«Нет-нет, товарищ полицейский, совсем не пью, да и не ем, ведь я поэт страны рассейской!... Нет, не больной... Нет, не спортсмен... Как пьян? Как пахну алкоголем? Поэт всю жизнь любовью пьян! Простите, что?! Анализ крови?! Берите из сердечных ран. Берите все и кровь, и слезы, и деньги... Сколько? Все что есть! В оптимистическом прогнозе рублей примерно двадцать шесть. Что? Протокол? Пишите, Шура! Уж он то точно золотой. Такая в мире конъюнктура, всех в мире меряют деньгой. Да, довели страну до ручки... Согласен, полный беспредел... Ну что вы, мы народ живучий. Да говорю ж, не пил, не ел... уже два дня... Поэт рассейский бедней церковного мыша. Да как тут пить, когда так мерзко, что пить не требует душа? Вот взять хоть вас, мента в натуре, какой бы вышел колорит! Стоите здесь в заморской шкуре, собою украшая вид. Но суть здесь в том, и смысл все тот же, как ни свисти, как ни зовись, все отпечатано на роже... такая, блин, иконопись. Такая, блин, у нас отчизна, которой нам так сладок дым, гиперборея катаклизмов и всякой прочей ерунды. Москва, копченая пожаром, Шойгу не даром отдана — когда всесильны санитары, анестезия не нужна. Но чтоб не вышла правда кривдой, наш Самый Главный Полицай народу в руки выдал рынду, поди, мол, склянки отбивай. И лучше небыло решенья, чтобы отвлечь умы от дум, в стране глобального тушенья и нестандартных процедур. Гори, гори, моя отчизна, из искры в пламя не впервой, у нас всегда лечили клизмой тех кто болеет головой. Но дохтор ласково мурлыкал — жизнь хороша, жить хорошо!.. И пчеловода взял и выгнал за неприличный запашок, так приложив рукою крепкой во избежание молвы, что стало ясно - «Дело в кепке», а не в бездельи головы. Но роль стакана, скажем прямо, зря не берется здесь в расчет, ведь приземлиться без стакана не может даже самолет. Стакан во всем всему порука, он в каждом деле как кремень, а кто сменил стакан на рюмку, тот, без сомнения, олень. И вы, как камень преткновенья, не стойте больше над душой, любая жизнь — продукт броженья! Да, пил и пил без сожаленья, и буду пить, пока живой!» Поставив подпись в протоколе, поэт рыгнул, поэт икнул... Нет, он не пьян, он просто болен, и с болью этой он уснул.