Артур и Синяк – рабочая молодежь, Илья, Маруня и Заяц – школьники среднего возраста, Бро – индейская женщина, Фрэд – ученик, мастер производственного обучения мистер Браун, Света и Конни – школьницы, Кирилл и Фрэнки - ученики, Кэт, Марина и Ваня – внуки, отец Фрэда Винсент, Иван Петрович Орлов – работодатель Винсента, Карла Шнайдер – упомянутая сослуживец Винсента, Лёвка и Симка – близнецы, улетающие в Австралию, родители Маруни – мистер и мисс Весняк, фрау Хандке и Бетси – счастливые переселенки, Бобби и Роза – парень и девушка, а также не получившие имени Президент, Дедушка, Дама, Отец одного из школьников, сантехники Негр и Китаец и Негр с остановки, летающий негр. Так вот она и начиналась, Америка. Все заново, на новом месте. Ну, привезли кое-что и выбросили на берег, но это чтобы ухватиться вам было за что для начала, а дальше давайте-ка, сами начинайте производить. Довольствоваться приходилось малым. Во время ночного дождя постель остается сухой – уже хорошо. Приходится ли прислушиваться, сжимая в руках карабин, опасны ли дикие звери? По крайней мере, не каждую ночь. Уже хорошо. И женщины укрывали детей под полами одежды, и подолами, и сообщали, что дети здоровы. Уже хорошо. И люди нетребовательно, терпеливо и малословно вели себя поначалу, они не заглядывали далеко и радовались теплу, хорошему урожаю и многие здесь позабыли болезни, которые с собой привезли. Сначала все жадно ждали, что доски потоком пойдут с лесопилок, и доски пошли. Заводы собой повторяли устройство вулканов. Из них, как холодная лава потек бетон. Потом был объявлен день рождения техники, и все дороги заполнили автомобили. До этого не было ничего. Илья, Маруня и Заяц валялись на ярко освещенном полу, оконный свет поделен, как шоколадная плитка. Паркет золотился и пах дорогим табаком. Маруня в коричневом школьном платье для девочек навзничь лежала лицом в потолок. А если переворачивалась на живот то билась худыми коленками о начищенный пол. Заяц сначала зевнул, а после сказал, выпуская отдельно по слову: – А может, сходить на последние? Сейчас еще третий урок там у них. – Лежи, отдыхай, - Илья отозвался, – ну их к свиньям. Вчера загоняли на НВП. И ленинский этот зачет придумали. Вас галстуки заставляют носить? – он обратился к Маруне. – Ну да. – И носите? – Ну девочки в основном. Кому-то красный к лицу. – Красный идет всем,– Заяц сказал. – Дурак красному рад,–Илья сказал. – А статую видели? Свободы. Открыли вчера в порту. – Все ее видели. Маруня давай потрахаемся,- Илья сказал. – А есть у вас презервативы? – Нет. – Спустись и купи. – А ты говорила, твои на работе до вечера. Послышалось издали, как в замке повернули ключ и кто-то вошел. К ним в комнату заглянула индейская женщина. Она приходила сюда убирать. Внизу у охранника ей оставляли ключ. – Дети здесь, – она удивилась. – А скоро придут господин с госпожой? – Зачем они тебе, Бро?- Маруня спросила. – Сегодня я получаю жалованье. –Нет, ничего не оставили. Артур и Синяк стояли вдвоем перед урной в кабине голосования. Вдвоем не положено, но им удалось усыпить наблюдателей избирательного участка. – Ты что там затеял ? – Синяк спросил настороженно. – Да танчик им нарисую с фашистским знаком. – Опомнись, чувак, бюллетени-то именные! На исповеди будут таскать. В комсомольские органы, а может, и в ФБР. Зачем себе портить жизнь! Ведь ты же из хорошей семьи. – Хорошая та семья, которая сохранилась, понял ? Ладно, пойдем. Артур двумя линиями по диагонали весь лист зачеркнул целиком. Для первой недели мая уж очень солнце пекло. На выход вела каштановая аллея. Широкие первые листья обвисли на них от жары. Повсюду гремела музыка. Вблизи она все заглушая звучала над головой, а дальняя приближалась к ним и взмывала навстречу. На стриженой перед Белым домом свежезеленой траве сидел президент и читал газету. Под ним был узенький стульчик складной брезентовый, а голову укрывал большой завядший лопух. Да он это, кто же еще, ну конечно он! Слегка белобрысые редкие волосы, лицо рядового служащего, незначительное лицо. Он поднял глаза от газеты и улыбнулся приветливо. – Не поддавайся ! – Артур сказал, – лохотрон! Ему подсказали, что это усилит его популярность, он высадил целый десант двойников. Звучали Людмила Зыкина, Элвис Пресли,"Катюша", военные