Часть 11. Что было дальше? Жизнь текла своим чередом. Перешла в среднюю школу, новые учителя, новые предметы. Учиться стало немного легче, но клеймо лодыря здорово мешало. Бывало, выучишь, так старательно, а больше четвёрки не ставят, а слушаешь ответы других учеников, и думаешь, за что пятёрку поставили? Сейчас понимаю, что возможно я не умела донести свои знания, возможно, была косноязычна, или зажата. А вот классный руководитель - женщина в возрасте, относилась ко всем детям ровно, и кажется, не очень принимала во внимание сказанное Ольгой Макаровной. Вела она у нас математику, сказывалось моё отставание в младших классах, но в целом твёрдая четвёрка была . Утряслись и мои переживания по поводу подруги Наташи, хотя с Тамарой, она, всё же, была дружнее. В классе я не подружилась ни с кем, ну так, чтобы сказать, это моя подруга, отношения были хорошие, больше с двумя девочками, вместе со школы ходили. С одной из них, нам было удобно вместе ходить домой, жила недалеко. Рядом со школой было почтовое отделение, иногда туда заходили конвертов купить, письмо отправить – мама посылала. Однажды мы с подругой зашли, долго стояли. Рассматривали открытки. Запах почты мне нравился, пахло свежей бумагой и типографской краской. А открытки, такие красивые! Вот подруга, кстати, она тоже Надя, как моя сестра, и говорит мне: «давай возьмём по открытке, я уже брала, никто не видит». Или мне никто не говорил, что это воровство, что чужого брать нельзя, или я не считала это воровством, или я не хотела отставать от подруги, вот уж и не знаю. Открытки мы взяли, особенно и не пряталась, там всегда много людей, доступ свободный. Так мы захаживали несколько раз. Я стала собирать открытки, но, видимо, чего-то понимала, так как прятала их дома, что бы никто не спросил где взяла. Потом как-то появились деньги, открытка-то стоила, если без марки, 3 копейки, стала покупать, собралась небольшая коллекция, теперь я уже не прятала, кто там знал, что куплено, а что нет. Закончилось это неожиданно благополучно. Снова я поехала в книжный магазин, там что-то надо было купить, сейчас и не припомню. Я долго стояла возле открыток, выбрала себе несколько, безумно красивых. Магазин большой, продавщица одна, бегала из отдела в отдел. Долго я стояла, ждала, что она подойдёт, но она не подходила. Тогда я просто ушла. Да-да, с открытками. Дома мама доставала покупки из сумки, увидела открытки, стала расспрашивать где взяла. По сдачи, которую я вернула маме, с денег, что мне давали, покупка открыток никак не получалась. Тогда я рассказала как было дело. Мама была шокирована, долго меня отчитывала, кричала, что воров в нашей семье не было, и ещё много чего было сказано. Затем она велела ехать назад и вернуть открытки в магазин, или оплатить их покупку. Я вернулась в магазин, снова долго стояла у прилавка с открытками. Продавщица снова долго не подходила, оплатить их не получилось, и положила их обратно, так же тихо как взяла. И ушла. Потом я часто думала, почему я поехала, ведь могла спрятать, выбросить, отдать кому-нибудь. Почему мама поверила мне, что я вернула открытки? Или она так меня знала и понимала, что не усомнилась во мне? Этого я уже никогда не узнаю, только на почте я больше открыток не брала, да и вообще, чтоб взять чужое? Больше никогда! Жили бедно, но так жили, почти все. Голодными, конечно, мы небыли, добротная пища всегда была в доме, но так, без излишеств. Помню ларёк на соседней улице, деревянный. Мы с мамой и Надей заходим. На витрине колбасы. Запах копчёной колбасы, даже сейчас слюнки текут. Я прошу маму: «…давай колбаски купим». Мама смотрит на ценник: «И чего же мы будем колбасу по 3.20 покупать, когда вон говядина по 1.90, или свинина по 2.10». Колбаса не покупалась. Покупалась говядина. Мама её резала на ровные кусочки и тушила с луком и морковью, запах говядины, аж во дворе. Вот заставьте меня сейчас есть такой гуляш! Съем, только если голодна и другой еды не наблюдается. На всю жизнь наелась, лучше свинины кусочек, или курятины. С получки отец покупал батон докторской колбасы, трехкилограммовую жестяную банку халвы, большую