Будищев Хаузмастер Повесть MEMENTO MORTIS ПОМНИ О СМЕРТИ Уже два месяца супруги Алексей Алексеевич и Галина Александровна Шейкины, приехавшие из Украины на постоянное место жительства (ПМЖ) в Германию, проживали в муниципальном общежитии города Д. земли Северный Рейн – Вестфалия и занимались поиском приличной и, вместе с тем, не слишком дорогой квартиры, сдаваемой внаём. Оба полагали, что в этой квартире они будут доживать свою жизнь до самого ее конца, если им удастся умереть в один день. А думать о том, что будет, если один из них останется одиноким старым человеком, и, вероятно, попадет в дом престарелых, им вообще не хотелось. Они предпочитали жить сегодняшним днем, не отягощая себя раздумьями о близком исполнении их собственного приговора к небытию, приговора, извечно сущего для всего живого. Впрочем, Алексей Алексеевич, желая повысить уровень своего немецкого языка, прочитал, будучи уже здесь, в Германии, роман популярного когда-то в исчезнувшем Советском Союзе немецкого писателя Эриха Мария Ремарка «Der Himmel kennt keine Günstlinge» («У неба нет фаворитов»). Когда-то он читал уже этот роман в русском издании, но под названиемя «Жизнь взаймы». Там он наткнулся на такое парадоксальное рассуждение автора. «Самой желанной целью в жизни каждого человека, — утверждал Ремарк, — должна быть возможность выбрать свою собственную смерть, чтобы она не смогла убить его, как какую-то крысу, или погасить его жизнь и задушить его, когда он к этому не готов». Столь оригинально сформулированное определение цели жизни выглядело несколько странно, особенно для людей из бывшего Советского Союза, которым с юности внушали совершенно иное. «Самое дорогое у человека – это жизнь. Она дается ему один раз, и прожить ее надо так, чтобы не была мучительно больно за бесцельно прожитые годы, чтобы не жег позор за подленькое и мелочное прошлое, чтобы, умирая, смог сказать: вся жизнь и все силы были отданы самому прекрасному в мире – борьбе за освобождение человечества. И надо спешить жить. Ведь нелепая болезнь или какая-нибудь трагическая случайность могут прервать ее», — утверждал пламенный революционер Павел Корчагин. Этот хрестоматийный текст заучивали наизусть все школьники Советского Союза. И надо же, через каких-нибудь пятьдесят лет многие соотечественники Корчагина переиначили это завещание и, никого не стесняясь, провозгласили: «Жизнь дается человеку один раз, и прожить ее надо там!» Всем было ясно, что это «там» находится за «бугром», то есть за границей. Что называется, строили социализм, а попали в общество потребления. Но легендарный Павел Корчагин во главу угла поставил все же вопрос о том, как надо жизнь прожить, а не как выбрать смерть. Подумать о смерти, таким как он, революционным фанатикам — идеалистам — большевикам мешала идеология коллективизма. У Ремарка же речь шла в первую очередь о смерти каждого и ее выборе каждым человеком. Но удивительным образом два этих дипольных высказывания слились в одном: жизнь может быть прервана трагической случайностью, когда человек не готов к смерти и все его замыслы не осуществляться. Поэтому Павка Корчагин призывал спешить жить, чтобы сделать как можно больше для освобождения человечества (он только не уточнил, от чего же надо его освобождать), а индивидуалист Ремарк призывал каждого найти в себе силы и самому выбрать момент смерти, когда он к ней хладнокровно подготовится. Алексей Алексеевич тоже склонялся к тому, что «лучше умереть стоя, чем жить на коленях», то есть лучше уйти из жизни в полном сознании и способности мыслить, чем ждать, когда старость уничтожит твою личность и превратит тебя в выжившего из ума старца. Но как человеку самому определить тот момент, когда он перестает быть личностью и становится впадающим в маразм старцем, который уже не понимает, что он живет на коленях? Эту противоречивость намерений и действий людей каких-нибудь 2000 лет назад заметил Цицерон, написавший в трактате «О старости», что все люди ее боятся, но дожить до нее желают практически все. Супруги Шейкины полагали, что ничего подленького и мелкого они в прошлом не совершали. У каждого из них было по 45 лет трудового стажа по окончании института. Более трех десятков лет они проработали преподавателями в ВУЗах, причем никогда не брали взяток, во что мало кто верил, особенно в конце их трудовой деятельности, когда коррупция захлестнула высшую школу. Их соседка по подъезду, Люся Турищева, все удивлялась их скромному достатку и, не без упрека говорила: «Как это так, два доцента, и не имеют машины и дачи! Почему?» — «А потому, что мы народ бродячий, потому что нам нельзя иначе, потому что нам нельзя без песен, чтобы в сердце не закралась плесень», — шутливо отвечал ей Алексей Алексеевич, цитируя строфы из гимна геологов, хотя геологом он никогда не был. Шутки шутками, а в стране произошли такие политические и экономические потрясения, что Шейкины, которым было уже ближе к 70-ти, чем к 60-ти, решились выехать в Германию на ПМЖ. Такая возможность возникла в 90-х годах, когда Германское Правительство приняло программу еврейской иммиграции из стран, входивших в состав распавшегося СССР. По этой программе право на переезд в Германию с последующей социальной поддержкой имели все евреи, а также граждане, имевшие хотя бы одного родителя еврейской национальности. С ними могли воспользоваться этим правом их ближайшие родственники и несовершеннолетние дети. Отец Галины Александровны был евреем, а мать — русской. По этой причине власти Германии давали ей право быть участницей программы еврейской иммиграции вместе с ее мужем, не имевшим еврейских корней. ЯЗЫКОВЫЙ БАРЬЕР Каждый, решившийся эмигрировать из любой республики распавшегося СССР, должен был решить вопрос преодоления языкового барьера в новой стране пребывания. Алексей Алексеевич немного владел немецким языком, поскольку учил его шесть лет в средней школе, потом два года во время учебы в институте, и, наконец, при сдаче экзаменов по кандидатскому минимуму, состоявшему из экзамена по специальности, философии и иностранному языку. Сдача этих экзаменов давала право защищать диссертацию на соискание ученой степени кандидата наук. Шесть лет изучения языка в средней школе выглядели внешне очень внушительно. Но в реальности немецкого языка было по три академических часа, то есть по 135 минут в неделю на класс из 30 и более учеников. Значит, на одного ученика учитель имел примерно по четыре с половиной минуты в неделю! А если учесть необходимые технические затраты времени на ведение учителем журнала, записи оценок в дневниках и прочие обстоятельства, это время существенно уменьшалось. К прочим обстоятельствам можно, например, отнести наличие в классе таких учеников, которым для прочтения абзаца из пяти строк на немецком языке требовалось не менее пяти минут. А что прикажете делать в эти пять минут тем, кто мог прочесть этот же абзац за 30 секунд? Скорее всего, поиграть в «морской бой», самую распространенную тогда настольную игру школьников. Результат такого длительного процесса обучения иностранному языку был весьма скромным: каждый его закончивший мог написать в анкете при поступлении на работу: «Читаю и перевожу со словарем с такого-то языка на русский». Но однажды Алексею Алексеевичу довелось перевести с помощью словаря текст заинтересовавшего его патента на чешском языке, которого он никогда не изучал. Получалось, что читать и переводить со словарем он может и с чешского на русский? Без всяких шести лет в школе, двух лет в ВУЗе и т.д. Разговорной же речи в советских учебных заведениях неязыкового направления вообще не обучали, и, может быть, правильно делали. Зачем широким кругам учащихся тратить силы на изучение разговорного иностранного языка, если было заранее известно, что почти все они никогда за границу не попадут, и умение говорить на иностранном языке им не понадобится. После сдачи кандидатского минимума Алексей Алексеевич в течение многих лет практически не сталкивался с необходимостью использования немецкого языкам, и почти полностью забыл его. Жена Алексея Алексеевича, Галина Александровна, прошла те же ступени изучения иностранного языка в средней школе, в техническом ВУЗе и при сдаче кандидатского минимума, но изучала она язык английский. А с немецким языком она была на нуле. В течение последних четырех лет перед вероятным отъездом из Украины в Германию, Алексей Алексеевич пытался заниматься немецким языком самостоятельно, слушал передаваемые радиостанцией «Немецкая волна» уроки немецкого языка, а также прочел несколько небольших книг на немецком языке и среди них воспоминания Рут Барло, соратницы Бертольда Брехта. Много лет пребывая в тесном общении с Бертольдом Брехтом и его окружением, она, будучи датчанкой, так и не смогла досконально овладеть немецким языком, и пришла к бесспорному выводу, зафиксированному в немецкой народной поговорке: „Was Hänschen nicht lernt, lernt Hans nimmermehr („Чего не выучил Гансик, того Ганс не выучит никогда.