марши. Потом из всех усилителей пошла информация: "К 11-ти часам избирательные участки работу почти завершили. На континенте идет подсчет голосов. Но стоит ли сомневаться в успехе! Желающие подтвердить выдвижение на 4-й срок президента явились на избирательные участки к 6-ти утра. Стартуют выборы и в восточной Сибири. В Москве по желанию местных властей откроется доступ к голосованию в 2 часа ночи." – Ну как же! Позор по колено! – Синяк с отвращением сплюнул. – Все эти восторги прессы знаешь чем пахнут? Не помню, откуда это в ушах засело, но раньше у нас на Скифщине было заведено, что после свадьбы наутро простынь из под новобрачных показывают всей деревне. На запряженной лошади возили по всей деревне, пьяные все опять. Невеста, значит, честная, простынь в крови. Вот что напоминает всенародный порыв. На улице им попался еще один президент, он шел им навстречу, за ним из случайных прохожих толпилось сопровождение с восхищенно-глупыми лицами, ни кто из них не решался обогнать и заговорить. Названия, написанного у дверей на большой застекленной доске он с первого раза запомнить не смог. « Техническое и художественное творчество школьников. Учебно-производственный комбинат». На первом занятии Фрэд появился с отцом. Мистер Браун заметил, что Фрэд сутулится и отводит глаза. Поэтому он сначала сказал: – А ты уже скоро догонишь отца! Ну, чем ты хочешь заняться, техникой или искусством? – Они всегда обгоняют родителей, – улыбнулся отец. Фрэд выбрал технику. Учитель повел их вдоль длинных столов, они стояли рядами и наполняли просторную мастерскую. Ближайшим был стол, окруженный девочками, за ним стояли подружки, Света и Конни. Работали только стоя, для отдыха стулья тянулись у стен, скрепленные секциями. У Светы и Конни шла передача секретов: – Вчера двух последних уроков не было, представляешь, я пришла… – и стала шептать ей на ухо. – Я тоже всегда ною и охаю, когда мама моет мне голову, – засмеялась Конни, - наверно, он мыл ей голову. – Отец ничего не знает. Может, узнает еще. – А ты за кого, за нее или за него? Руки у них все время продолжали работать. Учитель Фрэда с отцом вел дальше. Просторные мастерские были все одинаковы, соединены проемами без дверей. Родителям разрешалось присутствовать на занятии сколько угодно, перемещаться свободно во всех направлениях. Вот подошли они наконец к столу, вокруг которого человек 15 стояло мальчиков. К учителю сразу, перебивая друг друга, направились двое, он должен был разрешить их спор. В руках у них было два тупорылых чернеющих пугача. – Это он у меня! – Нет, это я! – Правда-правда.- послышалось несколько голосов,- это Кирилл придумал, а Фрэнки к нему заглядывал. Мистер Браун взял у Кирилла пугач, повертел. – А действие? Я смотрю, тут не трубка, а стержень вместо ствола. – Разбивает капсюль. – Логично. Ну что ж, – обратился он к Фрэнки, – придется тебе свой разобрать! Столы уставлены были коробками из тяжелой черной пластмассы. В них вперемешку лежали детали из такой же пластмассы. Детали соединялись свинчиванием, или на щелчок. Фрэд помедлил, решаясь, и начал собирать самолет. Дедушка был вполне молодым еще дедушкой, лет 50. Он разве что рано обзавелся залысинами, и они уже разрослись. На розовом лице проступил пот, он был в дорогих золотых очках. Позади, немного выше его колена стояли Кэт, Марина и Ваня: – Ну дедушка, хватит уже, пойдем! А дедушка над горшком стоял в туалете и руку держал на цепочке. Наконец, он дернул ее, и бачок зашумел. И дедушка радостно обернулся к детям: – Гавно уехало! Илья, Маруня и Заяц возвращались из школы. И Заяц руку с портфелем выбрасывал то и дело вперед для того, чтоб попадать по портфелю коленом. – Доигрался? – спросила Маруня, когда Заяц захныкал, и даже присел. В колене что-то прогнулось, оно заныло. – Такие сиськи по телевизору видел… а у тебя там почти ничего… еле-еле. – Подождешь. – Ну правда, завтра в школу или в мастерские с утра? В мастерские? Маруня молчала. – Да, да,- отозвался Заяц, который их обогнал. После дождя, который проплакал всю ночь и вымыл слезами дворы как-то особенно солнце светило отрадно. Такой из дворов иногда приходил ветерок, как будто не существует обмана и разве только случайно могли наносить обиды, и то легко забывали. Бетонные небоскребы не отпугнули ожившую от