(История от Василия Левчука) Начиналась эта история преотвратно. В стекляшке "Ивушка", где я выпивал себе потихоньку, ко мне пристал какой-то амбал. Я рядом с ним смотрелся ахово. Как говорится, разные весовые категории. Я тебя помню, говорил мне амбал. Ты с моим братом в автопарке работал. И подстроил ему подляну. - Вы ошиблись,- сказал я очень вежливо. - Я к автопарку никакого отношения не имею. И брата вашего не знаю. Это ты отказываешься, потому что замохал, сказал он. Потому что ты чувствуешь, паскуда, что я за своего Серёжку тебя так отрехтую... Я сидел за столиком, на котором стояли начатая бутылка "Муската", стакан и тарелка винегрета. А надо мной глыбиной возвышался этот внезапно подошедший мститель. Мне было страшно. Потому что я из робкого десятка. И драться не умею. Ситуация усугублялась тем, что с амбалом было трое дружков, они усаживались за столик недалеко от двери. Один, с бутылкой коньяка в руке, позвал: - Витёк, давай! Они там ещё не врубились, что Витёк с кем-то конфликтует. - Сейчас! - отозвался Витёк пропитым до хрипоты голосом. И сказал мне: - Ну что, чмо болотное, здесь тебя отоварить? Или выйдем? Со мной такого ещё никогда не бывало. В "Ивушке" и во многих других забегаловках (бодыгах, как их у нас называют) я свой человек. Нет, я не алкаш какой-нибудь, пью умеренно. Я - завсегдатай. Забегаловки я воспринимаю как своего рода клубы, где собираются интересные люди. Я умею смотреть и слушать. И умею рассказывать, чем и прославился среди других завсегдатаев. Они знают: красочнее, чем я, Вася Левчук, никто не опишет, как известный в городе поэт Смелковский, стоя на костылях (сломал ногу) в окружении десятка типов с явно уголовными рожами, вдохновенно декламировал белые стихи, сплошь состоящие из мата. Сочетание поэтического размера и подзаборной лексики производило потрясающее впечатление. Причём читал Смелковский, седой и величественный, не минуту-другую, а минут пять-семь, не меньше. Была это импровизация или домашняя заготовка, я не знаю. (И уже не узнаю, поскольку Ваня, как его все, независимо от возраста, называли, был на шестом десятке убит в пьяной драке у себя дома. Жаль его, он писал прекрасные лирические стихи...). Подобных историй у меня - вагон и маленькая тележка. Завсегдатаи бодыг называют меня ходячей энциклопедией. Обращаются уважительно, угощают выпивкой и не дают в обиду. Но в этот вечер, как назло, никого из них в "Ивушке" не было. И я оказался без всякой защиты. Нет, один мой знакомый в "Ивушке" был: Петя Мешков. Атлет, бывший тренер по гандболу. Он сидел рядом с очень худой чернявой особой женского пола. Петя сделал вид, что не заметил меня и нависающего надо мной дамоклова меча в виде Витька. И это меня разозлило. В считанные секунды предстояло принять какое-то решение. Какое? Героически попереть на обидчика и быть избитым им и его собутыльниками до полусмерти? Униженно извиняться непонятно за что, без всякой, впрочем, надежды на успех? Просить о помощи Петю, которому, судя по всему, вовсе не улыбается заступаться за меня? Или смиренно, без сопротивления, дать себя «отрехтовать»? Выбор вариантов удручающе небогат... Жил-был человек, с детства отличавшийся худобой и физической неразвитостью. "Шкырля", называли его пацаны во дворе. И ещё: "Дистрофик". Или: «Геракл засушенный". С годами к этим прозвищам прибавилось ещё и - "Очкарик". В старших классах он обрёл некоторое сходство с героем "Операции «Ы" и "Кавказской пленницы", за что получил новую кликуху: "Шурик". Это звучало, конечно, уважительнее, чем "Дистрофик". Что и закономерно: к тому времени "Шурик", ранее неоднократно битый и на разные лады терзаемый безжалостными сверстниками и пацанами