“) Этим грозным предупреждением Рут Барло о возможностях Ганса Алексей Алексеевич пренебрегал, полагая, что его тренированный многолетней преподавательской работой ум не подведет, и он сможет освоить немецкий язык. ПЕРВЫЕ ШАГИ В ГЕРМАНИИ Первые шаги эмигрантов в Германии, пользуясь литературными аналогиями можно было назвать «хождением по мукам». Попроще эта оценка была сформулирована старым знакомым Шейкиных Толей Фельдманом: «Каждый эмигрант должен съесть свою ложку дерьма». Когда-то они вместе с Толей прожили более 10 лет в одном многоквартирном кооперативном доме, строительство которого продолжалось шесть лет. За время строительства они прошли, что называется, огонь, воду и медные трубы, и теперь Толя, переехавший в Германию лет на пять раньше, и живший в одном из больших городов земли Северный Рейн — Вестфалия, помогал им, как мог, устроиться на новом месте. Через полтора месяца довольно дискомфортного проживания в фильтрационном лагере, Шейкины были, в соответствии с их просьбой, распределены в город Д., где проживал Фельдман со своей семьей. В этом же городе жили и другие земляки, с некоторыми из которых Шейкины были знакомы еще до эмиграции. Шейкиных поселили в общежитие, устроенное в здании бывшей школы. Классы были разделены фанерными перегородками на две – три комнаты и кухню, в которую был проведен водопровод и поставлена раковина для умывания. По звукопроницаемости перегородок между комнатами это общежитие не уступало знаменитому общежитию студентов-химиков имени монаха Бертольда Шварца, куда Остап Ибрагимович Бендер привел в свое время Ипполита Матвеевича. Но комнаты были значительно просторнее, а для приготовления пищи выполнявший функции коменданта общежития хаузмастер, здоровенный детина лет тридцати, раздал жильцам электроплитки с двумя конфорками каждая. На первом этаже были еще две душевые кабины, за которыми находился туалет. Чтобы пройти к душевой или туалету, надо было пересечь большой спортзал, который не имел стенки, отделявшей его от внутреннего двора школы. Поэтому постояльцы общежития в холодное время года имели проблемы при возвращении из душа в свою комнату, так как надо было пересекать спортзал, в котором температура воздуха была такой же, как на улице. С самого начала пребывания в общежитии Шейкины поставили перед собой задачу поселиться в большой многоквартирный дом. В большом доме жильцы годами живут, не зная ничего о своих соседях, в таком доме легче затеряться. А при встречах у почтового ящика или в лифте достаточно знать несколько простых фраз: «Добрый день! Доброе утро! Как дела? Сегодня на улице холодно. Прекрасная погода! Чус!». Поселяясь же в небольших домах, иностранцы сразу становятся заметными. Они все время на виду у немцев, и особенно у старух, непрерывно наблюдающих из окон за их уходами и приходами. Новичкам эмиграции рассказывали жуткие истории о том, как одна немка вызвала полицию, когда ее сосед-иностранец в 9 часов вечера стал отбивать мясо для нескольких котлет. А другая соседка подала письменную жалобу владельцу дома с требованием выселить жильца, у которого из крана на кухне всю ночь капала вода. Были якобы и такие немцы, которые требовали, чтобы ночью их сосед - иностранец не пользовался унитазом, потому что это мешало им спать. При поисках квартиры на первых порах особенно ценной для Шейкиных была помощь Анатолия. Сначала он посетил вместе с Алексеем офисы крупных компаний, занимавшихся строительством жилья, сдаваемого в наем. Главным преимуществом Анатолия было то, что он понимал речь чиновников, а Алексей понимал едва ли треть ими сказанного. Везде им выдавали бланк заявления с просьбой о сдаче квартиры внаем, и обещали сообщить по адресу общежития о появлении у них жилья. В данный момент они не имели ничего подходящего. Надо сказать, что до вселения Шейкиных в найденную ими, в конце концов, квартиру, от этих компаний никаких писем так и не поступило. Несколько поднаторев в разговорах на заданную тему, герр Шейкин сам посетил несколько фирм, для которых сдача наемного жилья имела второстепенный характер, далекий от основного бизнеса. Но и здесь ничего приемлемого он найти не смог. Поэтому пришлось заняться поисками в частном секторе, то есть у частных домовладельцев. Для этого надо было каждую неделю добывать свежую местную районную газету и в ней искать объявления о сдаче в наем жилья. Объявления были написаны с множеством сокращений, которые непросто было прочесть. Далее, надо было выбрать две-три квартиры, подходящие по цене и площади, и выписать их данные с номерами телефонов. Многие, уезжавшие на ПМЖ вместе с детьми, продавали свои квартиры и приезжали с солидными деньгами. Шейкины оставили квартиру сыну и приехали налегке, имея в загашнике около 2100 евро. Они не знали, сколько у них будет уходить на жизнь из того, что им давала социальная служба. Они не знали, сколько понадобится денег для обустройства квартиры, которую они найдут. Поэтому они боялись тратить деньги даже на мобильный телефон, который здесь называли «хэнди», и звонили, пользуясь телефоном-автоматом. Таких автоматов в городе было очень мало, вероятно потому, что многие немцы давно уже пользовались «хэнди». До ближайшего к общежитию автомата было метров 300. Причем в его будке не было света. Однажды октябрьским вечером Алексей Алексеевич отправился к телефонному автомату и позвонил Фельдману. — Привет, Толя! Это Алексей. У нас по-прежнему все на нулях. Вчера смотрели одну достаточно симпатичную квартирку, но Галина ее забраковала. Во-первых, прямо под окнами трамваи ходят, а во-вторых — квартира на четвертом этаже, а лифта нет. Надоело уже таскаться без всяких результатов, а конца этому не видно. В неделю у нас получается посещение максимум одной -- двух квартир. А что у тебя новенького? — Ты не переживай, — ответил Толя,— у тебя же есть крыша над головой. Я думаю, что в ближайший месяц – два мы что-нибудь найдем. И вот еще что. Хорошо, что ты мне позвонил. Я вспомнил про одну организацию. Они строят дома и сдают квартиры в аренду. По четвергам у них как раз приемный день. Так что завтра садись на главном вокзале на трамвай номер 701 и поедешь до остановки Альтмюле. В 17 часов я тебя там буду ждать. Договорились? На следующий день Анатолий и Алексей встретились в условленном месте и, пройдя через небольшой лесопарк, подошли к офису жилищного товарищества Д-Норд. Записавшись на прием в информационном отделе, они присели на кресла в холле, и минут через 20 были приняты сотрудником товарищества. Выслушав сообщение Фельдмана о сути проблемы, чиновник взглянул на справку, выданную социальной службой семье Шейкиных, ввел их данные в компьютер и через некоторое время сообщил, что сейчас свободны для сдачи в аренду четыре двухкомнатных квартиры. Две из них — на первом и на восьмом этажах многоквартирного дома с лифтом, и две — на первом этаже трехэтажных домов. Все эти дома расположены недалеко друг от друга, и проехать к ним можно тем же трамваем 701. Затем чиновник любезно предложил обоим клиентам пройти в комнату 7 и обратиться к фрау Велльзанд для уточнения деталей. Фрау Велльзанд оказалась симпатичной, молодой, но интенсивно курящей женщиной. На ее письменном столе стояла пепельница, полная окурков, и воздух в кабинете был пропитан табачным запахом. Фрамуга окна была открыта, но этого было недостаточно для очистки воздуха. К удивлению герра Шейкина, фрау Велльзанд выдала ему три комплекта ключей от двух квартир в трехэтажных домах и от квартиры на первом этаже многоэтажного дома на Пферденштрассе, не взяв в залог паспорт и даже не попросив его предъявить. Ей достаточно было справки социальной службы, напечатанной на принтере и не имевшей ни подписи, ни печати. Первый этаж в многоэтажном доме герр Шейкин выбрал сам, потому что и он и его супруга были уже немолодыми людьми, и карабкаться на восьмой этаж с каждым годом им будет все труднее. Не всегда же будет работать лифт! Фрау Велльзанд попросила только сразу после осмотра квартир занести ключи дежурной в вестибюле офиса и оставить сообщение о выборе квартиры. Тогда следующим этапом будет подготовка фрау Велльзанд проекта договора о снятии квартиры, который герр Шейкин должен будет взять для согласования с социальной службой. ЗНАКОМСТВО С ХАУЗМАСТЕРОМ На следующий день с утра Шейкины направились на Пферденштрассе и сразу же поняли, что многоквартирный дом на этой улице — это то, что им надо. Для него вполне подходило бы название «рациональный модерн». Среди соседних серых трехэтажных домов он выглядел нарядной белой башней с темными вертикальными линиями, образованными темными прямоугольниками оконных проемов, продолженных темными прямоугольниками пластин наружного покрытия, Межоконные промежутки и их продолжения по стенам фасада были белого цвета. Все здание, если смотреть на него сверху, было подобно букве Т, перекладина которой была обращена на юг, а ножка буквы укорочена. В основании ножки буквы Т находился вестибюль с большими стеклами в металлических рамах и козырьком, прикрывающим площадку перед входной дверью. На эту площадку можно было подняться по ступенькам, или по пандусу. Лестничная клетка была большого размера, ее пол и ступени лестниц были покрыты светлой полированной мраморной крошкой. Подобные дома во Львове, построенные перед войной «за Польщи», то есть при Польше, называли домами люкс, но львовские дома были кирпичные, с паркетными полами в комнатах и коридорах. Этот