тепла и света и оживляющей влаги лимонную бабочку, она кружилась перед глазами, не улетала. – Завтра, значит, железки опять винтить. Заяц стоял и ждал. – Ты что будешь делать? – Спать повалюсь. Я ночью не выспалась. Постояли. Маруня вошла в свой подъезд. Отец Фрэда внимательно слушал, обычно не снимая верхней одежды, в расстегнутой куртке, руки держа в карманах. Глаза поднимал только тогда, когда его собеседник добирался уже до выводов. И ни одно к нему обращенное слово не пропадало даром. И те, кто давал ему информацию или желал поделиться в нем это видели и очень ценили. По стенам висели портреты зачинателей экономики и промышленности Нового Света, не все ему были знакомы. Он мало что знал за пределами применимого в рамках его профессии. Как раз там у них, среди скромных служащих, а скорее, квалифицированных рабочих, настало то самое время, когда каждый день приносил окрыляющую информацию, все ждали обещанных президентом расширения прав, повышения ставок, новых гарантий. Такое всех охватило весеннее настроение, что незнакомые люди обменивались улыбками и думали об одном. И Фрэда отец, его звали Винсент, в общение с незнакомыми вступал сейчас чаще обычного, хотя проявлял он себя как правило сдержанно. Он был худощав, невысок и не имел особых примет. Другое дело его начальник, Иван Петрович Орлов, – тот себя вел бурно, случалось, что и совсем уж впадая в буйство. Встречая сотрудников в своем маленьком офисе ( всего восьмерых), и отправляя их на объекты, теперь он переходил на бодрые реплики, и подходил, и похлопывал по плечу. Из восьмерых одна была женщина, Карла Шнайдер. Сегодня была у Винсента возможность на этих занятиях в мастерских задержаться подольше, и он моментально угадывал и готовность к общению, и содержание разговоров, встречая присутствующих родителей по взглядам и выражению лиц. Стояла с ищущим взглядом стройная дама спиной к стене, по-видимому, за спиной у дочери. У дамы легли на щеках две длинных вертикальных морщины. Она с ним заговорила сама. – Она у меня от рождения чувствует пластику. Ах, разве нам так приходилось учиться? Я им завидую. А женское равноправие! А отмена цензуры! Действительно, Новые Времена! К ним подошел коренастый сутулящийся отец. Лицо его было таким, как будто перемещаясь по мастерским он наслушался комплиментов. – Прекрасное время! Он первый решился одернуть миллионеров! И вы подумайте, как долго принималось это решение! В течение трех президентских сроков! У нас настоящая народная власть! Винсент согласился: – Да, сколько потрачено времени на поздравления с днем рождения и с иными семейными датами всех членов этих династий… все мы прошли через эту пытку…бессмысленное истребление времени… сидение на собраниях. Дама сказала: – Да, да! – Отсутствующим на собрании высказывалось порицание… отпрашиваться с собраний приходилось как школьникам… да и коллеги смотрели кого…ведь если вам удалось улизнуть, они тянули лямку без вас. Попробуйте позабыть о внучатой племяннице Клета… или Скруга… не прислать поздравлений от коллектива… – И сразу о вашей фирме начнут забывать, – продолжила дама, – неведомый вам диспетчер заказы начинает направлять мимо вас, вы быстро почувствуете, что находитесь в вакууме. – И этому, наконец, положен конец! Свобода! – и коренастый повел в направлении потолков просторного помещения короткой массивной рукой. Ходили обнявшись по мастерским близнецы Левка и Симка в одежде черной почти темносиней. На них были одинаковые в обтяжку трико, обрезанные между ступней и коленом, на уровне туловища начинались широкие белые полосы. Им было лет по 14. Они останавливались перед чужими родителями и ждали вопросов. Когда они улыбались, у них высоко обнажалась десна под верхней губой. – Ну что? – улыбались в ответ чужие родители, – вы чем занимаетесь, техникой или искусством? – А мы уезжаем в Австралию!