булку белого хлеба, выпеченную в форме кекса, по 36 копеек, килограмм солёной кильки, или хамсы, иногда жестяную банку солёной селёдки, в ней 1кг 400 грамм. И обязательно по маленькой шоколадке. Свою шоколадку я клала под подушку, а Оля съедала сразу. Потом она заглядывала под мою подушку: «О, ты чего не ешь? Поделись со мной». Я делилась. Родители клали на стол колбасу и хлеб, а мы приступали к трапезе. Когда звали родителей присоединиться к нам, они отвечали: «А, мы колбасу не любим, ешьте, ешьте». Через десять минут от колбасы оставались только обрезки. Вот почему сейчас нет такой колбасы? Была она необычайно вкусная. К селёдке и кильке варили картошку в «мундире», садились вокруг стола и ели от пуза. Отец за столом был очень строг, пальцы облизывать не позволялось, можно было получить ложкой по лбу, тарелки не облизывать, за собой убрать. Посуду мыть всем вместе, одна моет, другая вытирает. Вынести воду из помойного ведра, расставить всё по местам, подмести пол в кухне. Вообще, ела я плохо. Все уже поедят, а я сижу, ковыряю вилкой в тарелке, Оля начинает отвлекать меня, что-нибудь за окном показывать, а тарелки заменит, свою, пустую, поставит, а мою заберёт. Все смеялись. А когда у родителей было настроение не очень хорошее, я Оле подмигивала, показывала глазами на свою тарелку, а она, улучив момент, что родители не видят, подъедает с моей тарелки. На фигуру не жаловалась, хотя была из нас троих самая полная. С детства не люблю молочный суп. Бывало, все поели, а я сижу, пенку отодвигаю. Мама шутила: «Уже мухи скоро на коньках кататься будут». Отец не выдерживал, выгонял всех из кухни, садился у котла, и курил в него, поругивая меня, чтобы я доедала. Потом смотрел на меня с жалостью и предлагал: «Чеснок дать? Или солёный огурец?». Я брала или то, или другое, выедала только молоко. Кто его знает, почему я не любила, и по сей день не пью кипячёного молока, и не ем молочные каши и супы? Всерьёз озаботившись моей худобой, когда я была во втором классе, мама занялась моим обследованием. Обнаружили три вида гельминтов, провели серьёзный курс лечения. И надо сказать, вполне успешно. Аппетит пришёл в норму, но вот я так и не полюбила говяжий гуляш, и кипяченое молоко. После пятого класса дядя Володя взял мне путёвку в пионерский лагерь, в Евпаторию. Путёвка была горящая, отец приехал домой после работы, на быструю руку собрали мне чемодан, и помчались. В Киев мы уже опаздывали, поэтому поехали в Фастов, и там перехватили поезд. Уже в дороге я пожалела, что согласилась на поездку. Родители хотели оздоровить меня, но мне было тоскливо. В лагере тоже я тосковала. Плавать я так и не научилась, загорать не любила, и не люблю. Была я какая-то дикая, всех сторонилась. Не могла дождаться возвращения домой. Мама, после Надиного рождения, на работу так и не вышла, благо стажа у неё хватало. Надя сильно болела, были проблемы со слухом. Мама её лечила всеми доступными способами, возила по клиникам, докторам и профессорам, бабкам и дедкам. В летний период старалась свозить её на море. Я оставалась на домашнем хозяйства, стирка, уборка, готовка, прополка огорода, к тому времени мы засадили пустующий напротив дома участок, так что работы хватало. После шестого и седьмого класса, два года подряд ездила в пионерский лагерь в Подмосковье. Дядя Володя взял путёвку от Литфонда СССР. Отряд был разновозрастной, жили весело. Тут я уже не тосковала, что-то пели, куда-то ходили. Был кружок лепки. Я вспомнила дачное детство и пошла в кружок, теперь уже и не помню что именно, но что-то слепила в подарок сестре и маме. Особенно запомнилась встреча с вьетнамскими пионерами, в Центральном доме пионеров Москвы. В ту пору горели торфяники, Москва вся в дымном тумане, но было интересно. Тогда я впервые была на балете в Доме съездов, смотрели «Девушка и хулиган», в Оружейной палате, Третьяковской галерее, да и так, по Кремлю поводили. Не смотря на то, что жили под Киевом, 25-30 минут на электричке и ты уже в центре, Киева я не знала, бывала только проездом на дачу. Ни театров, ни музеев, ни памятных мест , да и родители, то на работе, то на