же дом был панельный, и на бетонные полы квартиросъемщики сами клали либо линолеум, либо матерчатые покрытия, так называемые «теппихи», либо деревянные фанерные пластины, имитирующие паркет. Так что на «люкс» этот бетонный дом не дотягивал. В отличие от панельных домов в Украине, наружные стены были покрыты каким-то искусственным утеплителем, над которым крепились прямоугольные металлические пластины, защищающие стены от осадков. До ближайшей остановки трамвая, ходившего по будням каждые 10 минут, было метров 200. Трехэтажные дома на Пферденштрассе стояли торцами к проезжей части улицы так, что между ними были образованы широкие газоны, на которых стояли большие деревья разных пород. Улица Пферденштрассе была тупиковой, транзитный автотранспорт по ней не ходил. Квартира была шикарная. Общая площадь была чуть меньше 70 м 2 . В квартире было две большие комнаты, просторная, метров 12 квадратных кухня, кладовка и совмещенная с туалетом просторная ванная комната с готовой разводкой труб для подключения стиральной машины, но без окна. Кроме того, как и в каждой квартире дома, был довольно просторный балкон-лоджия. Недостатком квартиры являлось слишком низкое ее расположение над землей. Залезть на балкон с газона не предоставляло никакого труда. Перед балконом были высажены подстриженные кусты, за которым был небольшой газон и уличный тротуар. Между балконом и кустами было полметра. Это место вполне могло стать отхожим в темное время суток для загулявших пьяниц, но сейчас там ничем не пахло. Зато Галина ощущала резкий неприятный запах внутри самой квартиры. Алексей Алексеевич захватил с собой складной метр, бумагу и карандаш. Открыв окна, чтобы проветривать квартиру, Шейкины начали рисовать в масштабе ее план, чтобы приблизительно определить размер линолеума для покрытия полов и размеры кухонной мебели с встроенной в нее электроплитой и мойкой. Неожиданно над перилами балкона возникла верхняя часть корпуса высокого человека лет пятидесяти пяти в джинсовой куртке и темной кепке с длинным козырьком, покрытым золотыми листьями, что делало его похожим на генерала какой-то «банановой республики». — Добрый день, — сказал он. — Вы собираетесь снять эту квартиру? Она не очень удачна. Все время у окна вашей спальни по пандусу будут двигаться люди, что особенно неудобно ночью. А те, кто будут спускаться в келлер (подвал) через наружный вход, будут наблюдать вашу кухню. — А вы здесь живете? Вы здесь хаузмастер? — спросил герр Шейкин. — Да я здесь хаузмастер, — подтвердил мужчина. — Живу я на пятом этаже этого дома. Но у меня не только этот дом. Почти все дома на этой улице принадлежат одному жилищному товариществу, и я их обслуживаю. Через некоторое время выяснилось, что хаузмастера зовут Андреас Бош, что он родом из Силезии и поэтому хорошо говорит по-польски, и немного понимает по-русски. Во всяком случае, все, что говорила ему Галина, он понимал достаточно хорошо, но сам говорить по-русски избегал. — А вы откуда прибыли? — спросил герр Бош. — Из Украины, из Западной Украины, из города Львов — Львів — Lwuw — Lemberg. Так этот город называется по-русски, по-украински, по-польски и по-немецки. — А я одинаково отношусь ко всем национальностям. Кто со мной хорошо себя ведет, с теми и я хорошо себя веду, — прокомментировал последнюю фразу герра Шейкина, видимо не совсем ее поняв, герр Бош. — И надолго вы приехали в Германию? — Не знаю, это зависит от того, сколько нам еще удастся прожить — ответил герр Шейкин, имея в виду, что и он и его супруга пребывают в почтенном возрасте. И опять герр Бош понял его не совсем правильно, потому что он хотел узнать, на какой срок пребывания в Германии рассчитывают Шейкины. Герр Бош объяснил потенциальным квартиросъемщикам, что отопление в этом доме электрическое. На кухне, в коридоре и гостиной стоят шпайхеры, — накопители тепла. Они подключаются к электросети ночью и нагревают размещенные в них брикеты, которые играют роль кирпичей в обычных печках. Электронагреватели в шпайхерах имеют трехступенчатое регулирование потребляемого тока. На лестничных площадках каждого этажа стоят счетчики с двойной шкалой. В ночное время, с 21 часа до 6 утра, работают счетчики с более дешевым тарифом, и нагреватели автоматически подключаются к электросети. Днем электроэнергия поступает в квартиры через счетчики с более дорогим тарифом, но электронагреватели выключены. Пока герр Бош давал эти полезные сведения, Алексей Алексеевич, слушая его в пол-уха, пришел к выводу, что поставить спутниковую тарелку для приема телепередач из России и Украины на столь низком балконе будет невозможно. Во-первых, она будет у всех на виду, а собственники домов часто запрещают ставить спутниковые тарелки на стенах домов и на балконах первых этажей, когда их видно с улицы. Во-вторых, ее легко украсть или повредить. В-третьих, прямо напротив балкона стояло большое дерево, которое, скорее всего, делало невозможным прием сигнала от спутника. — Простите, а как в этом доме принимают телевизионные программы? — спросил он. — Большинство получает сигнал по кабелю, но за него надо отдельно платить 9,95 евро в месяц только за антенну. Набор ТВ каналов оплачивается по отдельному договору с телевизионной компанией. А у меня стоит на балконе спутниковая тарелка, и я по ней принимаю больше каналов, чем мне надо. — А жилищное товарищество разрешает ставить спутниковые антенны? — Не разрешает, но я живу на 5-м этаже и антенна стоит у меня на балконе, С улицы ее никто не видит, и она никому не мешает — ответил герр Бош. — А как размещена свободная квартира на 8-ом этаже? — спросил Шейкин. — Она находится как раз над этой квартирой, — отвечал хаузмастер. — А лифт работает нормально? Как часто его ремонтируют? — Дом построен в 1971 году, так что лифт уже поношенный. Раза четыре в год его ремонтируют. Поблагодарив герра Боша за беседу, Шейкины закрыли окна, заперли двери и устремились в офис жилищного товарищества, чтобы сдать полученные накануне ключи и попросить выдать им ключи от квартиры на 8-м этаже. Но фрау Велльзанд была где-то на объекте, а дежурная в регистрационном бюро выдать ключ от какой-либо квартиры не могла. Она лишь приняла ключи, полученные герром Шейкиным накануне, и обещала передать фрау Велльзанд его просьбу оставить в бюро ключи для осмотра квартиры на 8-ом этаже многоэтажного дома на Пферденштрассе. В понедельник, в 8 часов утра, герр Шейкин был уже в телефонной будке и стал звонить фрау Велльзанд, чтобы попросить ее оставить у дежурной ключи от квартиры на 8-ом этаже. И тут случился полный конфуз: Фрау Велльзанд сообщила, что ключи от квартиры на 8-ом этаже были выданы ею в четверг некоему герру Грабовски, посетившему ее после ухода герра Шейкина, и тот уже позвонил ей, что намерен вселиться в эту квартиру. Опять прокол, опять неудача! Алексею Алексеевичу изрядно надоела жизнь в общежитиях, и он готов был поселиться на 1-ом этаже так понравившегося ему и его жене дома даже при отсутствии возможности установки там спутниковой антенны. Но Галина Александровна продолжала упорствовать, ссылаясь на вонь внутри квартиры, которую ей трудно будет вынести. У нее было обостренное обоняние, и она могла бы, по мнению ее мужа, успешно работать на таможне, вынюхивая запахи запрещенных к перевозке через границу товаров. ПОМОЩЬ ХАУЗМАСТЕРА Примерно через неделю, в один из последних хмурых октябрьских дней, Шейкины решили съездить после обеда на Пферденштрассе и посмотреть, а нет ли там еще свободных квартир, и есть ли свет в окнах квартиры на 8-ом этаже, которую они так обидно упустили. Прибыв на место, они не спеша, обошли вокруг дома и увидели, что на 8-м этаже в квартире, которую увел у них из под носа герр Грабовски, занавески не висят. Значит, новый жилец там еще не укоренился. Алексей был уверен, что в многоквартирном доме всегда кто-то убывает, а кто-то поселяется. Может быть, хаузмастер что-то знает о перспективах освобождения квартир в его доме? Шейкины поднялись по пандусу на крыльцо и стали изучать панель домофона. Всего квартир в доме было 56, по семь на каждом этаже. На каждый этаж приходилось по семь кнопок, рядом с которыми находились прямоугольные оконца, в которых помещались пластинки с фамилиями жильцов. Для жильцов пятого этажа они легко обнаружили пластинку с надписью «А. Бош», и нажали кнопку звонка. Через некоторое время мужской голос спросил по-немецки: «Халлё, кто там есть?» — Извините, господин Бош, не будете ли Вы так любезны, поговорить с нами? Мы Шейкины. Недавно мы смотрели квартиру на первом этаже. Будьте так любезны, откройте нам, мы хотели бы с Вами поговорить. — Пожалуйста, заходите и поднимайтесь на 5-й этаж, — ответил герр Бош и нажал кнопку, открывающую замок входной двери. Шейкины зашли в вестибюль, не закрывая за собою дверь: они уже знали, что в немецких домах двери снабжены пружинным механизмом, который плавно закрывает дверь и мягко, без грохота, захлопывает ее на защелку. На пятом этаже их уже встречал герр Бош, пригласивший зайти обоих супругов к нему в квартиру. Он провел их в гостиную, где за большим круглым столом сидела миловидная болезненно полная женщина. Это была фрау Бош. На улице наступали сумерки, но свет был