- радовались своему ответу Левка и Симка. – Вот как? А дома вам разве плохо? – А мама так захотела! Они отправлялись дальше, кому бы еще повторить свое сообщение. Маруня никогда не лежит головой к окну. Когда она должна закатить глаза, чтобы смотреть на свет, ей кажется, будто с карманным фонариком подошли к ней сзади и неизвестно, что у них на уме. Или она лежит на кушетке для процедур. Валяться втроем в этой комнате на полу придумал Илья. Когда она их к себе привела в первый раз, сначала они заглянули к ней. – Здесь тесно, – сказал Илья. Тогда она повела их в дальнюю, угловую, которая даже была до сих пор не обставлена. Отец ей сказал: « – А ты приходи сюда делать гимнастику!» Илья здесь, как только вошли, бросил школьный ранец под стену, а сам повалился лежать на полу. Маруня и Заяц сделали то же самое. Однажды, когда они вместе сидели на кухне, среди рабочего дня появился отец и очень спешил. Заяц, который всегда с интересом смотрел, как поступят другие, остался сидеть, а Илья произнес, глядя в пол: – Здравствуйте, мистер Весняк, мы очень рады вас видеть! – Не хитри, – ответил отец, и вышел из кухни. Паркетный пол обдает здесь теплом, как будто солнце само прилегло на полу. Маруня с тех пор начала приходить сюда и одна. И вскоре сделано было открытие. Понять, в чем тут дело, она не смогла. Случалось, она у себя успевала переодеться. Ну, красный галстук сложить, чтоб не гладить его лишний раз, снять школьную форму. На кухне она иногда забывала поесть. Еще до еды она уставала от выбора. «А может быть, это? Нет…» Однажды она после этого появилась в комнате и только вошла, догадалась, что даже садиться, не то что ложиться на пол не стоило. Ее здесь не принимали. Со временем она научилась вести себя правильно. Да, требовалось приходить и валиться как есть, появляясь из школы, и даже зайдя по пути в свою комнату выкладывать из портфеля не полагалось. Вот и сегодня портфель она не входя на пол поставила у себя за дверь, забралась в угловую и там улеглась в опрокинутом свете. И сразу она поплыла. Сначала все это до горизонта был апельсиновый сок, потоками он поднимался из глубины и раскачивал ее на поверхности. Потом она догадалась, что это – жидкое золото, она лежит на поверхности, и это был океан. Громадные волны были сглажены, как холмы, они оседали и нарастали вокруг очень медленно. И он был приятно теплым. Во сне она сознавала, что нечего было бояться, здесь самое безопасное место и здесь ее берегут. Маруня вскрикнула, схватила себя за узкие бедра и вытаращила глаза. Нащупала на полу мобильный: – Зайчик, ко мне приходи, если хочешь, ты понял меня? – если хочешь. Можешь Илью позвать…позвони. Заяц явился минут через десять. – Ой! – Маруня сказала с испугом, – да что это я! Он только успел к ней притронуться. Опять. И еще, и еще. – Ой!- Заяц наморщил нос, – забирает! Потом он задергался быстрее, и затих. Потом свалился с Маруни, упал рядом на пол. Они тяжело дышали. – А Илье ты звонил? – Забыл. – Ладно тебе! – А ты сама позвони. – У нас сейчас с ним напряженные отношения. Даже если не отворять эту дверь и не входить в эту комнату несколько дней, все повторялось здесь в те же часы и жизнь продолжалась, она не нуждалась в присутствии человека. Солнце заглядывалось в 12.15 и перечеркнутой тенью площадкой нагретого пола задерживалось до 2ч. дня. Узкую дверь на балкон никому бы и в голову не пришло закрывать, пока стояли жаркие дни и ночью был слышен кашель вышедших на балкон покурить стариков и даже со всех расположенных ниже шестнадцати этажей ветром сюда заносило табачный дым. – И о чем вы горюете!- мисс Весняк иногда обращалась к дочери, оставаясь с ней вечером наводить порядок на кухне. – Ходите, как несбыточной мечтой все наполнены, и не знаете, как сказать. Все вы здесь родились, большинство из нас, из ваших родителей—тоже. О чем вам грустить? Это я прожила в Европе и детство, и молодость, и могу вспоминать эту жизнь, какая б она ни была. – Это не потому, – объясняла Маруня, – а если никто нас не беспокоит, и просто так ни о чем не думать лежать, потом обязательно что-то узнаешь, о чем нигде тебе не сказали, оно само ниоткуда придет. Не обо всем совещаться с матерью было уместно. Это тоже была часть правды, и о ней она только что рассказала. Вечером о пустой необставленной комнате в кухне со слабым на ней освещением нравилось вспоминать. Даже по коже опять разливался как будто солнечный жар. Вот как, оказывается! Маруне и в голову не приходило, что многими позади оставлена жизнь, которая навсегда наполнена свежестью и может быть, все их улыбки теперь – через просохшие слезы. Америка на пустом совершенно месте построилась, как обычно строится дом, и выросла удивительно быстро. Но