Часть 5. Снова дача. Жилось мне на даче замечательно, не смотря на огромное количество забот. Но другая жизнь мне была не знакома. На выходные, в отпуск, родители забирали меня домой. Но чаще приезжали на выходные в Кончу, так мы называли Кончу Озёрну для краткости. Спать я ложилась по-прежнему со стариками. Родители обязательно меня купали. Мама сушила полотенцами волосы, расчёсывала, а я «работала на публику», попискивала, будто меня больно расчёсывают. Бабушка сразу заступалась: «Та не скубы ты её, Люба, вон маслицем намасты*, сразу гладко пойдёт», мама сердилась, наклонялась к уху и горячо шептала: «Перестань, а то специально буду скубты», и громко возражала бабушке: «Мама, не для того я её купала, чтобы теперь маслом смазывать», бабушка не сдавалась: «а чего, я вон, как вы уехали, намастыла ей кукурузным, или подсолнечным... маслом, заплела, так четыре дня переплетать не надо было». Мама не спорила, но продолжала расчёсывать без масла. Следующий разговор всплывает почти дословно: - Мам, я Лесе новое платье привезла, прошу Вас, не трогайте, а то не в чем будет в город забрать. - Ладно, Люба, не буду. Та же сцена через неделю: - Мама, а где то платье, что я Лесе привезла на прошлой неделе? - Та там, в шкафу. - Мама-а-а! Я ж Вас просила, зачем Вы снова по низу пришили фланель? - Так я ж шоб у неё коленца не мёрзли. Зимой жизнь на даче замирала, почти не ездили гости, не было работы в огороде, бабушка вышивала крестиком, и меня учила; вязала крючком, но эта наука мне далась позже. Ещё бабушка шила себе всю одежду сама. Широкие юбки из сатина, или ситца, простого покроя, на резинке, ситцевые рубахи, а на зиму фланелевые, ночные сорочки. Обязательно шилось множество передников, для себя, для меня, чтоб были в запасе, вдруг кто захочет на кухне помочь, чтоб не испачкались. Мебели было мало: табуретки, лавки, большой овальный, с фанерной столешницей, на фигурных ножках, раскладывающийся стол. Вот и всё! Я усаживала дедушку с бабушкой на табуретки, становилась в пустой угол и громким голосом объявляла: «Выстууупааает народная артистка Советского Союз Пьянова Леся», дедушка с бабушкой аплодировали, и я начинала петь: «Солнечный круг, небо вокруг, это рисунок мальчишки…». Бедные мои старики, им приходилось это слушать, пела я ужасно, у меня проблемы с музыкальным слухом. Но они вновь аплодировали, говорили: «Браво! Бис!», и я вновь начинала петь «Солнечный круг», пока кто-нибудь из них не выдерживал: «Ну, хватит, Леся, надо посуду мыть», или находилось другое важное дело, которое необходимо было сделать немедленно. Весной всё оживало, и не только в природе, начинали появляться первые гости. Летом, совсем замечательно, из пыльных городов приезжали внуки и племянники обитателей посёлка. Мы жили в 24 номере, в 25 обитала известная украинская поэтесса Наталия Забила, которая писала больше для детей. . Сама она статная, с пышными формами, с толстой жгуче чёрной косой, уложенной вокруг головы в виде венка, всегда приветливая, но строгая. У нас в заборе была калитка, чтобы проходить к ним не по улице, часто меня посылали что-нибудь взять, или отнести. Летом к ней приезжала племянница из Прибалтики, кажется из Каунаса. Сколько я не пыталась вспомнить её имя, так и не смогла. Бабушка звонила им, спрашивала разрешения, и отправляла играть к Забиле с её племянницей. Из игрушек у меня были куколки из ниток, которые мы с бабушкой делали сами, тряпичная кукла, из ситца, набитая ватой, её мне тоже сшила бабушка, какие игрушки были у девочки из Прибалтики, тоже стёрлось из памяти, знаю, только, что мы играли в «дочки-матери», нянчились с куклами целыми днями. Участок у Забили был замечательный, огорода они практически не сажали, делали маленькую грядку для укропа, петрушки, зелёного лука и чеснока, несколько кустов помидор да огурцов. Было пару небольших клумб, дом стоял на полянке среди высоких сосен, и там, где на нашем участке был «низ» у них был крутой склон с разнотравьем и деревьями. Мы замечательно играли в прятки, прыгали через скакалку, играли в резиночку. Дом у них был очень интересный, как мне вспоминается, все комнаты были проходными, можно было пройти по всем комнатам, выйти на просторную крытую веранду, на которой стоял большой стол, а вокруг стола расставлены стулья и несколько плетённых из лозы кресел. Там мы сидели, когда тётя Наташа читала нам свои стихи. Больше остальных помню и люблю: «Жила собі бабуся, що мала сто діток, І мала вона хатку, дирявий