выключен. На столе горела небольшая свеча, поставленная, очевидно, для создания атмосферы уюта при общении. Фрау и герр Шейкины представились фрау Бош и присели на предложенные им стулья. Герр Шейкин попытался рассказать супругам Бош о своих проблемах. К удивлению Шейкиных, инициативу в беседе взяла фрау Бош, а герр Бош почтительно помалкивал. Фрау Бош говорила на немецком четко, не глотая слогов и без сильного грассирования. Это свидетельствовало о том, что немецкий не был ее родным языком. Герр Шейкин уже давно заметил, что лучше всего он понимает немецкую речь, когда ею говорят славяне. Гораздо хуже он понимал немецкую речь англичан и выходцев из Азии и Океании. Из разговора выяснилось, что новый жилец завез на 8-й этаж мебель, но вся она стоит в разобранном виде. Иногда он ночует в своей квартире, а иногда свет в его окнах не горит. О его планах Боши ничего не знали. Они рассказали Шейкиным, что в доме имеются 24 однокомнатных и 32 двухкомнатных квартиры. Поэтому в доме очень мало квартир, в которых живут семьи с детьми, поскольку, по немецким понятиям, такие семьи должны проживать в трех- или четырехкомнатных квартирах. Герр Шейкин попросил герра Боша посматривать на окна квартиры, в которую должен был поселиться герр Грабовски и, когда он появится, узнать и записать номер его «хэнди». Герр Шейкин записал номер домашнего телефона Бошей и договорился, что каждый вечер будет им звонить. Поблагодарив семейство Бош за благожелательность и готовность оказать им помощь, Шейкины откланялись. Перед их отходом фрау Бош задала им странный вопрос, показавший, что она не имеет понятия о социальном статусе Шейкиных. — Вы на машине? — спросила она. — Нет, мы поедем трамваем, — ответили несколько удивленные этим вопросом Шейкины. На следующий день герр Шейкин с раннего утра пошел к телефону-автомату и позвонил фрау Велльзанд. Ему повезло, она была на месте. Без всякой скидки на слабое владение герром Шейкиным языка, она быстро произнесла довольно длинную тираду, из которой ему удалось понять меньше трети. Но он все же уловил, что герр Грабовски до сих пор не подписал договор с жилищным товариществом, что он претендует на другую квартиру в другом доме того же товарищества, и что вся эта история ей не нравиться. Поэтому она уведомила герра Грабовски, что до 30 ноября он должен освободить квартиру на Пферденштрассе и сдать ключи. Фрау Велльзанд предложила герру Шейкину в ближайший четверг посетить ее и получить проект договора о найме жилья для согласования с социальным ведомством. Вечером того же дня герр Шейкин позвонил герру Бошу, и тот сообщил ему номер мобильного телефона герра Грабовски. Оказывается, герр Бош еще накануне догадался бросить в почтовый ящик квартиры, занятой мебелью герра Грабовски, записку с просьбой сообщить хаузмастеру его телефон. Днем герр Грабовски посетил свою квартиру, получил записку и зашел к герру Бошу. Кажется, богиня Фортуна стала поворачиваться лицом к Шейкиным. Связавшись с герром Грабовски, герр Шейкин договорился с ним, что сегодня же вечером он посетит его для осмотра квартиры. Осмотр состоялся. Его, собственно, можно было бы и не делать, потому что все было такое же, как и на первом этаже. Но Шейкины хотели убедиться в том, что в квартире нет никаких видимых повреждений. Только площадь квартиры оказалась несколько большей, очевидно за счет уменьшения толщины стен. Пан Грабовски, а он был поляк, обещал к 30-му ноября вывезти всю свою несобранную мебель. Теперь нужно было как можно скорее связаться с фрау Велльзанд и попросить ее составить проект договора о найме квартиры. ПОМОЩЬ ФРАУ ВЕЛЛЬЗАНД Через день герр Шейкин встретился с фрау Велльзанд и ознакомился с подготовленным ею проектом договора. Все там было приемлемо, смущало лишь одно: плата за холодную квартиру (Kaltmiete) согласно договору составляла 292 евро в месяц, в то время как социальная служба бралась оплачивать только 285. Но Шейкины надеялись, что столь небольшое превышение разрешенной суммы их куратор в социальном ведомстве фрау Блюментритт им простит, тем более, что они готовы были сами оплачивать эти 7 евро из средств получаемой ими социальной помощи. Фрау Блюментритт, высокая худощавая женщина лет 50-ти с суровым, жестким лицом и фамилией известного генерала вермахта времен второй мировой войны, на самом деле была очень доброжелательна, говорила медленно и с повторами, так, чтобы герр Шейкин мог ее понять и, в рамках позволенного законом, удовлетворяла без проволочек все его просьбы. Но оказалось, что Kaltmiete является ключевой величиной при найме квартиры. Вы можете снять хоть трехкомнатную квартиру, но при условии, что Kaltmiete не превышает разрешенной величины. Фрау Блюментритт категорически отказалась визировать проект договора, поскольку она имела в нормативном документе цифру 285 евро. Меньше — пожалуйста, а больше — нельзя. Таково предписание. Очередной раз герр Шейкин, пребывая в самых расстроенных чувствах, поехал в жилищное товарищество с отвергнутым социальной службой проектом договора и с тайной надеждой уговорить очаровательную фрау Велльзанд немного скостить пресловутое «Kaltmiete». Стал он кликать «золотую рыбку», то бишь фрау Велльзанд. Приняла его рыбка в своем кабинете, спросила: «Чего тебе надобно, старче?» — Смилуйся, государыня рыбка, пуще прежнего дела мои плохи: не хочет социальная служба платить «Kaltmiete» больше, чем 285 евро в месяц, несмотря на наше с супругой согласие платить 7 евро ежемесячно из средств, выплачиваемых нам «социаламтом» (социальным ведомством) для обеспечения наших жизненных потребностей. — Хм, — пыхнула дымом «золотая рыбка» — фрау Велльзанд, рассматривая текст договора. Она взяла трубку и позвонила, как понял герр Шейкин, в какой-то из соседних кабинетов чиновнику, стоящему на более высокой ступени иерархии. Она говорила с ним о том, что в многоквартирном доме на Пферденштрассе уже три квартиры снимаются людьми, являющимися получателями социальной помощи. Дом этот имеет статус поддерживаемого общественностью, поэтому имеет смысл добавить в число его жильцов еще нескольких таких «социальщиков», потому, что, как показывает опыт, платят они за квартиру аккуратно и поселяются на длительный срок. В заключение она попросила предоставить супружеской паре Шейкиных ежемесячное пособие в размере 9,95 евро, чтобы социальная служба могла подписать им проект договора о найме квартиры. Пособие это должно выплачиваться при условии, что супруги остаются получателями социальной помощи. Как только они меняют этот свой статус, то есть поступают на работу или начинают получать пенсию, лишающую их права на социальную помощь, пособие аннулируется. Как видно, ее собеседник согласился с такими доводами, потому что фрау Велльзанд в течение 20-ти минут изготовила необходимое письмо социальной службе и подписала его у своего руководителя. Герр Шейкин был поражен таким великодушием. В Украине такое нельзя было представить без «благодарности», а точнее — без взятки. Он и его супруга много лет проработали доцентами ВУЗов и считались высоко оплачиваемыми специалистами. Оба имели к моменту выезда по 45 лет трудового стажа, но почти не имели денежных накоплений. Вклады в сберегательных кассах исчезли в «лихие девяностые» как сон, как утренний туман. Свою приватизированную квартиру они оставили единственному сыну Олегу и его семье. Где-то около 1500 долларов они сумели все же отложить, потому что работать перестали буквально за две – три недели до выезда. А «нэнька Украина», прощаясь с ними, выдала им на новую жизнь по 6 месячных пенсий, что составило в сумме около 900 долларов на обоих. И больше ничего не платила в течение нескольких лет «до дней последних донца…», хотя по Конституции граждане Украины имели право получать пенсию, независимо от места проживания. Но кто же в Украине оглядывается на Конституцию? Впрочем, однажды в Верховной Раде был сделан депутатский запрос о пенсиях гражданам Украины, выехавшим за границу на ПМЖ. Запрос этот долго не рассматривался, но, в конце концов, по нему было принято весьма хитроумное решение иезуитского толка: Верховная Рада Украины решила, в связи с отсутствием средств, выплачивать пенсии только тем гражданам Украины, которые выехали за рубеж на несколько лет для работы по контракту. Количество граждан Украины, получившим такую пенсию, осталось тайной, покрытой мраком. Несомненным было то, что украинских пенсионеров, то есть мужчин старше 60-ти лет и женщин старше 55-ти лет, которых пригласили бы на несколько лет поработать по контракту в Германию или другую европейскую страну, трудно было бы найти, как говориться, даже днем с огнем. В общем, все получалось как в популярной когда-то песне: «Царь испугался, издал манифест: мертвым — свободу, живых — под арест!» Широкие же массы простого народа в Западной Украине, отслеживая эту ситуацию с пенсиями, давали ей примерно такую оценку: «Тым жыдам у Нимеччыни дають евро, а воны ще й пенсию хочуть». Но этот глас народа свидетельствовал о его плохой информированности. По германским законам любой получатель социальной помощи должен был сообщать о любых своих доходах социальной службе, а она, соответственно, должна была уменьшать социальные выплаты