брошенные ими жилища Старого Света стояли гораздо дольше. Для тех, у кого эта память была пуста, все значительно проще. Не только Илья, Маруня и Заяц открыли глаза в Америке, отец Маруни мистер Весняк хоть и привез ее мать из Боснии, сам родился в Америке, а дедушка Кэт, Марины и Вани не только сам здесь родился, но и его прародители все родились уже здесь. При этом Америку все они заставали достигшей уже ее 102-х этажей. Другой она никогда не была, и дело с концом. – Дедушка, ну поехали в скверик! Там так хорошо, там деревья! Ну хватит уже, фу, воняет! Кэт, Марина и Ваня хныкали и тянули его от горшка. Дедушка замер заглядывая в унитаз. плечи дедушки окаменели. – Дети, вы только подумайте, сороковой этаж! Он дернул цепочку, бачок зашумел. – Гавно уехало! Фрау Хандке, так как еще только первые дни ее жизни на новом месте, должна была называться совсем еще юной переселенкой, при этом её лицо было дряблым с такой разновидностью мелких морщин, которые называют- печеное яблоко, и цвета оно было тоже- печеное яблоко. Она поселилась в большой полутемной квартире в начале 2-го десятилетия 21 века, со дня ее поселения лица ее не покидает улыбка. Дочь своей младшей сестры, с которой они вдвоем поселились она уже дома в Германии называла Бетси. Этот сюжет пока остается в зародыше, в смысле с приездом родителей Бетси все войдет в колею, а пока здесь было поручено обживаться в новых условиях Бетси и фрау Хандке. Фрау Хандке своей семьи завести не случилось, и что бы могло быть дальше, когда уже на шестом десятке, ну вот. Когда-то она в роли девушки осмелилась заявить о своей привязанности и сразу же там, у себя на родине ступила на путь белой вороны. Всю жизнь она опьянялась Америкой. Америка, правда, в ее глазах оставалась достаточно странной. Она не читала, она главным образом разглядывала картинки. Америка, которой она поклонялась- мало сказать, это был 19-й век,- видно к тому же, это было его начало. Книги всегда под рукой имелись в избытке – изобразительное искусство США главным образом, – там, где оно было скучно- информативным и повторяло еще европейские образцы, и страноведческие. А вот с середины 20-го века, где культура этой страны только и начиналась, там, где культура Нового Света как раз родилась – свою Америку Хандке теряла, переставала ее узнавать. Перед открытым окном на втором этаже она все так же сидела с шитьем или чтением и наблюдала с ужасом и восторгом как в облаке пыли внизу проносились ковбои, увешанные револьверами. Жара за окном была восхитительной, прохлада по эту сторону – тоже. Всю жизнь она видела этот сон. От фрау Хандке всегда ускользало, что леди, которых она копировала, всего только было лет по 17, художники выбирали модель помоложе во все времена. Вот и сейчас она в винно-коричневом, в темную клетку платье сидела, с белым стоячим воротничком, и в обнаруженной рядом совсем маленькой лавке купленные стекляшки с отверстиями высыпала на колени. Она затевала, пришив их к тряпице, собрать их в какое-нибудь панно. К улыбке в ее лице примешивалось как всегда беспамятное выражение. Квартира была не совсем обычной, что было с первого взгляда понятно. Окраска стен была одинаково серой и несколько внутренних помещений рассчитаны были на искусственное освещение, там не было выхода на наружные стены, а то есть, без окон. И кое-где, пусть незначительно, разный уровень пола, и кое-где комнаты соединяла не дверь, а просторные арки-проемы. Местами видны были толстые трубы комуникаций, врастающие в потолок или в пол копытами сочленений. Бетси всегда была в дальней части квартиры, на отдаленных позициях, была не видна, но подразумевалось, она непрерывно погружена в выполнение тетей ей данных полезных немыслимо поручений. Она обо всем, что ее волновало раздумывать предпочитала молчком и никакого желания этим делится с кем бы то ни было. Такой поселился в каменных джунглях ребенок. У Фрау Хандке над кухонным столиком большой ламинированный фотоснимок, по-видимому, с вертолета, уже золоченая утренним солнцем там верхняя часть монумента Свободы на фоне голубоватого смога, и дальние небоскребы за ней, театральная декорация. Одна из неясного назначения труб, из пола врастающих в потолок, которые фрау Хандке успела назвать «египетскими колоннами» дала накануне течь, и