даче, помогают с огородом. В школе тоже постепенно налаживалось. В пятом классе началась физика, я сразу решила, раз преподаватель новый, ничего обо мне не знает, значит, буду учить, как следует. Новый предмет мне понравился, оценки получала отличные. А вот с химией, не заладилось, на четвёрку тянула, ну, не понимала я её. В пятом классе начался русский язык, учительница, Полина Ивановна, нам казалось очень пожилой, но всегда ходила на высоких каблуках, при макияже, и одевалась со вкусом. Литература у меня шла хорошо, а вот с языком были проблемы. Память меня подводила, выученные вечером правила или забывались, или не применялись. Оценка колебалась, между три и четыре. Однажды на перемене между русской литературой и русским языком мы стояли на третьем этаже и смотрели, как народ снуёт вверх вниз. Полина Ивановна поднималась по лестнице, или каблуком зацепилась, или поскользнулась, только она смешно замахала руками, вроде балансируя на шаре. Я рассмеялась, уж очень комично это выглядело. На уроке она меня отчитала, вызвала к доске, о чём она меня спрашивала, не помню, влепила двойку и отравила за классным руководителем. В итоге было назначено родительское собрание с родителями и детьми. Выставили меня перед всем собранием, потребовали рассказать, как я до такой жизни дожила, человек ведь и упасть мог, и разбиться, и повредиться. Дети стали выкрикивать с места, что они тоже смеялись, и чего тут такого, просто я стояла на виду, вот она меня и увидела. Затем детей удалили. После собрания мама мне сказала, что родители заступились за меня, но было велено извиниться перед Полиной Ивановной. Я извинилась, но отношения были окончательно испорчены, по литературе тоже стали появляться четвёрки. В конце пятого класса по нашему городку стали тянуть газовые трубы. А для нас, красота, в войнушку играть, лучше не придумаешь. Сигали мы из канавы в канаву, отстреливались, ходили в разведку. Однажды, прямо у Наташиного дома, я вскочила в яму, а там торчала труба, вывод для домового газа, об неё я здорово ударилась. правой рукой. С неделю я терпела, ходила в школу, писала, носила портфель. Потом рука отекла. Выяснилось, что у меня перелом обеих костей, чуть выше кисти. В школу я ходила, но не писала. Весь класс мне завидовал. Но Полина Ивановна упорно меня спрашивала устно, приговаривая: «Не голова же у тебя сломана, а рука, отвечай на вопрос». В восьмом классе первого сентября пришла другая учительница, звали её Тамара Георгиевна. И без того я любила литературу, но тут совсем другое дело. По какой-то причине она меня полюбила, возможно, потому, что сочинения у меня были всегда хорошие, да и устно отвечала ничего, а вот с грамотностью проблемы остались. Не успела срастись рука, прямо в начале лета случилась ещё одна травма. На соседней улице вырыли глубокий котлован под строительство многоэтажки. В центре котлована, уж не знаю, кто и зачем, вкопал большое вращающееся на оси колесо, очень похожее на руль. Взрослые мальчишки взяли два толстых сосновых бревна, прикрепили на краях автомобильные камеры, и вставили их в колесо. Получилась замечательная карусель. Двое брались за колесо и бежали. Вот мы с Наташей и пошли на карусель. Как раз катались мальчишки. Сашка Селиванов почему-то держал в руке неотёсанную сосновую доску. Только мы спустились в котлован, он или выронил, или выбросил её, и она влетела мне в голову. Больно не было, только ручьём полилась кровь. К счастью череп не был проломлен, но наложили швы. Я здорово плакала, но не от боли, было жалко моих светлых длинных волос, пришлось выстригать вокруг раны. А ещё вспомнилось, что именно Сашка отнимал у меня у маленькой игрушки, и закапывал их в дорожную грязь, как я откапывала свою любимую пластмассовую коричневого цвета, лошадку, как я потом бегала за ним босая по лужам, чтобы обтереть об него грязь с рук и игрушек. В классе я ни с кем по настоящему так и не подружилась, на переменках бегала к Наташе, благо классы были по соседству. Класс у нас был не очень дружный, это даже и сейчас видно, в «одноклассниках» никого нет, никто никого не ищет. Девочки жили мирно, а вот у мальчиков