в соответствии с полученным доходам. Таким образом, украинская пенсия шла бы на сокращение затрат Германии на социальную помощь эмигрантам из Украины. И это было бы справедливо. Действительно, если бы Шейкины получали заработанную ими за 45 лет украинскую пенсию, это уменьшило бы затраты социальной системы Германии на оплату жилья и удовлетворение их жизненных потребностей в момент прибытия примерно на 15%. Не так уж много, но все же. А если учесть еще и затраты Германии на достаточно дорогое медицинское обслуживание пожилых эмигрантов, то эти 15% превращались бы в величину, близкую к нулю. Но все же, Конституция, — это Закон, или закон, — что дышло, куда повернешь, туда и вышло? Окрыленный надеждой герр Шейкин помчался в «социаламт», добиваться встречи с фрау Блюментритт. Когда встреча состоялась, фрау Блюментритт завизировала договор и предложила супругам Шейкиным подать заявление на помощь для приобретения бытовой техники и мебели. В некоторых землях Германии «контингентным беженцам» давали талоны на приобретение на складах и в магазинах подержанной мебели и электротоваров. Земля Северный Рейн — Вестфалия была побогаче многих других земель, поэтому здесь такого рода помощь пока еще оказывали деньгами. Это давало возможность получателям социальной помощи покупать новые, не бывшие в употреблении кухонные плиты, телевизоры, холодильники и стиральные машины, добавив деньги, привезенные с собой в эмиграцию. На следующий день супруги Шейкины явились с паспортами пред ясны очи фрау Велльзанд и в ее присутствии подписали завизированный социальной службой договор длительного использования выбранной ими квартиры в двух экземплярах. После чего фрау Велльзанд вышла на несколько минут и вернулась с подписью на договоре одного из руководителей жилищного товарищества. Она вручила герру Шейкину большую конторскую папку со скоросшивателем в качестве подарка от фирмы. К договору был приложен протокол передачи такой-то квартиры в таком-то доме, в которой имеются в наличии такие-то отопительные устройства, нагреватель текущей воды для ванной и душа, нагреватель воды в кухне, такие-то ключи от дверей квартиры, дома и почтового ящика. Кроме того, к договору был приложен перечень фирм, к которым следовало обращаться при возможных повреждениях электронагревателей, труб водоснабжения и канализации, водопроводных кранов, электрических розеток и выключателей, Самим поднанимателям что-либо ремонтировать не рекомендовалось. Фирмы имели договор на обслуживание данного жилищного товарищества и обязаны были устранять возникающие повреждения. Расходы на ремонт оплачивались товариществом за счет взносов жильцов на производственные расходы, начисляемые ежемесячно и изменяемые раз в году. Подписанный договор герр Шейкин предъявил фрау Блюментритт для копирования и хранения копии в социальном ведомстве. Одновременно он подал заявку на помощь в обустройстве квартиры кухонной плитой, холодильником, кое-какой мебелью, и на помощь в покупке и укладке линолеума, а также в покупке, наклейке и окраске обоев. Через несколько дней «социаламт» выделил Шейкиным немного немало 2100 евро! Это было примерно столько же, сколько они привезли с собой в Германию после 45 лет трудов праведных в Украине, посвященных, по-видимому, борьбе за освобождение человечества, поскольку большую часть своей жизни они прожили в коммунистическом государстве. Товарищ Корчагин, ну не обидно ли за столь бездарно прожитые годы? ПОМОЩЬ ДРУЗЕЙ И КОЛЛЕГ ПО ЭМИГРАЦИИ На обустройство квартиры ушло примерно в два раза больше суммы, выданной «социаламтом», и это притом, что кровать, платяной шкаф и шкаф для гостиной были куплены в магазинах подержанной мебели по весьма скромной цене, а стулья и тумбочку под телевизор бывшие доценты «нашперили». По-немецки глагол «sperren» означает «препятствовать дальнейшему проходу или проезду». При переезде из одной квартиры в другую, или при необходимости избавиться от старой мебели, немцы выносят все ненужные крупногабаритное вещи на тротуары или газоны возле своего дома, сообщив предварительно в городскую службу вывоза такого мусора свой адрес и примерный объем вывоза. Какое-то время весь этот мусор лежит, иногда мешая проходу пешеходов по тротуару. Русские эмигранты прозвали такие кучи мусора «шперами». Но в этот мусор могли попасть работающий телевизор, микроволновая печь, кресло для компьютера, настольная лампа, доски, пригодные для изготовления самодельных полок и другие интересные вещи. Говорят, что раньше на таких «шперах» можно было подобрать и подержанный велосипед, но Шейкины такого времени не застали. Всем этим Галине Александровне пришлось заниматься какое-то время уже без участия супруга. К этому времени сработали цепочки медицинских «терминов» и Алексей Алексеевич попал на обследование в кардиологическое отделение большой клиники. Пропускать такое обследование было очень нежелательно, потому что за два года до выезда в Германию он перенес инфаркт и после него жил практически без лечения. В клинике его продержали неделю и сделали коронарное зондирование, позволившее установить необходимость операции на сердце с шунтированием двух сосудов и заменой клапана аорты протезом из искусственного материала. Во Львове такое зондирование сердца обошлось бы в 500. а то и 800 долларов, а операция — в многие тысячи долларов, которых у Шейкиных не было. А здесь, в Германии, социальное ведомство оплачивало все расходы! Алексей Алексеевич сильно колебался, стоит ли идти на такую тяжелую операцию. Болей в сердце он не чувствовал, но врачи настаивали на немедленной операции, согласившись дать отсрочку лишь на пару недель. Они запретили Алексею Алексеевичу тяжелые нагрузки, неизбежные при переезде из общежития в квартиру. Пришлось просить о помощи старых и новых друзей и знакомых. Толя дал телефон бывшего киевлянина Жоры, который имел микроавтобус и оказывал дешевые транспортные услуги всем русскоязычным эмигрантам. Жора и сосед по общежитию, по кличке «мама, не горюй», работавший когда-то инженером на Новокраматорском заводе тяжелого машиностроения, загрузили микроавтобус шейкинским багажом, и, после доставки его на Пферденштрассе, подняли все вещи с помощью лифта на 8-й этаж и затащили их в квартиру. Ира Гуревич, бывшая когда-то учительницей музыки внука Шейкиных, связала Галину Александровну с человеком, который занимался ремонтом квартир все тех же русскоязычных эмигрантов. Звали его Леня, и его большим преимуществом было то, что он имел машину с большим багажником. Это позволяло ему привезти прямо на Пферденштрассе купленные в ближайших магазинах рулоны линолеума, тяжелые емкости с краской, а также стандартный набор кухонной мебели, электроплиту на четыре конфорки и многое другое. Он даже привез свой раздвижной стол для гостиной и подарил его Шейкиным. Скорее всего, он его когда-то «нашперил». Та же Ира водила Галину по магазинам подержанной мебели с пониженными ценами. Купленная мебель доставлялась покупателю в разобранном виде и собиралась рабочими магазина. Алексей Алексеевич заниматься этими делами не мог, потому что он находился 10 дней в клинике, где ему сделали операцию на сердце, а потом еще две недели — в клинике, где он проходил послеоперационное лечение. После выписки его из второй клиники он был перевезен опять-таки в общежитие. Операция прошла тяжело, в легких была какая-то жидкость, температура колебалась от 35° до 38°. Он ослаб. Это время совпало с реформой, в результате которой все эмигранты, приехавшие на ПМЖ, должны были получать средства на оплату медицинских услуг не от социального ведомства, а от больничных касс, куда они распределялись по своему выбору. Получилось так, что «социаламт» уже перестал оплачивать медицинские услуги, а больничные кассы еще не оформили все необходимые документы и не выдали своим клиентам карты медицинской страховки. В результате герр Шейкин получил оплаченное «социаламтом» направление на реабилитацию в специализированной клинике городка К. на две недели, но этих двух недель ему явно не хватило. Однако его выписали из клиники из-за отсутствия финансирования. Галина Александровна наняла Жору, и он привез Алексея Алексеевича прямо на Пферденштрассе. После пяти месяцев проживания в общежитиях, Шейкины поселились, наконец-то, в отдельной квартире. В квартире уже имелся телефон, установленный с участием все той же Иры. Она ходила с Галиной в офис компании Телеком, и помогла все оформить. Помогла Ира и подобрать подходящий телевизор. Телевизионная компания тут же прислала Шейкиным предложение заключить с нею договор на подключение к кабельному телевидению, но герр Шейкин отказался подписывать договор и попросил оставить в кабеле только три немецких бесплатных общедоступных канала. В НОВОМ ЖИЛИЩЕ Поселившись в своем новом жилище, Шейкины обнаружили неожиданно высокую звукопроницаемость стен. Когда рано утром их соседка по этажу, уходя на работу, проходила путь от двери своей квартиры до лифта по длинному коридору и лестничной площадке, а Шейкины находились в спальне, цоканье высоких каблуков было хорошо слышно на всем ее пути. К счастью, квартира Шейкиных не имела ни одной стенки, за которой находилась бы квартира соседей. Их квартира