чобіток»*, потом мне купили книжку с замечательными картинками - домик-сапожок под черепичной крышей, с окном и дверью, вокруг огромные цветы, трава, детишки, я их пыталась сосчитать, сто, или нет, но мне не удавалось, они как-то разбегались, симпатичная женщина, совсем не бабуся. Удивительно, но дом Забилы мне снился много раз, я по нему хожу, выхожу на веранду, а больше ничего не помню. В 23 доме проживал с семьёй поэт Василий Швец, у него была невысокого роста жена, крупного телосложения, он же высокий, очень худой, в больших очках в роговой оправе. Был у них сын Андрей, в детстве довольно пухленький, он года на два-три старше меня. В разлив мы с ним, моей старшая сестрой Олей и двоюродным братом Борисом (до изложенной выше истории с запретом бывать у бабушки и дедушки), спускались «вниз», там во время разлива всегда была привязана лодка, усаживались в неё и ехали кататься по лугу. Было очень страшно, плавать я не умею. Глубина там была маленькая, видно что делается под лодкой. Очень мы любили разлогую иву, это был наш «Летучий Голландец», мы взбирались не ветки, у каждого была своя, и представляли себе, что плывём по морю, мальчишки выкрикивали: «По правому борту пираты, свистать всех наверх», а я ложилась на своей ветке, смотрела на тучи, или наоборот, вглядывалась в воду, высматривала рыбу, о чём-то мечтала. У Швецов жила няня, ни имени, ни фамилии её никто не знал, в доме и в посёлке все её звали Буба, а откуда пошла эта кличка трудно сказать. Была она очень худая, сутулая, постоянно улыбалась и просто излучала радость при виде детей. Приходила всегда с подарочком, но в руки его не давала, а завязывала гостинец в белоснежную тряпочку, пристраивала его где-нибудь на кустике, или нижних ветках дерева неподалёку от дома. Заходила, здоровалась, присаживалась и с важным видом начинала говорить: «Да я вот к вам шла, зайчика встретила, так он гостинец тебе, Леся, принёс, но он же трусишка, повесил, там, на дереве, иди поищи». Я догадывалась, что это Буба принесла гостинец, но было очень интересно, хотелось верить в эту сказку, Я выбегала, начинала искать на деревьях, кустах. Всегда находила, но делала вид, что найти не могу, Буба и старики выходили на улицу, наблюдали за моими поисками, потом я как бы вдруг обнаруживала и громко кричала: «Да вот же он», все весело смеялись, дедушка подмигивал бабушке и Бубе. Я развязывала узелок, доставала пирожок, или печенье, с конфетами, говорила: «Дякую»* и отдавала тряпочку Бубе. Все шли в дом, или садились на крыльце, долго разговаривали, а я сидела, развесив уши, слушала все поселковые новости. Дядя Володя в каждый свой приезд непременно ходил к кому-нибудь в гости, я «хвостиком». Знала всех в посёлке. Отлично припоминаю украинского писателя Василия Минько. Был он, как говорят в Украине «крэмэзный»*. Высокий, плотный, статный, в вышитой украинской сорочке, с казацким усами. У себя во дворе он часто устраивали народные праздники. Особенно запомнилось празднование Ивана Купала. Водили хоровод, прыгали через костёр. Не только детей приобщал к гуляниям, но и взрослых, сам во всём участвовал, с громким гыканьем прыгал через костёр вместе с детворой, разговаривал громким звучным голосом, кричал, всех подбадривал, подначивал к шалостям. Было у меня ещё две подружки - Маша, она на лето приезжала из Москвы к дедушке, писателю Саве Голованивскому. И Оксана Сенина, её дедушка был каким-то министром в Украинском правительстве. Жили девочки от меня через три дома, по соседству друг с другом. Все заборы на дачах имели по 4 калитки, одна на центральную улицу, одна на луг, и по одной к соседям, так что «сквозняком» можно было перейти с первого номера в последний. Но большей частью ходили так только к соседям. Дедушка звонил Голованивским, или Сениным, просил разрешения мне поиграть у них. И я получала свободу, бежала со всех ног к подружкам. Больше мы играли у Маши, дед Сава читал нам книги, устроил гончарную мастерскую, мы с удовольствием лепили тарелочки и чашечки. Очень любили играть в «школу», но со мной никто не занимался, ни писать ни читать до школы я не умела, а девочки, мои сверстницы, и читали и писали, поэтому по очереди они были учительницами, а я оставалась вечной ученицей. У Сениных в доме меня больше всего поразила кухня. В средине дома большое, выложенное от пола до потолка кафелем помещение. В центре стояли длинные электрические плиты, как сейчас стоят в детских садах, по кругу разделочные столы, оббитые жестью. Шокировала