постарше, научился завоёвывать авторитет не силой и ловкостью, которыми не обладал, а умением сочинять и рассказывать всякие невероятные истории. А также придумывать интересные игры и забавы. Его перестали обижать. Но ощущение собственной беззащитности продолжало мучать "Шурика». Которого на самом деле звали Василием. Дожив почти до сорока лет, прочно осев на заводе в должности инженера, он так и не научился защищать себя. Его защищали другие: братство весёлых выпивох, заменившее семью, которой он, из-за чрезмерной робости с женщинами, не обрёл. И не раз возникало у него предчувствие, что судьбу на кривой не объедешь и что рано или поздно она поставит его в такую ситуацию, когда он вынужден будет научиться себя защищать. Чтобы не утратить самоуважение - окончательно и бесповоротно. И вот, похоже, момент этот настал. Так что же ты предпримешь, Вася Левчук? Привычным движением поправив очки, ты собираешься что-то сказать? Или встать и... Нет, похоже, от ужаса ты и пикнуть не посмеешь... Захлёстнутый едкой злостью на самого себя, я понятия не имел, что буду делать в следующую, решающую, секунду... Я шипел. И шипел с такой ненавистью, какой никак не мог в себе предположить. - Ты что тут встал, сука, - шипел я,- операцию нам сорвать хочешь? Я из милиции. Мы на бандюков засаду устроили. А ты мешать, гнида? Пшёл, пока дырок в тебе не понаделали! Лицо у амбала как-то странно исказилось, словно бы судорога по нему прошла. А глаза стали очень выпуклыми - казалось, вот-вот выскочат из орбит. Не произнеся ни звука, он послушно повернулся, чтобы уйти. - Стой! - сказал я, ощущая прилив вдохновения. Он обернулся ко мне. - На тебе сигарету, - я протянул пачку. - Пусть все думают, что ты попросил у меня закурить. Так и дружкам скажи. А об остальном им - ни слова. Кстати, - я небрежно поманил его пальцем, и он быстро наклонился ко мне. Я сказал очень тихо, почти шёпотом: - Не советую здесь засиживаться. Стрельба может быть. Понял? - Ага, - ответил он испуганно. - И ещё, - продолжал я. - Сигарету ты взял, а прикурить подойди вон к тому нашему сотруднику, - я показал на Петю Мешкова. - Скажи ему: "Василий передаёт привет". Он будет знать тогда, что всё в порядке, и тебя не тронут наши ребята на улице, когда выйдешь. И я не отказал себе в удовольствии добавить: - Ну, пшёл! Он подошел к Мешкову и что-то ему сказал. Петя чиркнул спичкой. Прикурив, мой новый знакомый сказал ещё что-то. Петя удивлённо посмотрел на меня и кивнул. Я ответил шаржированным поклоном. Как я и надеялся, Витёк и его соратники (не знаю уж, что он им сказал) в ускоренном темпе слиняли. Где ты, мой страх? Ау! И след твой простыл... Жил-был на свете Вася Левчук. Он был дурак. Потому что прожил почти сорок лет, понятия не имея о том, что такое счастье. А счастье - вот оно, здесь, в эту самую минуту. В минуту победы... Вскоре ко мне, оставив на время свою спутницу, подсел недоумевающий Мешков. - Что за цирк, Вася? Привет мне передаёшь через какого-то дебила... - Нет, Петь, это ты цирк устраиваешь, - сказал я. - Ко мне цепляются и обещают харч выписать, а ты и в ус не дуешь. Делаешь вид, что не заметил... - Ты извини, старик, - забормотал Петя. - Но я же с бабой. А она знаешь какая? Чуть что не по ней - истерика. Я с ней недавно, не успел обломать... И что-то ещё бормотал он в своё оправдание. - Ладно,- сказал я. - Зла не держу. Но на будущее - имей в виду. И я рассказал ему всё как было. Петя захохотал. Потом он хлопнул меня по плечу и сказал: - А ты, оказывается, мужик! Тут подруга окликнула его, и он заторопился к своему столику. Уходя, снова хлопнул меня по плечу и сказал уважительно: - Мужик! У Пети Мешкова это было высшей похвалой.