вот в металлической чашке над дверью не зазвенел, а затрещал надрывно звонок, явились сантехники. Вошли Синяк, китаец и негр. Негр очень был чернокожим и выглядел непрерывно счастливым. Он головой вертел непрерывно в восторге, он был подросток, ребенок школьного возраста. Синяк так как был за старшего объяснился с хозяйкой. Пришлось обходиться очень плохим английским. Она начала объяснять ему цель их вызова, но он уже издали видел эту трубу и слушать не стал, зато с интересом оглядывался в квартире. Все трое ее обходили, оглядываясь по сторонам. Синяк осмотрел особо все связанное с удобствами. – Тут даже сральни у них толком нет, ты видел? - Синяк обратился к китайцу. – Ребристые две подошвы возле дыры, и все. На корточках надо сидеть. – Как в поезде их,- китаец сказал. Белками глаз и зубами играющий негр, и осторожный заторможенный китаец, и гордо расправивший плечи Синяк, все трое смотрели на фрау Хандке. – Конечно, за эту квартиру пришлось бы дороже платить,- начал Синяк. – Вам, мисс,- продолжил китаец, – ваш муж покупали квартира, а вам достался здесь маленький фабрика. – Вложить придется немало, да, – добавил Синяк, – если хотите здесь видеть комфорт, немало надо вложить. А течь они устранили, это дело минутное. Так трудно отличать великие страны от невеликих в том смысле что зазеваешься, и нет в помине античной Эллады, той Греции, которая образцы без извода дала на все времена, а есть захолустная Греция наших дней, вот точно так же в холопском усердии сочинителя гимна «великий, могучий Советский Союз» просуществовал значительно меньше, чем, скажем,( родился за 3 года до большевистской революции, а помер в 2007), итак, значительно меньше, чем длилась жизнь моего дяди, о которой я только что говорил. Смогли запретить развиваться Америке? Вот точно так же и обосраться никто ей не запретит. Столетия или тысячелетия понадобятся на это истории – не все ли равно? Это он в холуйском экстазе назвал его: "великий", "могучий". Не может великое, могучее государство на двадцать лет меньше жить, чем живет один человек. «Великая могучка» назвал мой дошкольник-сын сорокоградусные напитки для взрослых. Сравниваются с землей небоскребы, очнется, припомнит себя, зарастет табачной травой осеннего цвета ветрами двух океанов привычно с двух сторон обдуваемый континент, и ни единой, по сути это странно даже, не только горной цепи, нет даже холма на его поверхности, и возможно, возможно тогда только освещенные от уходящего солнца как от костра неподвижно сидящих монгольские лица индейцев проступят над этой травой. – Это которые чем-то похожие на эскимосов и южнее их обитали здесь на планете? – То самое истребленное население коренное, да-да. И чукчи еще есть на запад через пролив, тоже родня. Все-таки как здорово, неважно, что происходит, в те дни, когда все начинается и что ни приотвори, куда ни заглядывай, там что-нибудь прячется из неразвернувшихся сил и только шире глаза раскрываются при наступлении темноты а за день не успеваешь на все насмотреться. А в данный момент Илья, Маруня и Заяц возвращались из школы. И именно это сейчас настроение ими владело, что движутся пока неизвестно, с какими, но было понятно, на встречу с каким-то чудесами, и солнце уже, как всегда в этот час уже поднялось как только могло высоко. А дело все в том, что почему-то у этих троих – о них по крайней мере известно, всегда получалось ненастные темные дни в году прожить механически, не замечая и это беспамятство проходило когда проявлялась весна безо всякой уже экономии и наступали первые жаркие дни. Как раз на кануне Маруня впервые видела улицы., которые оживали с наступлением темноты. Домой ей правда, сказано было вернутся к 11-ти. Для этого появились Илья и Заяц под вечер и мистер Весняк проницательно их изучал, от этого голову уронил и выставил ромбом плечо Илья под грузом ответственности, а Заяц смотрел вокруг с безучастной улыбкой, как будто сюда случайно попал. И мистер Весняк сказал: – Идите, под вашу ответственность. К 11-ти чтобы дома была. Илью там, естественно, как подменили, когда оказались на улице. Он выпрямился и сразу начал командовать. Всех за собой потянул. – Не надо за транспорт платить, мы лучше их прогуляем. Я знаю здесь близко, пошли, пошли! Вот так они вчера оказались на улице