ОДА ИРКУТСКУ Мой кружевной, мой старый добрый город, печалью белой ты томим сейчас, печные трубы, в тучи кинув глас, раскачивая джиннов, пишут сказ по нЕбу, опустившему свой молот. О том, как жил под боком Ангары, как стрелы запускал по шею в тучи крестов и куполов своих могучих и заговОры запасал на случай землетрясений и огнеигры… Гребенками мостов расчесан гладко неукротимый нрав реки сбежавшей, постройки вековые серой кашей разбавили сердца хрущовок наших в булгаковских квартальчиках закладкой. Трамваи голосят на скользких рельсах, на рынках омуль -- в скорби по Байкалу, и соболя то тут, то там мелькают, добротности приумножая славу зажиточных Байкало-Ленских весей. А ели прорвались на магистрали и с тополями дружат вперемешку, сдавая птахам городским орешки; теперь городовыми в нашей спешке иркутские обозревают дали. Науки Прибайкальской колыбель, студенческая избранная Мекка, язычества и таинств имяреки здесь бдят веками, не смыкая веки, древесных снов оберегая гжель. И – Александр, с главою непокрытой, взирая на Восток, с шелками путь в драконию, расписанную суть, указывает, гордо вспенив грудь, Империю превознося открыто! ИРКУТСКИЙ ПЕЙЗАЖ Как по сЕрдцу – ножом, восклицания милой округе, деревянным убежищам скорбной провинции той, голубятням, подкрашенным в масть перелетной подруге, что зовется здесь временем года, а проще – зимой; потому что весна занимает у лета глоточек, а у осени лето, свое отбирая, спешит, и порой, удивляешься: сколько же силы у почек, чтоб расправиться в листья и век свой короткий прожить?! Здесь завалинки служат Большим и не очень театром, драмы прожитых лет в суть тускнеющих стекол вросли, и степенные нравы штакетников строятся статно, защищая галактик семейных уклады-миры. А вокруг – тишина, да надменность суровой природы, убаюканный сон зацветающих поздно полей, но такие порою вечерней закатятся здесь небосводы, что не надо италий, поскольку Сибирь мне милей!.. В ИРКУТСКЕ ГОЛУБИ ПРОПАЛИ! Хороший город – пыльный только, задумчивый по берегам, родной до боли (на помойках!) и неудобный в смысле ям. С претензией на стольность, даже, поскольку верстами -- тайга, а здесь – мосты, многоэтажки, два парка, цирк, колокола... Вот уж чего, а их хватает: церквей, костелов, синагог, -- все строятся, все ввысь взлетают, как будто ближе станет Бог. Растут и множатся тут рынки, и забегаловок – не счесть: от грязной чайханы до шИнка... Ну, в общем, все в Иркутске есть! Вот только... голуби пропали, и, как сказал знакомый бич, они предметом кухни стали у беспризорных... Чем не дичь?.. ИРКУТСКАЯ ПАСТЕЛЬ Деревянные улицы старого города, я привычен уже к колдовским мостовым и теперь забываю, как стЕпенно-гордо вы когда-то казались всем миром моим. Думал я, проходя под окошками теми, что на свете величественней не найти городов, где такие же были бы теремы, городов, где такими же были бы мы!.. Под резными под теми лилась кружевами задушевная песня моих стариков… Я теперь далеко, за москвами, москвами, вы теперь далеко от меня, далеко. Только чудится мне, когда пригород старый промелькнет меж перронов, полей и холмов, что дома деревянные корни пускают и живут своей жизнью средь каменных снов. ПРОВИНЦИЯ В тишине умирают сумерки. Город пуст. Город знает, что пуст. По немыто-растаявшим улочкам бродит кем-то забытая грусть. Бродит девочкой в сереньком платьице, улыбаясь весне запоздалой, и мещанские стелятся скатерти на вечерние скудные чАи. За кухОнными шторками – диспуты о политике, о колбасе… Гаснут окна в стремлении выспаться, экономя и деньги, и свет…