Посреди улицы стоял мужчина в потрепанной одежде и прекрасно исполнял арию Риголетто из оперы Джузеппе Верди. Прохожие останавливались, рассматривали уличного артиста, который пел, как заправский оперный певец. Смущало людей, что поющий человек, хоть был изрядно помят, но всё-таки трезв. -Общество наше обомжается, - сказал мне старик. –Господи, такой голос, а он его бездарно посреди улицы растрачивает. Поющий, услышав слова старика, повернулся в его сторону и заметил: -А вы что, сами себя не уважаете, считаете недостойным, что я стал посреди улицы и пою вам арию из оперы? Старичок на эти слова смутился и заговорил: -Что вы, что вы! Большое, вам, спасибо! Но только с этим голосом петь надо в Большом театре, а не на панели. -Хороший голос должен звучать всюду и для всех. Правильно, господин милиционер? – обратился певец к стоящему среди людей молоденькому сержанту. -Да, да, хорошо поете! – лишь сумел поддержать уличного артиста сержант. –Но вы, наверное, будете за пение деньги собирать? -Виктор Савельев поёт бескорыстно, доблестный мой защитник общественного порядка, Виктору Савельеву деньги не нужны! – и он снова продолжил пение. Витя Савельев – мой коллега по работе в одной из скучных контор, которых было немало при развитом социализме, любитель оперного пения и философских разговоров, мудрец и непревзойденный разгадчик самых трудных кроссвордов «Огонька». Я не видел его много лет, и вот неожиданная встреча. Но Виктор не замечал меня. Да, видимо, трудно в степенном отце семейства, имеющего уже внуков, узнать молодого, стройного и энергичного бумагомараку. Я сам бы не признал Виктора, если бы не его славное пение. Виктор Савельев закончил арию, с достоинством принял слабые аплодисменты и равнодушно прошел мимо протянутых ему денег. Я, переборов в себе секундное желание не подходить к нему, бросился следом. -Виктор! – схватил его руку. – Это я, Владимир. -А, ты… - вяло отреагировал он, как бы не желая нашей встречи. И ошарашил такими словами. – Я тебя еще при пении заметил…. -Ты куда пропал? – наседал я с вопросами. -А ты меня сильно искал? -Но мы раньше всё-таки дружили. -Ты так считаешь? -Где ты живёшь? – решил я сменить тему, зная способность Виктора ставить человека в неудобное положение. -В колодце сантехническом. -Как в колодце, а квартира, а семья? -Квартиру оставил жене. У неё теперь другой муж, а значит новое мировоззрение. -Пьёшь? – я смотрел в его мятое лицо. -Обижаешь. На мне отпечаток моей жизни, но никак не «ин вина веритас». Трезвый образ всегда был моим идеалом. А я олицетворяю собой будущее общество ограниченного разумного потребления. Я научился у древних стоиков пить из глиняного кувшина, как из золотого. И сейчас на пути к диогеновскому пониманию: воду можно пить из ладони, а суп есть из корки хлеба. И Виктор стал развивать теорию ограниченного потребления, которую мы обсуждали с ним в молодости как самую перспективную для человечества, ставшего могильщиком природы. Я дальше теории не пошёл, а Савельев воплотил её в личной жизни. Жить, как Диоген, в бочке в нашем суровом климате нельзя, потому он заменил её канализационными сетями. Никаких социальных забот, а значит масса времени для размышлений о жизни человека, природе, космосе. -Но разве нельзя об этом думать в приличных условиях, не насилуя тело лишениями? -Думать можно, но ни до чего серьезного додуматься нельзя, - сообщил свой главный вывод Виктор. -И дол чего ты додумался? -До многого. Что мировой разум погиб, а человечество – последняя извилина, с помощью которой можно восстановить еще его. И Бога уже давно нет. -Это как у Ницше умер? -Нет, самоликвидировался. И теперь собирается возродиться, когда умрет последний человек. И новый Бог, Бог-внук, - это единство всех человеческих душ: праведных и грешных. И люди не должны летать в космос, потому что только на земле оно может размножаться, а выход в космос означает гибель наследственности. Надо остановить эту техническую вакханалию прогресса, потому что за этот путь в никуда мы спалим все ресурсы Земли. -Ты всё это записываешь? -Зачем? Главные, важные идеи передаются генетически. Человечество может их на время потерять, но забыть никогда не сумеет, даже если очень постарается. Всегда будут такие люди, как я, и не паразиты общества, как именуют нас в милицейских протоколах, а самые безвредные для земной природы особи, поскольку удовлетворены малым. Мы столько с тобой об этом говорили – почему реальное воплощение идей тебя так пугает? -Я не отказываюсь от идей ограниченного потребления, но как-то не хочется опускаться до нижнего предела. -Это поначалу страшно, когда тобой больше движут желания плоти, а когда тобой начинает управлять душа и ты начинаешь жить удовлетворением чувств, то все завоевания быта, к которым привык, уже кажутся потусторонними. В этот время из-за угла вынырнула собачонка. Какая-то обшарпанная, калеченая. Она недоверчиво огляделась по сторонам и затрусила в нашу сторону. -Вон бежит бомжучка, зверь из нашего общества разумного потребления, - заметил Виктор. И собака, словно услышав одобрение, прибавила шагу, принюхалась, а затем легла у ног Виктора. -Твоя? – я опасливо отодвинулся в сторону. -Первый раз вижу, но в своё общество принимаю. Покольку и она меня принимает в своё общество. Так мы и объединяемся с родственными душами. Согласна, бомжучка? – и собака на его приветствие радостно завиляла хвостом. -Витя, зачем такие крайности? – во мне пробуждался бытовой апологет. -А ты ждешь указов президента? Не будет, только инициативой снизу идеи ограниченного потребления можно сделать жизненными. Присоединяйся! У меня места в колодце много. -А может, лучше из колодца выберешься? Всё–таки с людьми лучше. -С вами хорошо, когда я пою. Тут у вас душа тает, а остальное время вы жрете мясо страха. Ведь боишься, признайся, боишься жизни своей. -Да как тебе сказать, тревожно бывает….. -А у меня никакого страха нет. Никакого, ни за кого. А ты за копейкой гоняешься, унижаешься во имя придуманного тобой блага. А благо в свободе от него. Я даже не боюсь теперь умирать, потому что не боюсь быть навсегда забытым. Я не знал, что говорить, и суетливо достал из кармана деньги. Протянул Виктору. Он посмотрел на меня укоризненно. Из нескольких купюр выбрал самую мелкую, заметив: «Собачку покормлю». И добавил: -Ничего ты не понял, мой диванный теоретик, не мучайся и не думай обо мне. Ты даже нафантазировать не можешь, как мне хорошо. И, не прощаясь, пошел своей дорогой, а бомжучка пристроилась сбоку, семенила рядом, время от времени заглядывая в лицо Виктора. Я хотел окликнуть их, спросить, где находится колодец, но так и не отважился, понимая, что в гости к нему не пойду, хотя в прошлом нас объединяла дружба и общие философские идеи, которые он воплотил в свою жизнь. А я до сих пор продолжаю рассуждать про общество ограниченного потребления, увязнув плотью в практике разрушающего накопительства, из которого один путь – на тот свет, где, отрешившись от земных излишеств, оставшись только чистой душой, я стану строительным материалом для нового Бога, Бога-внука, как считает Виктор.