меня уборка в кухне. Кухарка в резиновых сапогах, направляла струю из шланга на стены, столы, пол, вода текла везде, сливалась в несколько стоков на полу. «Вот бы бабушке так» - думала я, вспоминая тесную бабушкину кухню, два помойных ведра, в которые сливали воду, чтобы не заполнять сливную яму. Часто меня оставляли обедать, но чем потчевали, не помню. У Сениных была маленькая чёрная собачка, любимица, почти ручная. Однажды я пришла к Оксане, но наша любимица кинулась ко мне с громким звонким лаем. Начала нападать на меня, я испугалась, стала убегать, отбиваться. Закончилось это укусами. Была прокушена левая рука, видимо она целиком попала в пасть, так как укусы были с обеих сторон запястья, чудом не прокусила вены. И на правой ноге, выше колена, на внутренней стороне бедра. Кто-то выбежал из дома, позвонили на дачу старикам. К счастью собака была привита. Оказалось, что у неё были щенята и она защищала своих малышей. С тех пор я боюсь собак, даже самых маленьких, увидев их, останавливаюсь и стою, пока не удостоверюсь, что опасность миновала. Рядом с Сениными проживал известный писатель Юрий Смолич. Мы с дядей, да и с бабушкой, она дружила с женой Смолича, часто бывали у них в доме. Однажды, увидев у меня в руках куклу, сшитую бабушкой, жена Смолича (имени я её не могу припомнить), вынесла мне игрушечную швейную машинку, и подарила. Я была в замешательстве, не знала, что делать, но дядя позволил её взять. Машинка эта была, лучшим в моей жизни подарком. Шила она по-настоящему, красивой ровной строчкой с одной стороны, а с другой, петельками. На ней я шила одежду своей кукле. И даже бабушка ею пользовалась. Ещё щемяще грустные воспоминания. Всем известна украинская песня «Рушнык», многие её считают народной. Но на самом деле автор слов Андрей Малышко. Его дача была под номером один. Жил он там со своей женой, художницей, если мне не изменяет память, Любовь Забаштой. Если я ничего не путаю, своих детей у него не было. Дядя Володя был очень дружен с ним, много раз мы ходили к дяде Андрею в гости, и он часто бывал на нашей даче. Дедушка и бабушка просто боготворили его, если случалось, что он долго не приходил, они сокрушались: «Что-то давно наш Андрей не приходил». Он любил ходить в вышитой сорочке, был не очень высокого роста, лицо круглое, добродушное. Улыбался редко, только старикам, затем становился грустным. Подолгу ходили с дядей по участку, о чём-то беседовали, когда приглашали к столу, соглашался редко. Садился со стариками на крыльце, спрашивал: «Ну, как Вы, мамо?». Бабушка расцветала в улыбке, отвечала, что ничего, всё слава Богу. Однажды дядя Володя приехал из города чёрнее ночи, старики сразу заметили это, стали допытываться, в чём дело, он попросил их присесть, а после сообщил, что Андрей Малышко умер. Они оба заплакали, тихо, без причитаний, бабушка концом платка, который всегда носила на голове, вытирала скупые слёзы, дедушка полез в карман брюк за носовым платком, стал громко сморкаться, промокать глаза, чтобы мы не видели его слёз. Долго молчали, немного успокоившись, стали расспрашивать о причинах смерти, дядя Володя сказал, что была экстренная операция, и Малышко её не вынес. Дедушка тихо, но очень внятно произнёс: «Зарезали, гады. Такого человека погубили». Фразу эту я слышала ещё много раз. Я тоже грустила по дяде Андрею, понимала, что смерть, это навсегда, но боли не испытывала. Жил в дачном посёлке и Олесь Гончар, классик украинской литературы. В школьной программе изучали его роман «Знаменосцы», не припомню, чтобы я его видела, но мимо его дачи мы проходили, когда ходили к Малышко, и дядя всегда напоминал мне, чья это дача, и что это великий писатель. Гончар был старше дяди Володи, но дядя Володя очень любил и ценил его, считал своим учителем, впоследствии много писал о нём и его произведениях, как литературный критик. Недалеко от Гончара жил писатель Юрий Бойко. Бабушка дружила с его мамой, иногда мы с ней ходили к ним в гости, но чаще подружка приходила к нам. Имени её я не помню, но хорошо запомнила, как она меня поддержала, когда умерла бабушка, но об этом я расскажу позже. Вспоминаю и других обитателей Кончи, это и детская писательница Оксана Иваненко, и Петро Панч, и Пидсуха, и Дмитрий Белоус. В этой удивительной атмосфере я росла, как сорняк на замечательной почве. Меня любили и оберегали, но почему я всегда вспоминаю это время с грустью и чувством внутреннего одиночества, остаётся загадкой для меня самой. Конец 5 части.