с одной стороны прилегала к коридору, в котором находились входные двери четырех квартир, а с другой стороны граничила с лестничной клеткой. Две оставшиеся стороны были внешними. Одна из этих сторон выходила в лоджию с козырьком, защищавшим окно гостиной от дождей и солнца. Бетонные полы с линолеумом, на котором была нарисована имитация паркета, явно уступали паркетному полу в их старой квартире. Зато в ванной комнате пол был сделан из керамической плитки с водонепроницаемым уплотнением их стыков. Когда вскоре после поселения Галина Александровна, как водится, забыла закрутить в ванной кран и вода уже начала переливаться через дверную щель на линолеум в коридоре, произошла большая паника. Шейкины закрыли кран и тряпками форсированно собрали воду с пола. Внизу жила немецкая семья из двух человек. Галина побежала на 6-й этаж, где жила Аня Гройсман, тоже приехавшая на ПМЖ из Украины в Германию. У нее в ванной комнате было сухо. Потолок в коридоре 7-го этажа тоже был сухим. В большой тревоге Шейкины ждали звонка в дверь. Но прошел день, потом второй, а соседи снизу так и не появились. Слава Германии! Пол в ванной комнате был сделан добротно и не протек! Не возникали соседи снизу и по поводу шумов, создаваемых телевизором. После поселения Шейкиных в многоэтажку на Пферденштрассе в доме из 56 квартир 6 были заняты русскоязычными эмигрантами. Одну двухкомнатную квартиру занимал Илья Браславский, председатель правления городской еврейской общины. С ним жила его жена, русская по национальности. Рядом с ними в однокомнатной квартире жила престарелая мама Ильи. Одну однокомнатную квартиру занимала Наталья, пожилая русская женщина, вдова немца, который переехал в Германию из Казахстана на родину предков как поздний переселенец. Еще одну квартиру занимала Люда, русская немка, тоже репатриантка из Казахстана. Наконец, на два этажа ниже квартиры Шейкиных проживала в двухкомнатной квартире Аня Гройсман с престарелой мамой. На 8-м этаже поселились Шейкины. Все они были русскоязычными и для немецких соседей все они были русскими. Потихоньку жизнь Шейкиных налаживалась. Алексей Алексеевич запустил в работу компьютер, привезенный с собой из Львова и хранившийся до поры до времени в келлере у Анатолия. Компьютер был старенький, жесткий диск имел что-то около 6-ти гигабайт, оперативная память 64 мегабайта. Здоровенный электронно-лучевой монитор, хотя и имел надпись «Слабая радиация», внушал опасения насчет радиации и занимал треть стола. Старый игольчатый принтер с лентой, как у пишущей машинки, Алексей Алексеевич оставил детям, а здесь купил струйный недорогой принтер фирмы Canon. Для печатания писем друзьям и немецким чиновникам Алексею Алексеевичу хватало и такой техники. Кроме того, вскоре он соединил свой компьютер с Интернетом, и смог вступить в оперативную переписку с друзьями и детьми по электронной почте. Это было большое дело. Шейкины купили сателлитную антенну и рессивер, самый дешевый, принимавший только некодированные каналы, и зажили в полном контакте со своей исторической родиной Россией, и с отринувшей их Украиной. Они имели несколько русских и украинских каналов, канал Евроньюс на русском языке, латвийское русскоязычное телевидение и несколько немецких каналов. Кроме того, они слушали передачи радиостанций, передаваших свои сигналы через спутники, такие как всемирное радио, радио «Свобода» и другие. Алексей Алексеевич поставил на кухне колонки и слушал там радио «Свобода» при выключенном телевизоре. И все это бесплатно, так как их домашнее хозяйство было присоеденено кабелем только к трем общедоступным каналам и, как получатели социальной помощи, они не платили налога за радио и телевидение. Правда, они ежемесячно платили за эксплоатацию домовой антены 9,95 евро, те самые, подаренные им тотвариществом Д-Норд, но они были спрятаны в эксплуатационных расходах, оплачиваемых «социаламтом». Единственный человек, с которым герр Шейкин пробовал говорить по-немецки при встречах на улице, был хаузмастер герр Бош. Эти беседы заметил Илья Браславский, и при случайной встрече с Алексеем Алексеевичем на улице, сказал ему: — Я вижу, вы активно общаетесь с хаузмастером. Смотрите, будьте с ним поосторожнее, он плохой человек. — Видите ли, он охотно со мной разговаривает и мне интересно поупражняться в понимании немецкой речи. Кроме того, от него я получаю некоторую полезную информацию, ведь я не всегда осведомлен, что здесь хорошо, а что плохо. А, собственно, почему вы о нем плохого мнения? — Он делает мне всякие пакости. Плюет на дверь квартиры моей мамы, открывает дверной замок на двери моего келлера и вешает его на дужку, оставляя келлер незапертым. Когда я купил и поставил на дверь более дорогой замок с цифровым кодом, он перекусил дужку замка и забросил его в угол келлера. На капоте машины, когда на нем есть слой пыли или иней, он рисует пальцем звезду Давида, — пояснил Браславский. — И вы видели, что именно он все это делает? — спросил герр Шейкин. — Нет, этого я не видел, но кроме него это некому делать, — ответил Браславский. — Он же рисует, вы видели в коридоре первого этажа картину с пейзажем? Это он нарисовал. Так нарисовать звезду Давида, как он, не каждый сможет. Алексей Алексеевич заметил уже, что герр Бош, рассказывая о жильцах дома, не сказал о них ни одного доброго слова. Они, по его словам, способны на мелкие гадости. Например, кто-то из них может вывернуть ваш предохранитель на электрическом щите. Кто-то имеет компьютер и целыми днями развлекается играми, вместо того, чтобы заняться делом.. А про соседку герра Шейкина по этажу фрау Книзиа, он счел возможным отозваться по-русски: «Плохая баба». И вобще он считал, что этой фрау давно уже место на кладбище. Но фрау Книзиа, которой было хорошо за 80, охотно вступала в диалог с герром Шейкиным. К сожалению, диалог не получался и переходил в монолог, потому что она совершенно не слышала звуков на частоте голоса герра Шейкина. «Фрау Шейкин» она слышала гораздо лучше, но, к сожалению, эта фрау не говорила на немецком. В планы Шейкиных совершенно не входили никакие обострения отношений ни с герром Бошем, ни с другими соседями, и он попросил пояснить ему ситуацию полненькую, улыбчивую соседку Аню. — Видите ли, — сказала Аня, — они оба, и хаузмастер и Браславский, любят чувствовать себя лидерами. Где-то что-то у них вышло не совсем хорошо, а потом они и сцепились. Надо только не вступать с хауазмастером в излишние споры, и все будет в порядке. Шейкины и не думали спорить о чем-либо с хаузмастером. Они часто приглашали его для мелких работ, особенно в тех случаях, когда надо было сверлить в бетоне отверстия для дюбелей. Герр Шейкин привез с собой электродрель, но имевшиеся у него сверла были тупыми. Герр Бош пояснил ему, что для сверления отверстий в бетоне необходимо иметь дрель, которая позволяет не только вращать сверло, но и совершать возвратно-поступательлное движение. Такие дрели в магазинах стоили от 40 евро. Дешевле было несколько раз пригласить герра Боша, который являлся в полном великолепии своего инструментального снаряжения. Если чего-то не было в наличии ни у него, ни у герра Шейкина, например, нужного размера шурупов или винтов, он быстро шел в соседний магазин, и приносил купленное с квитанцией. За проделанную работу он брал обычно небольшие деньги, соизмеримые со стоимостью одной-двух пачек сигарет, но постепенно и сигареты и его услуги стали дорожать. Тем временем герр Шейкин купил в супермаркете Аldi дешевый набор сверл для металла, дерева и бетона, по пять штук каждого вида с разными диаметрами, и проблема сверления бетона отпала. Герр Бош приглашался теперь только для сверления отверстий в кафельном покрытии стен кухни и ванной комнаты, поскольку он внушил Шейкиным, что квартира сдана им в аренду и они не имеют права вносить изменения в ее оснастку. Но ручку для поддержания равновесия в ванной он к кафельной стенке все же приделал. Поставил он и вертикальный стояк для закрепления на нем рукоятки головки душа, а раньше в ванной был только душ со шлангом и крепить его было неначем. Однажды возле соседнего трехэтажного дома появилась «шпера» и Шейкины подошли к ней, чтобы посмотреть, нет ли там чего интересного. Вскоре туда же подошел и герр Бош. — Смотрите, это кресло с мотором, оно может при нажатии кнопки менять свою форму, превращаясь в шезлонг,— сказал он Шейкиным. — Но оно же большое и тяжелое, а у нас нет тележки, чтобы подвезти его к дому, — заметил герр Шейкин. — Подождите, — сказал герр Бош, и вскоре вернулся с небольшой платформой на четырех колесах, имевших сантиметров 15 в диаметре. Ловкими движениями опытного такелажника он задвинул кресло на тележку и довез его до лифта. В двери лифта кресло влезло с трудом, прошло оно и в двери квартиры. Герр Бош получил за свою услугу 7 евро, но домой ушел не сразу. В очередной раз он внушал Шейкиным, что никакого ремонта в квартире они делать не имеют права. Смена водопроводных кранов, розеток, прокладок — все это должно выполняться специализированными фирмами. Работы, сопровождаемые шумом, можно выполнять только с 8 утра до 12 и с 15 до 18 часов. Герр Бош считал себя маленьким человеком, не имеющим возможности хорошо зарабатывать. Он