с малоэтажной застройкой, где все фасады светились оттенками цвета радуги, и северного сияния, и цвета фруктовых соков, здесь было обилие мелких увеселительных заведений. У входа в одно из них за металлический поручень вдоль витрины держалась девушка, у девушки плечи неудержимо вздрагивали от икоты, над ней суетился парень, заглядывал ей в лицо. – Ой, Бобби, я больше не буду…ой! – Чего ты не будешь, Роза? – Не надо, Бобби… я буду блевать. – Не будешь, не будешь, мы же на свежем воздухе. – Ой, Бобби, я буду… Из девушки вдруг со звуком отлива хлынула рвота, она подвывала несколько раз между спазмами. – Ну вот…ну вот, – Бобби похлопал ее по спине, – теперь легче будет! Она посмотрела назад прояснившемся взглядом: – А что эти дети тут делают? И вот Илья, Маруня и Заяц возвращались из школы и вот уже подходили к дому Маруни. – Наверно, это последняя наша весна, а в следующую мы перестаем ходить в нашу пустую комнату, – Маруня сказала. – Ты что это? Почему? – Илья повернул к ней голову. – На лежбище? – Заяц спросил. – Ну да. Мы начали с пятого класса, а в прошлом году, когда выборы президента, ходили в 6-й и вот уже ходим в 7-й, а скоро каникулы. А через год мы закончим 8-й, мы больше не будем втроем, у каждого там должно что-нибудь для себя появиться, мне кажется, будет так. – Появится что-нибудь, не появится… Илья разозлился, но виду не подавал. – Откуда ты знаешь? Может, и не появится ничего. Заяц по сторонам беспокойно что-то высматривал, на самом деле он ничего не искал, а просто не знал, как ему реагировать. Он наконец с необычным в лице усилием, брови сошлись к морщинке на переносице, повернулся к Маруне: – Зачем, чтобы все изменилось? Ты разве этого хочешь? Ведь все хорошо, пусть так и будет! – Да нет, я совсем не хочу, я просто подумала, что как-нибудь это само получится. Вы видите, все они как живут, а мы? Вы думаете, с нами что-то другое должно случиться? Они уже добрались до ее подъезда, Илья и Заяц остановились и ждали, что дальше, она оглянулась, – Ну, что там? – она засмеялась, – Что вы остановились? Поехали в нашу комнату! Маруня открыла жетоном две металлических двери, в начале длинной площадки первого этажа был желтый облезлый столик и кресло, рабочее место охранника. Оно пустовало. Налево был лифт. В лифте стояли молча. К комнатам, когда Маруня открыла дверь и остановились в прихожей, прислушались. Днем многокомнатная квартира была как обычно пустой. Двери из некоторых были распахнуты. Школьный ранец Маруня бросила по пути на пол в дверь своей комнаты. Надо было пройти через всю квартиру, лежбище- в угловой. – Даже не то, чтобы все тут исчезло, а просто хоть что-нибудь изменилось – я против! – Заяц сказал, как только вошли. Правда, он тут же и обнаружил, что изменилось, стоило голову только поднять. Илья уже рядом стоял, затолкал кулачки в карманы поглубже и заглядывал под потолок. – Нравится? – Маруня спросила. « – Зачем тебе комната совершенно пустая? Как будто ее и нет! Давайте я вам три кресла поставлю, и, скажем журнальный столик, тебе и твоим друзьям!» Но я отказалась. Тогда он мне показал эти маски. Зачем-то он их купил десять штук. На это я согласилась. Он сделал разметку, стену сверлил. Еще здесь будет стоять пюпитр и полка, на ней инструмент и ноты. Я буду учиться играть на кларнете, но это в новом году. Маски висели в ряд. Индейцы и негры смотрели со стен. Индейцы сжимали тонкие губы, а негры, наоборот, все зубы показывали в улыбке. – Ну вот. Маруня шагнула в солнечный свет и стала лицом к окну на колени. Илья растянулся к окну головой. Заяц подумал и занял место справа, ногами к окну. Потом и Маруня легла, опираясь на правую руку, тоже ногами к окну. Илья то с открытыми оставался глазами, то закрывал. Один из троих он улегся на животе. Сначала он оставался локоть под голову, потом он руку убрал, улегся щекой на горячем полу. Илья сказал сонным голосом: – Надо, чтобы все повторялось… Людям приходится подчиняться…мы тоже должны признать свое поражение. Потому что потом все проходит… все-все… все, что есть…у всех. Ну, то есть, как все. Все люди должны признать свое поражение. – И надо же вот сообщать свои нудные мысли, когда все хорошо, – Заяц вздохнул. – Чего мы не можем, если мы это хотим в самом деле, ты мне скажи? У Зайца в ногах была