началось расслоение. Трёх пацанов, просто поедом ели, ни за что ни про что пинали. Один из них, сосед Нади, с которой мы открытки таскали на почте. Был он очень толстый, кожа, аж лоснилась. Щёки всегда красные. Надя говорила, что он очень любит читать, а уроки не делает, его мать очень ругается, а он не слушается, тогда она его щипает за щёки, поэтому они у него такие, словно оспой побитые. Два других, с виду обычные ребята, но ростом малы, да и в учёбе отставали здорово все трое. На переменках они боялись встать из-за парт. Сидели сжавшись. Чаще всего голову клали на парту, и накрывали руками. А остальные хлопали их книжками, пинали в бока, и дико хохотали. Почему они не защищались, в конце концов их было трое, неужели они сами себя не уважали? Когда дело не заходило слишком далеко, а ограничивалось лёгкими похлопываниями, я не вмешивалась. Но когда начинали мутузить всерьез, тогда я подходила и начинала кричать, расталкивать их руками, чаще всего многие из девочек, меня сразу начинали поддерживать. Тут я научилась материться, от мальчишек. Иногда скажешь пару ласковых, и всё, прекращают обижать других. Ребята, честно сказать, в драку со мной не лезли, а я могла, кулаком по спине стукнуть, чтобы не обижали слабых. Фамилия наша, Пьяновы, очень уж хороша. Можно замечательные кликухи придумывать. Меня пытались Пьяной называть, я не обращала внимания, на кличку не откликалась, словно не слышу, но и не обижалась. Постепенно все забыли. Как-то так незлобливо в старших классах говорили: «О, Пьяная, из общества трезвенников пришла». Мальчишки в старших классах уже приобщались, так сказать, к культуре пития, а я дала себе зарок, пить не буду, о причинах пока умолчу. В пятом классе случилось несчастье у любимой мною подруги Наташи. Её мама, тётя Галя внезапно умерла, оказалось – рак желудка. Дядя Коля, её отец и крёстный отец нашей Нади, работал на рефрижераторных поездах сопровождающим, дома не бывал месяцами, но и зарабатывал хорошо, жили они много лучше нашего. Тётю Галю похоронили, а дяде Коле в рейс. Решил он уволиться, да замены не было, попросили съездить в последний раз. Родители предложили, чтобы Наташа пожила у нас. На том и порешили. Оля переселилась в зал, спала на диване. Как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло, стали мы жить в одной комнате. Вот уж я с Наташей надружилась. И в школу вместе, и со школы, и дома, уроки сделаем и гуляем, даже работу по дому легче и приятнее выполнять. Подошло время приёма в пионеры. Мы с Наташей стояли в белых передниках, с большими белыми бантами. По утрам стирали галстук и мокрый сразу гладили, доставали концы галстука поверх пальто, и шли гордые. Не припомню сколько длилась моя негаданная радость. Однажды мы с Наташей шли со школы, присели посреди улицы, что-то там, на песке палочками рисовали. Вдруг слышим, кто-то нас зовёт. Оглянулись, идёт дядя Коля. Мы, конечно, к нему на шею. Привёз дядя Коля разных вкусностей. Но больше всего мне запомнился свежий ананас. Ела я его первый раз в жизни, и после этого много лет не пробовала. Диковинка мне очень пришлась по вкусу. Дядя Коля забрал Наташу домой, устроился в Киеве на завод, кажется токарем. А в скорости женился. Родились у Наташи две сестры, близняшки, но одна умерла в роддоме. Её тихо похоронили, а Наташа стала какая-то поникшая. В седьмом классе Наташа уехала, они сдали дом квартирантам и стали жить в Фастове, на жилплощадь Наташиной мачехи. Письма от Наташи приходили редко. Иногда она приезжала с отцом, но к нам заходили только на несколько минут. Но жизнь мне устроила ещё несколько сюрпризов связанных с Наташей. А я до сих пор думаю, почему люди, которые нам дороги, выбирают других? А люди, которым дорог ты, не интересуют тебя? Возможно, мне надо было пережить множество разочарований в дружбе, чтобы встретить настоящую любовь? За всё надо платить, видимо, это плата за мою дальнейшую судьбу. Была у меня такая особенность, только каникулы, я сразу болеть. Мама всё смялась: «Ну и болела бы себе в учебный год, так нет, нельзя же быть такой ответственной. Теперь все гуляют, а ты тут лежишь с