имел зарплату хаузмастера плюс небольшие заработки от жильцов во всех домах Пферденштрассе, которые принадлежали жилищному товариществу. Устроиться на более оплачиваемую работу ему мешал возраст и что-то еще, чего Шейкины не знали. С раннего утра его слегка сутулая фигура быстро перемещалась по улице, появляясь то тут, то там. Он подбирал все более-менее ценные вещи на «шперах», и сносил их в коридор подвала. Изредка ранним утром подъезжала машина с польскими номерами, и забирала у герра Боша собранное им добро. Но герр Бош был не одинок, — многие эмигранты использовали для таких дел приобретенные ими дешевые подержанные микроавтобусы и систематически прочесывали улицы города, перехватывая все, что могло представлять интерес для таких же эмигрантов, но не имевших машин и здоровья для такого рода занятий. Вся територия вокруг резиденции герра Боша была утыкана металлическими столбами с запрещающими надписями. На одном из столбов висели щитки со стандартными надписями: «Подъезд для пожарной машины. Держать свободным.», «Площадка для пожарной защиты». А вот автодорожный знак «Стоянка запрещена» был дополнен неумело нарисованной на нем собакой, извергающей кал. На других столбах находились объявления явно местного значения: «Этот участок земли не предназначен для собачьих и кошачьих испражений» и «Играть в футбол запрещено». Во время одной из бесед с герром Шейкиным герр Бош напрямую спросил по какой-же программе приехали в Германию Шейкины. — Мы имеем здесь статус контингентных беженцев, — ответил герр Шейкин. — Беженцев? — удивленно переспросил герр Бош. — А что у вас там, война? — Нет, войны нет, но обстановка не совсем приемлемая. Этот статус беженца могут получить проживающие на территории бывшего СССР лица еврейской национальности, а также люди, имеющие хотя бы одного родителя еврея. Их близкие родственники тоже получают такой статус, — коротко пояснил герр Шейкин. После такого объяснения герр Бош как-то поскучнел лицом, пробормотав себе под нос, что разница между двумя родителями-евреями или одним родителем-евреем невелика, а потом, повернувшись к герру Шейкину всем корпусом, громко спросил: — Так что же, герр Браславский, он является вашим начальником в еврейской общине? — Нет, — ответил герр Шейкин. — Он является председателем правления еврейской культовой общины, в которой членами могут быть только верующие евреи. Я вообще не имею права быть членом общины, поскольку не имею еврейских предков, а у моей жены только папа еврей, а мама русская. Поэтому, по Галахе, культовая община не признает ее еврейкой и не принимает ее в члены общины. Так что мы не являемся членами еврейской общины, но охотно посещаем культурные мероприятия в их концертном зале. Речь герра Шейкина на немецком языке выглядела не так гладко, как она передана здесь. . В ней были и паузы, и повторы, и ошибки. Кроме того, Гер Бош мог не знать, что такое Галаха и что по Галахе мать еврея обязательно должна была быть еврейкой. Поэтому вполне вероятно, что герр Бош понял далеко не все, что хотел рассказать ему Гер Шейкин. — А скажите, — громко продолжал герр Бош, — имеет ли право герр Браславский называть меня сволочью? Он вчера, как председатель еврейской общины, стоял рядом с мэром города. Этот снимок я увидел в газете. Так он думает, что ему все дозволено? — Права он не имеет, но что было причиной такого резкого поведения герра Браславского? — Какую бы причину он не придумал, он не имеет права так меня называть! — почти прокричал герр Бош и удалился. Однажды рано утром герр Шейкин шел на прием к врачу и наткнулся на герра Боша, фланирующего по улице. — Доброе утро, герр Бош! Вы уже на вахте? — обратился к нему герр Шейкин. — А как же, я должен видеть, кто куда пошел или уехал. — А зачем это вам? — Ну, как же, если придет полиция и будет меня спрашивать о наших поднанимателях, что я ей скажу? Я веду записи в специальной тетрадке о том, когда и кого из жильцов я видел, — не то в серьез, не то в шутку ответил герр Бош. — Только этого еще не хватало, — подумал про себя герр Шейкин. — Что он, на испуг меня берет? Впрочем, известно, что дворники при любой власти являются осведомителями полиции. Кроме того, «маленькие люди» часто становятся деспотами, если получают возможность покомандовать. Надо бы вести себя с ним поосторожнее и поменьше перед ним раскрываться. А, может быть, у него не все в порядке с психикой? Однажды, зайдя в келлер, герр Шейкин увидел свет в помещении, где хаузмастер имел мастерскую, и зашел к нему с каким-то вопросом. Прямо напротив входа в мастерскую стояла картина, изображавшая батальную сцену. На переднем плане находилась германская зенитка и три бравых воина вермахта в касках, в упор расстреливающие советский танк Т-34. Заметив, что герр Шейкин рассматривает картину, герр Бош сказал: — Эти орудия пробивали советские танки насквозь! — Что ж тут удивительного, — ответил герр Шейкин. — Хотя Т-34, — это лучший средний танк второй мировой войны. Средний, а не тяжелый. Но и любой тяжелый танк при стрельбе по нему с малого расстояния из мощного зенитного орудия был бы уничтожен. А вот стрелять по танкам в упор из зениток можно только от великой беды. Ведь зенитная установка — тяжелое оружие, не предназначенное для маневров. Против танков должна действовать легкая маневренная артиллерия. В Красной армии это были сорокапятки, то есть противотанковые пушки с диаметром снаряда 45 миллиметров. Если по танкам бьют зенитки, это значит, что танки прорвались в глубину обороны противника. Отвечая таким образом герру Бошу, герр Шейкин сумел блеснуть знанием немецкой военной терминологии. Зенитную пушку он назвал немецкой аббревиатурой FLAK от Flügzeugsabwehrkanone. Именно так немцы называли зенитку. А картину эту он воспринял как проявление болезненного душевного состояния герра Боша, получающего удовольствие от того, что он, хотя бы таким образом может уничтожить советский танк. Может быть, у него ныли старые польские раны? Почему в конце длинного коридора, ведущего к выходу из келлеров на улицу, стоит шахтерская вагонетка с традиционной шахтерской надписью „Glück auf» («счастливого подъема!»)? Вероятно, отец Андреаса был шахтером в Силезии и во время войны был вывезен для принудительных работ в шахтах Рура? Месяца через четыре после операции герр Шейкин купил за 20 евро на толкучке, называемой эмигрантами «авто-мото-вело-фото», подержанный велосипед. Он имел 4 скорости, но они не переключались. Ручка переключения скоростей находилась на правой стороне руля там, где у мотоциклов находится ручка газа. Ручка эта вращалась, цифры в окошечке менялись, а эффекта от переключения не было. Но зато велосипед имел передний и задний свет, передний и задний ручной и задний ножной тормоз, гибкий шланг с замком, позволявший запирать колесо с рамой и даже прикрепленный к раме насос. Герр Шейкин прямо с толкучки уехал на этом велосипеде, ориентируясь по карте города, которую он взял с собою. С тех пор он совершал небольшие поездки на велосипеде, чувствуя себя не очень уверенно в соседстве с автомобилями на проезжей части. А велосипедные дорожки часто были слишком узкими и не обеспечивали должной безопасности проезда. НЕ ПОЙМАН — НЕ ВОР? Через год с небольшим после переезда в Германию Шейкины поехали на три недели во Львов, чтобы повидаться с детьми и завершить кое-какие дела, а когда вернулись, то обнаружилось, что заднее колесо стоявшего в келлере велосипеда было проколото. Причем проколото тонкой иглой, так что, пощупав колесо пальцами, Алексей Алексеевич сначала и не заметил, что оно приспущено, но когда он сел на велосипед и проехал метров сто, отверстие в камере расширилось, и колесо быстро спустило. Как же можно было его проколоть? Дело в том, что подвальные помещения имели капитальные стены, а между ними были устроены ячейки келлеров. Стенками в этих ячейках были деревянные решетки, сделанные из реек шириной в 5 - 6 см и толщиной около 1,5 см. Промежутки между рейками составляли 4 – 5 см. Такими же были и двери келлеров. Примотав скотчем к длинной палке иглу, можно было легко дотянуться до заднего колеса и проткнуть камеру. Пришлось герру Шейкину сделать велосипед менее уязвимым. Для этого он поставил его глубже в келлер, а между велосипедом и торцевой стороной келлера, где находилась и входная дверь, поставил картонный ящик, а в него — несколько собранных на «шперах» досок. Он снял заднее колесо, наклеил заплату на поврежденное место камеры, и смонтировал колесо заново. Обнаружив, что герр Шейкин занялся ремонтом колеса, герр Бош подарил ему старую велоаптечку, в которой было несколько заплат и тюбик засохшего клея. Такая аптечка, только новая, уже была у герра Шейкина, но сам жест хаузмастера его удивил. Честно говоря, герр Шейкин подозревал, что дырочка в колесе — его рук дело. По окончании монтажа колеса выяснилось, что переключатель скорости заработал. Получилось, что и вправду, нет худа без добра… Тем временем количество контингентных беженцев в многоэтажном доме продолжало расти. Еще весной на второй этаж в квартиру, расположенную также как, квартира Шейкиных, поселился Александр Аркадьевич Брин с женой Галиной Моисеевной. Приехали они из Херсона. По образованию