узкая дверь на балкон. Послышался в бездне двора визгливый звук, смягченный, как видно, большим расстоянием. Электропила, а может электрорубанок трудился в какой-то квартире. Никто бы и не подумал делиться своим ощущением, но все эти трое могли подтвердить, что звук этот удивительно совпадал с пронзительным солнечным светом, и мелкие полупрозрачные листья, которые сопровождали уже по дороге из школы,– теперь это, им казалось, все было из одного вещества. – Там стружек, наверное, куча в углу, когда равняют паркет, – мечтательно Заяц сказал, – их можно много за раз захватить, а поднять легко! – А как они пахнут! – Маруня сказала. – А не можем мы в этом прямоугольнике, в отпечатке окна на полу пролежать часов десять, как нам бы хотелось, или время каникул продлить на полгода, и все время чтобы весна. Я уверен, что мистер Весняк не стал бы взламывать дверь, если будем ему откликаться, даже если б мы заперлись там на месяц. Да вот солнце должно уйти через полчаса, вот в чем дело. Заяц вздохнул. – Недавно про одного тут читал, тоже школьник,- продолжил Илья,- такой же, как мы, он не рос. В смысле, не то что он плохо рос, коротышка, а никогда не менялся и не взрослел. Понимаешь, вот все они там, кто вместе играли кто-то на голову выше стал, а кто-то на две а он среди них все такой же. Поэтому он поживет-поживет в одном месте, а потом смывается, пока не начали спрашивать, переезжает. А там добирается до своих, кому по 12,14, и живет среди них. – Ну, и что хорошего? – Заяц сказал,- машину водить никогда не дадут, и, что там еще, не женится. – Так он же вечный зато! Они замолчали и сразу услышали как ровно тихонько Маруня дышала носом. Маруня спала. Она стояла на задней просторной площадке автобуса и за плечами был школьный ранец. К ней обратился негр в кофейного цвета и белого комбинированной из крупных деталей коротенькой куртке, он ей улыбался приветливо. Он был средних лет и с узеньким пухлым лицом. – А разве из школы должна возвращаться ты на автобусе?- он ей сказал. Маруня задумалась и сама удивилась: « Нет, не должна,»- призналась она про себя. – Девочка, выходи!- он ей скомандовал и первым шагнул из автобуса. Они стояли на специально отдельно мощеной площадке. От ближних домов отделяли потоки транспорта, до них было далеко. И негр вдруг стал подниматься – да, плавно стал подниматься в воздух, да странно так стал подниматься, как будто его на заднице за одежду зацепили крюком и тянут медленно вверх. И он продолжал улыбаться. Маруня ему улыбалась в нескольких перед ним оставаясь шагах. Потом она догадалась, что и она полетела тоже, так как они не теряли друг друга из виду. И посмотрела вниз. Сосками под ней с земли поднимались торчащие небоскребы. И ранец по-прежнему был на спине. А руки спокойно легли на широкие помочи, которыми поднимали ее две связки воздушных шаров. Какое-то время все шло хорошо. Тем временем негр куда-то исчез. Маруня увидела под собой бескрайнее море воздушных шаров, они шевелились, как на воде спокойная рябь от легкого ветерка. Напоенные обычным воздухом, они никуда не летели. Маруня уже задевала ногами за их поверхность. И в этот момент поняла, что делать дальше. Сначала она на спине отцепила свой школьный ранец и переместила, держала перед собой впереди. Болтаясь по-прежнему на шарах, она затем развернула правую руку и постаралась ранец забросить как можно дальше. Но дальше не получилось, он рядом упал и исчез в разноцветной пучине. Тогда она отпустила шары. И медленно заскользила вниз, проваливаясь в разноцветную бездну. А Заяц с Ильей давно уже шепотом совещались. Илья перебрался, он тоже залег в головах у Маруни, с другой стороны. Сначала Илья рассказал про картинку: – Я видел в какой-то книжке. Там телка лежит на траве розовая, как мыло. Голая, да, и спит. А к ней уже подобрался лохматый и козлоногий и руку протягивает. Нашел! – А дальше? Он ее выебет? – Откуда я знаю? Это же не кино! – Надо ее будить, – Заяц сказал. – А то просыпаешься, а солнце за это время ушло – всегда настроение после плохое. Смотри! Через 10 минут здесь солнца не будет. И Заяц поднялся на локте и дунул Маруне в нос. Илья наклонился и гладил мизинцем висок. Маруня благополучно коснулась земли и проснулась. И сразу же потянула край школьной формы, закрыла худые ноги.