Нахальства не пришлось мне занимать, – ни храбрости, а хамства и нахальства, – чтоб много лет я мог бы пребывать среди себе подобного начальства, не льстить ему, но всё же мирно жить, не очень лицемерить ради дела, а кое с кем по честному дружить, но откровенничать до нужного предела. Я открывал ногой любую дверь, по очень важным кабинетам шастал. И благодарно вспоминаю я теперь тебя, моя учительница, шахта. Ты научила многому меня: не подличать и не бывать шестёркой, ни в коем разе совесть не менять на блага, если даже очень горько. Но если дело требует всего отдать себя, отдамся без остатка. Мне для себя не нужно ничего! И потому со мной порой несладко бывало прощелыгам и льстецам, бездельникам и разным неумехам, говорунам и шустрым подлецам. Но я у них, у всех, скажу без смеха, учился и повадкам, и нутру, в их психологию вникал дотошно, чтобы потом в инстанциях игру и мне затеять тоже было можно, чтоб с ними мог на равных вместе быть, забыв про в паспорте параграф пятый, и если пить, то пить, а не поить, без мысли, что ты клятый-переклятый. Бывал я битым, награждённым был, не за нахальство – только за работу. Года прошли, ничто я не забыл и помню всех, кто проявлял заботу и обо мне, и о моей семье, и научил вершить самоанализ. Работа в шахте – лучший мой семестр, там лучшие мои друзья остались. Уж с ними хамом не был никогда, хоть вместе проходили курс нахальства. Перебирая в памяти года, не вспомню черт конкретных у начальства.