Декабри Завернулась тоска в полушубок декабрьский, а с дубленого неба – окрошкою сыпь, я сегодня пишу тебе, милый, сибирскую сказку: разведу акварели разлуки горчичною краской, в до-ре-ми превращая за окнами скрип. На дворе, как всегда, – минус тридцать с лихвою, обленилось Светило и мимо прошло, а тоска в декабре (представляешь?) сдружилась с зимою, и теперь то Медведицей Снежной под окнами взвоет, то фа-соль-ю срывает на городе зло. И не выманить стужу: с утра заливает с туманом, баньки курят дымы, нагоняя в жаровни под сто, в декабрях, напишу, заблуждаются вьюги попарно, и сугробы растут по ночам, словно с кашицы манной, а по трубам ветра гулеванят на все ля-си-до… Полярная ночь Отдохни от меня, я уйду на свиданье с лиманом, незабудковым взглядом опять проводи из окна: здесь, на краешке света, росу набирают туманы, и как камешки звезды суют по белёным карманам вороватые вьюги, насытившись снегом сполна. Отдохни от меня, я снимаю сегодня усталость, наблюдая открытье сезонов арктических бурь: тиражом миллионным зима проповедует старость, и полярному лету секунды для форы остались, чтобы на посошок замахнуть чистогана лазурь. Отдохни от меня, я проверю, пойду, снаряженье на ночном корабле, залегающем в Арктике в дрейф: чтоб, магнитную кашу запарив в котле, ворожея мариининским шляхом гнала бы к зиме в услуженье все камелии мира, открыв свой сиятельный сейф. О-пушкина сказка Будущий год, и каким же он будет, что там, за елью, опять – мишура? Елки дрожат, словно снежные люди, прячась в сугробах от топора. Лес настрожен и каждою ночью рЯдит тропинки во взбитую смесь, цокает эхо, и следом стрекочет по бурелому озябнувший бес. Шорох любой и хвоинки смычками под тонкорунную изморозь сна трепетно вечную зелень вонзают, чтобы от боли белела зима. Чтоб хорошились сугробы зипуньи, иней мохеровый, корочки наста, и конфетти рассыпали плясуньи – белки – по рОзливу из пенопласта. Видишь, цепляясь за небо, макушки пуговкой вьюгу над лесом пришили? Выбран для бала кружочек о-пушкин: встретятся вскоре здесь сказки и были… Дед Мороз Вот – время… На серебряных салазках, заранее проложенной лыжнёй, сложив в котомку старенькие сказки, спускается небесный Домовой: cвальсировав вокруг Кассиопеи, и бородой поддевши Млечный Путь, на землю переносит карусели, чтоб с гиком старый год перевернуть. И – по часам, по циферблатам томным, шагает, как по лестнице крутой, Великий Дед, могучий и огромный, такой нарядный и такой родной, такой беспечный и такой счастливый, могущий все, и даже больше, чем! И час от часа прибывают силы минутками по золотой парче... Письма на снегу По долу белому исписан черновик, ворона в «крестик» расчертила карты, а ель, сорвав иглу на хвойный крик, на сопке по-ведьмачески распята; по небу дрожью -- в перьях облака, и суеверно спряталось светило, а в вашу глушь из дна, издалека Полярная Невеста прикатила. Гадай на нежить в белую пургу и привечай продажные метели, -- а я огонь на сопке разожгу и отогрею лапы старой ели! И, перепутав, звездный казначей отвалит небу сто Полярных девок, пересчитав количество ночей, чтоб соловьям хватило для распевок! И Север сдастся, а куда бежать: на звездных картах черти сломят ноги?! Но вот… ворона крестиком опять дорожку ели бросила под ноги… Я не ревную, только зло берет, что до Полярной там намного ближе, чем до моих умеренных широт, где нашим небом ель на сопке дышит. ЯН-варь Середина зимы как яблоня разродилась вдруг снегирями, и полевка спешит на злобу дня пропищать в снегу, одурманить злую сплетницу заохотную, с рыжим посохом, остронюхую, что по насту мчит, аки посуху, завидав вдали вислоухую. Середина былинной силушки корневища пускает загодя, направляя сокА на ивушки, чтобы те зацвели для пАгоды; на крещенские разбуянится, в иордань падет окунувшийся с Рождества загулявший пьяница, перегаром заснежив улицы. Cердцевина зимы капусткою прохрустит по тропе наезженной, покрывая лощину хусткою* вдоль околицы позаснеженной; поперек холмов наморщинится, белой пудрою посыпая лоб, на весну сердясь, именинницу, сердцеед зимы – сам январь-холоп. *хустка – косынка (укр.) фе-ВРАЛЬ Цвет луны далеко от телесного, не люблю я плутовку зимой, и дорогой уходит воскресною день Крещенья, запив полыньёй. По февральскому тракту околица стосковалась белёсой вдовой, и в ветвях заплутали и колются снегири, в цвет придя кровяной. Снег скрипит и пускает позёмицу, прокатив по деревне арбой, и на старую белую звонницу вороньё переносит забой… Старых ёлок остовы остывшие в воробьиную пристань спешат, и в отгулы уходят всевышние: без зарплат, без оплат, без заплат… Песенка командира Чукотки Хотел бы улететь на юг, да ночь согнула стрелки, она плащи у белых вьюг стащила для примерки; в колодце неба серп-журавль не зачерпнет ведерком: там пишет ветер-пономарь по разноцветной корке.* Хотел бы солнце привязать, да с вечной мерзлотою тепло сдает за пядью пядь Борею с бородою; и с психу день, как молоко, сбежал за горизонты, а к нам опять идет циклон откуда-то с Торонто. Хотел в мешок зашить эфир, да у пурги – оскома, она доела лунный сыр и мечется по склону; а в вышине скользят суда, запрашивая землю, и сухожилий провода ахиллово не дремлют. Хотел запрячь я голубей, да на лету вороны здесь замерзают – хоть убей, хоть вставь им элероны; магнитных бурь – мои края, чтоб раз в году на юге отдать пол царства за коня, вторую – за подругу! *Северное сияние – солнечный ветер