Александр Аркадьевич был инженером-электриком. Сначала он учился в Херсоне в теникуме и получил специальность судового механика. Диплом инженера он получил в Горьковском институте инженеров водного транспорта (ГИИВТ), где учился после техникума на заочном отделении. Мир тесен! Алексей Алексеевич бывал в этом институте, и имел на кафедре электрооборудованаия судов товарища, который когда-то помог ему заключить договор с Волжско-Окским пароходством на разработку пускового аппарата для двигателя подруливающего устройства на судах типа Волго-Дон. Но Алексей Алексеевич появился в ГИИВТе на несколько лет позже получения Александром Аркадьевичем диплома этого ВУЗа, так что на том участке своей жизни они не пересеклись. А к осени в многоэтажный дом поселилась еще одна пара контингентных беженцев: Лев Рудер с русской женой Натальей. Льву было под 80, а Наталье около 55-ти. Они приехали в Германию из Москвы. Рудер рассказал, что он участник войны и что в «прошлой жизни» он работал преподавателем в каком-то учебном заведении, имевшим отношение к искусству. Однако, при общении с ним Шейкины не смогли заметить в его лексике никаких следов его деятельности в сфере искусствоведения. Не был он замечен и на экскурсиях по выставкам живописи в музеях. Держался он просто и называл герра Шейкина Алешей, а герр Шейкин называл его Левой. И Александр Аркадьевич, и Лева пользовались услугами хаузмасткра при первичном обустройстве своих квартир. Но у первого все закончилось без трений, а вот Лева в чем-то не сошелся с герром Бошем. В квартире, которую должен был заселить герр Рудер и его супруга, прежние жильцы оставили кое-какие ненужные им вещи. Среди них была и неплохая посуда, которую Лева с Наташей попытались оприходовать, но герр Бош эту посуду у них отобрал, заявив, что прежние жильцы оставили эту посуду ему. Поскольку ни Лева, ни его жена немецком языком не владели, им трудно было что-то доказывать. Кроме того, Лева утверждал, что герр Бош пытался по окончании работ запросить более высокую плату, чем та, на которую они договорились перед началом работ. Наметилась конфликтная ситуация. Вскоре после поселения в многоэтажный дом на Пферденштрассе, Лева с Наташей уехали по делам в Москву. У всех контингентных беженцев из Российской Федерации были на руках, кроме заграничных, еще и российские паспорта, и все они продолжали получать пенсию в России. Для ее получения всем им приходилось время от времени посещать родные места, чтобы получить пенсию и подтвердить, что получатель пенсии еще жив. Те из них, которые по состоянию здоровья не смогли ездить за пенсией в Россию и оформили получение ими пенсий через Российское посольство или консульство в Германии, лишались части социального пособия на величину полученной пенсии. Очевидно, что между посольством России в Германии и немецкими властями существовала договоренность об учете поступления пенсий из России. В отличие от россиян, граждане Украины, выехавшие в Германию на ПМЖ, не получали пенсий и не имели украинских внутренних паспортов. При оформлении выезда на ПМЖ их заставили сдать украинские паспорта, сняли с пенсионного учета, а их пенсионные дела отправили в архив, приравняв их к покойникам. Всем живым пенсионерам периодически делали перерасчет пенсии, учитывая инфляцию, но не уехавшим на ПМЖ. Они жили в Германии, имея лишь паспорт для поездок за границу с бессрочной германской визой. Те, кто похитрее, прежде чем начать оформлять документы для выезда на ПМЖ, подавали в милицию заявление об утере паспорта, и получали новый паспорт, который они и сдавали при выезде из Украины. А старый паспорт у них оставался. Удавалось ли им использовать старый паспорт для получения пенсии, Шейкиным известно не было. Сами они не хотели ни в чем нарушать закон, даже антиконституционный, и в эти игры не играли. Уезжая в Москву, Лева дал один комплект ключей от квартиры Алексею с просьбой вынимать почту из ящика и откладывать ее до его возвращения, а другой комплект отнес своему земляку, москвичу Яше, попросив его изредка навещать квартиру. Недели через две после отъезда Левы с Натальей, к Шейкиным пришел Яша и сообщил, что он не может открыть дверь Левиной квартиры своим ключом. Он попросил Алексея взять его комплект ключей от квартиры Левы и попробовать открыть дверь. Алексей пошел с Яшей на пятый этаж, где находилась квартира Левы, но дверь открыть не смог. Ключи обоих комплектов не лезли на всю глубину в замочную скважину, и не проворачивались. Очевидно, в скважину было что-то засунуто. Что было делать? Забивать ключ в скважину замка силой? А если после этого ключ окончательно заклинит? А если ключ провернется и откроет замок, где гарантия того, что потом удастся запереть дверь? Нет, надо было немедленно сообщить Леве о создавшейся ситуации. И тут Алексей заметил в верхнем левом углу двери приклеенную вырезку из какой-то рекламы с телефоном службы срочного вскрытия дверей при поломке замка. Вот как! Теперь сомнения не было: это не случайная поломка замка, Леве кто-то гадит, и, скорее всего — это хаузмастер! И он не только гадит, но и издевается. Но никто не видел, как он сунул что-то в замочную скважину и как он наклеил на дверь вырезку из рекламы. Никто не поймал его за руку, поэтому и жаловаться было не на кого. А, может быть, это кто-то другой? Но кто другой мог бы это сделать? «Злой дух», появившийся в многоквартирном доме на Пферденштрассе? Одновременно этот «злой дух» начал забивать почтовый ящик Левы пачками приносимой в дом рекламы. Среди этой многочисленной рекламы могло затеряться и важное письмо. Поэтому герр Шейкин вынужден был весь этот ворох тащить домой, рассматривать его и ненужное относить в мусор. Яша позвонил Леве в Москву и сообщил о создавшейся ситуации, а тот взял билеты для себя и жены на самолет и сообщил Яше дату и время их прибытия в аэропорт. Яша выяснил вероятное время приезда Левы из аэропорта и на это время заказал мастера из службы по вскрытию дверей при поломке замков. Мастер прибыл в назначенное время, вставил ключ в скважину замка до упора и легонько постучал молоточком по головке ключа. Ключ полностью вошел в скважину замка, а когда дверь открыли, выяснилось, что в скважине замка, скорее всего, был небольшой кусочек бумаги. Если бы герр Бош вставил в скважину кусочек жести, дело было бы похуже. Дверь была открыта, замок работал. Мастеру не пришлось взламывать дверь. Ему заплатили за вызов и зашли в квартиру. И тут выяснилось, что в квартире не везде есть электричество! Звонок работал, в какой-то комнате свет был, а в другой его не было. И, самое главное, — не грелись «шпайхеры», а на дворе был уже ноябрь месяц! Лева позвонил Алексею и попросил помочь в этом деле. Алексей пришел и осмотрел электрощиток в коридоре квартиры. На нем имелось 12 однополюсных автоматических выключателей. Назначение каждого было указано на рисунке, наклеенном на дверце щитка. Как будто все выключатели стояли в правильном положении. — Никто не касался сейчас выключателей? — спросил Алексей Леву. — Нет, никто ничего не трогал, — заверил его Лева. Алексей сбегал домой за мультиметром и с его помощью вскоре обнаружил, что на входе некоторых выключателей напряжение отсутствовало. Надо было осмотреть распределительный электрощит всех квартир 5-го этажа, или ждать завтрашнего дня и вызывать мастера из обслуживающей дом фирмы. Однако щит был заперт. Лева сказал, что у Браславского есть ключ для открывания распределительных щитов. Он получил его в управлении жилищного товарищества после того, как однажды, ни с того ни с сего, его счетчик накрутил неправдоподобно большое количество киловатт-часов. Дело в том, что компания, поставлявшая электроэнергию, снимала показания счетчиков раз в год, в мае месяце. После чего делала перерасчет и сообщала жильцам об их ежемесячной плате до следующего мая. Илья, естественно, подозревал, что это проделки все того же «злого духа» и решил регулярно контролировать показания счетчика. Лева попросил у Ильи ключ, открыли щит. Все вроде на месте, все предохранители Левиной квартиры налицо. Но чудес не бывает, и Алексей начал выкручивать первый справа предохранитель. Вскоре он обнаружил, что в нем была вынута плавкая вставка. А какая же вставка была здесь? Он выкрутил еще один, соседний предохранитель, и увидел на нем надпись: 150 Ампер. Было уже 7 часов вечера. Ближайший магазин работал до 8-ми. Лева и Алексей поспешили в магазин, но предохранителей на 150 Ампер там не было. Были на 80 Ампер. Взяли две штуки и вернулись домой. Алексей поставил недостающую плавкую вставку в один из предохранителей и включил из 4-х «шпайхеров» три на самую слабую ступень нагрева. Он посоветовал Леве и Наташе не включать плиту на полную мощность и увеличивать ток в «шпайхерах» лишь после того, как они купят предохранитель на 150 Ампер. Все заработало, но какою ценой! У Алексея сомнений не было: материализацией «злого духа» в доме является герр Бош. Пусть Александр Аркадиевич называет его Андрюшей, а Аня старается ничего не замечать за ним плохого. Сегодня он делает подлость одному, а завтра сделает другому. «Не спрашивай, о ком звонит колокол: он звонит по тебе»… 01.12.2010. Окончание см. Хаузмастер (Продолжение)