банками, да с горчичниками», но болеть мне нравилось. Папа приходил с работы, заглядывал и спрашивал: «Ну, как дела? Чего тебе хочется?». Я всегда заказывала лимонад. Лежу себе, лимонад попиваю. Однажды, ещё до Надиного рождения, папа пришёл с работы, мама была во вторую смену, я лежала на кровати с головной болью, отец потрогал лоб, смерил температуру. Оказалось 39,9, тогда он убежал к соседям, вызвал скорую помощь. Приехал молодой доктор. Зашёл в комнату, побеленную в ярко жёлтый цвет. Отец отодвинул занавески, доктор посмотрел на меня, заглянул на глазные склеры (а они у меня всегда жёлтые), и сказал: «Срочно в инфекционку, глаза жёлтые, кожа жёлтая, у нею желтуха». Больница находиться в начале нашей улицы, через минуту меня поселили в отдельную палату, до выяснения точного диагноза, чтобы там не заразиться самой. Палата просторная, на две койки, с большой ванной комнатой. С двумя унитазами и двумя ванными. Дома то у нас удобства во дворе были, а купались в балие*. В субботу мать грела воду, закрывала в кухне дверь, чтобы было теплее. Балию ставили на специально сделанную отцом табуретку - высокую и широкую, мать заваривала мяту, любисток, зверобой, и купала нас по очереди. Затем заматывала голову полотенцем, укутывала в простыню, отец брал на руки и нёс в комнату. А тут такая красота. В палате я лежала одна. Оказалось, что у меня гнойная ангина, но домой меня не отпустили. Доктор смеялся: «Мы её не выпишем совсем, нам такие пациенты надо. Ни слёз тебе, ни капризов, зайдёт медсестра со шприцем, молча поворачивается…». Но и тут я хитрила, таблетки не пила, а спускала их в унитаз. Ещё мне нравилось, что все знакомые и соседи стали приходить проведывать меня. Однажды я решила принять ванну. Ведь приятно же, лечь и почувствовать, как это люди живут? Открыла кран, тёплой воды не оказалось, но это меня не остановило, напустила холодной. Залезла, разлеглась. Удивительно, но холода я не чувствовала, наверное, столь велико было желание испытать купание в ванной. В это время пришла медсестра, принесла обед. Увидев меня в холодной воде, она схватила простыню, вытащила меня, обмотала, принесла спирт и стала растирать. К счастью холодное купание мне не повредило. Мама моя была большой любительницей чтения. Просила меня заходить после школы в библиотеку и брать для неё книги. Библиотекарша сначала смотрела на меня настороженно, что беру «взрослую» литературу. Но я сказала, что это для мамы, на мамину карточку и записывала. Вместе с мамой я перечитала всего Драйзера и Бальзака, Дюма. Ещё мама любила приключенческую литературу, фантастику, детективы, поэтому и я читала вместе с ней. Причём, вместо уроков. Клала прочётку, сверху учебник, делала вид, что учу историю, никого нет, учебник поднимаю, слышу шаги, учебником накрываю. Да и дома у нас была хорошая библиотека, читала много. Очень скоро увлеклась поэзией, конечно же, любовной. Завела толстую тетрадку, стала записывать стихи. Однажды отец наткнулся на неё, пришёл в комнату, стал трясти ею у меня перед лицом: «Это что такое, Люба, ты это видела? Вместо того, чтобы учить уроки, она ерундой занимается». Зашла мать, забрала у отца тетрадь, положила на стол: «Петя, иди сюда, на минутку». Больше отец меня за это не ругал. Так постепенно я взрослела. Мама безмерно доверяла мне. Всегда говорила, что я ей никогда никаких хлопот не доставляла, от самого рождения. Маленькой не капризничала, была послушной и исполнительной. А Наде говорила: «Ты своим рождением обязана Лесе, если бы она маленькой была такой, какой была ты, я бы не решилась на третьего ребёнка». А я задумалась. Я обязана, своим не родившимся братьям- близнецам. Мама, ещё до моего рождения сорвала трёхмесячную беременность на строительстве дома, было два мальчика. Представляю, как тяжело было родителям, они так мечтали о сыне, а тут сразу два. Родились бы они, я бы не писала этих строк. Вот написала о своих похождениях, а мама говорила, что я безпроблемный ребёнок, почему? Чем я заслужила такое доброе к себе отношение? *Балия – Круглая оцинкованная ёмкость, предназначается для купания и стирки. Конец одиннадцатой части.