строгим меркам мерил и никого ни в чём не подставлял. Его однажды только видел резким, когда украли в бане сапоги. Потом три года в Армии Советской Стране любимой отдавал долги. Назад приехал не один – с женой. Как первая мимоза хороша. Веснушчатая, с рыжею копной. Увидев, не один мужик дрожал в желании с такою поблудить. Работая, Серёжка институт закончил и собрался уходить в НИИ. И приключилось тут в его семье похуже, чем ЧП. Придя домой, застал жену с другим. Конечно, был Серёжка не в себе – он вдруг запел революционный гимн! Жена запомнила последние слова: « … , вставай, проклятьем заклеймённый!» Дружка стекло разбила голова, и за окном мелькнул зад оголённый. Серёжка запил. Пил бы до сих пор. Но Бог… Должно быть, всё-таки Он есть! Из городка из-за Уральских гор приехал, ничего не зная, тесть. Услышав новость, грохнул по столу: «Да ты – мужик иль не мужик?! таких, как дочь, похожих на юлу, ты встретишь много, был бы только жив. Признать нельзя из-за небритых щёк, ты посмотри, каким в запое стал! А может, это к лучшему ещё, что ты, увидев, сразу оборвал. И не реви! Она не стоит слёз. А ты – мужчина! Всё в твоих руках». Он многое ещё что произнёс. Но главное-то было не в словах, а в той поддержке и в манере той, с какой Серёжку он одёрнуть смог. Отец жены, экстесть – мужик простой, а оказался всемогущ, как Бог. Шучу я. Но Серёжка бросил пить, ревизию в сознанье произвёл, сумел в аспирантуру поступить. Трудился каждодневно, словно вол, и кандидатскую успешно защитил. И встретив женщину с подобною судьбой, надеется, что нынче прочен тыл и можно ввязываться в новый бой: тянуть на докторскую – новую ступень атаковать и книжку дописать. * * О, Господи! Пора мне на Игрень*: не о Серёжке я хотел сказать. А всё, о чём по пьянке говорили, что вспоминали из прошедших дней. Мы рядом в шахте много лет трубили, и много что бывало с нами в ней. Мы вспоминали, кто пришёл на финиш, опередив на годы или дни, кого из памяти – захочешь и не вынешь: с кварцитной пылью в нас вошли они. Навечно, до конца существованья. И в нас, конечно, многое от них: коммуникабельность, уменья, знанья, которые вбиваем мы в других, передавая жизни эстафету порою даже силовым путём. Собою убеждаем, что победу ковать возможно волей и трудом. И нет в словах риторики нисколько. И нам позёрство просто ни к чему. Вы, кореша мои, Серёжка, Мишка, Колька, – живое подтверждение тому, что быть хозяином не боги назначают – самим не хочется у жизни быть в гостях. Уже по отчеству нас чинно величают и состоим при разных должностях. Но к серым будням так же нетерпимы, как десять, как пятнадцать лет назад. За это и ещё за то мы пили, что не за что нас подлыми назвать. 1977 г.